У меня в 3-й эскадрилье был сержант Иван Остапенко. Этот круглолицый флегматичный украинец из села Долгенького Харьковской области оказался неистощимым балагуром. Притихшие летчики и техники с застывшими улыбками могли слушать Остапенко часами. Тогда вечернюю тишину, словно орудийные залпы, сотрясали короткие взрывы хохота. В центре своих историй он неизменно ставил себя, но прикидывался простачком, "работая" не то под бравого солдата Швейка [20] , не то под любимца фронтовиков Васю Теркина [21] . Случаи, взятые из жизни, у рассказчика обрастали затейливыми выдумками, и трудно было понять, где кончается правда и начинаются сущие небылицы. Остапенко был вралем с богатой фантазией, а люди, умевшие веселить, нигде так не ценились, как на фронте. Я был рад, что у нас в эскадрилье завелся такой.
Но вот с этим-то Остапенко и произошел случай, который мог разлучить его с полком. Холобаев, не покидавший в эти дни старта, часто брал микрофон, чтобы самому убедиться, как слышат летчики "землю". Поскольку на большинстве самолетов стояли только приемники (передатчики были лишь на самолетах командиров эскадрилий и их заместителей), то слышимость проверялась своеобразно – от летчика требовали выполнить какую-нибудь несложную эволюцию: сделает – значит, услышал…
Над стартом пролетал самолет с бортовым номером "25".
– Кто летит? – спросил меня Холобаев.
– Сержант Остапенко.
Командир взял микрофон:
– "Двадцать пятый", если слышишь меня – помаши крыльями!
Остапенко, однако, продолжал полет по прямой, не шелохнувшись. Холобаев гневно бросил:
– Твой любимчик только на земле разглагольствовать мастер, а в воздухе он, оказывается, того… – и покрутил указательным пальцем около виска. – Уберем его из полка, пусть еще в бригаде подучится…
– Константин Николаевич, – говорю я командиру, – ведь он у нас от Ростова пешим протопал… Сядет – тогда и разберемся: может, лампа отказала или еще что…
– Плохому танцору всегда что-нибудь да мешает! Посмотрим, как он у тебя сядет…
– Посадка у него отработана, сейчас убедитесь…
И надо же такому случиться! Остапенко, хорошо сажавший самолет, на этот раз подошел к земле слишком низко, ткнулся колесами и "скозлил": штурмовик сделал несколько прыжков.
– Видно птицу по полету… Пешком топать – не летать. Пришли его ко мне!
Остапенко подошел к командиру по-строевому, лихо козырнул.
– Приемник перед взлетом настраивал?
– Так точно, настраивал.
– Команду мою слышал?
– Так точно, слышал.
– А почему не выполнил?!
– Не мог, товарищ командир, – невозмутимо ответил сержант.
– Интересуюсь, что же помешало?
– Вы давали команду помахать крыльями, а этого сделать никак невозможно: крылья к фюзеляжу жестко прикреплены. Вот если бы покачать с крыла на крыло, то дело другое… – с невинным видом объяснил сержант.
– А почему сел с "козлами"?
– Знал, что за невыполнение команды по радио нагоняй будет, волновался.
Стоявшие поблизости фыркнули, и Холобаев засмеялся громче всех.
Перелет полка на фронт был назначен на 20 сентября. Казалось бы, что тут сложного? Взлетел, собрал всю эскадрилью – 12 самолетов, пролетел час по прямой – и посадка для заправки. Такие посадки в районе Саратова, у озера Эльтон, под Астраханью, Махачкалой и, наконец, у Гудермеса – вот мы и дома… И условия для перелета благоприятные: небо безоблачное, воздух прозрачный – с высоты местность просматривается на многие километры. Видимость, как говорят в таких случаях, миллион на миллион. Пролетать будем в стороне от мест, где идет война, ни зениток тебе, ни "мессеров". Одним словом, прогулка. Между тем Холобаев на подготовку к перелету выделил целый день.
Мы занимались прокладкой маршрута, и командир появлялся то в первой эскадрилье у Петра Руденко (его выдвинули на должность комэски), то во второй, у майора Хашпера, то у меня, в третьей. Вот он снова как из-под земли вырос, выхватил у Остапенко карту и давай его экзаменовать:
– Компасный курс на первом этапе полета? Путевое время? Какие характерные ориентиры будем пролетать? – Сержант бойко, правильно отвечает. Я рад за него.
Судя по вопросам, командир больше всего опасается потери ориентировки. Но как по такой трассе заблудиться? Волга, потом единственная железная дорога в степи – очень надежные линейные ориентиры. К тому же впереди каждой эскадрильи, которые будут взлетать одна за другой через 30 минут, полетит лидер – бомбардировщик Пе-2 со штурманом на борту. Он будет вести нас от одного пункта к другому. Однако командиру полка этого показалось мало, и он решил к Петру Руденко приставить еще и контролера – майора Галущенко, только что назначенного к нам штурманом полка.
Николай Кириллович Галущенко, атлетически сложенный здоровяк с орлиным взглядом и прекрасно вылепленной головой, был превосходным летчиком. О таких говорили: не летает, а рисует в воздухе. И повоевать ему пришлось раньше нас: еще в тридцать седьмом он был летчиком-добровольцем в Китае, летал на бомбардировщике СБ. Вот его-то командир полка и решил приставить к эскадрилье Петра Руденко, чтобы подстраховать молодого комэску от всяких случайностей. Узнав об этой опеке, Петро надулся. Но командир, по-видимому, не забыл случая, как Руденко год назад, в Донбассе, чуть не угодил под суд. Тогда он, возвращаясь с задания, отбился от группы, потерял ориентировку и сел в степи. Расспросив у местных жителей, где он находится, летчик взлетел, но снова заблудился. День был на исходе… Вторично приземлился на окраине какого-то села, чтобы опять расспросить о местонахождении, а там говорят: "Немцы близко!" Тогда Руденко свалил в кабину, как в печку, охапку дров, облил бензином и поджег. В полк он вернулся пешком. Тогда и начались у Петра неприятности: слухи о близости противника оказались ложными, а самолет был уничтожен. Вот поэтому командир полка решил подстраховать его от всяких случайностей и зазорного в этом ничего не видел.
Рано утром мою эскадрилью выпустили первой. Быстро собрались звенья в клин четверок, легли на курс. Вскоре нас обогнал лидер и "повис" впереди с превышением. Справа от меня спокойно летит Остапенко. Поглядывая в его сторону, вижу широкую ленту Волги и медленно уходящие к востоку пожелтевшие Жигули.
Первая посадка. К самолетам подъехали бензозаправщики. Вслед за нами к аэродрому подошла эскадрилья Руденко. Когда все самолеты третьей эскадрильи были заправлены и механики уже начали залезать в фюзеляжные лючки, последняя эскадрилья Хашпера заканчивала посадку. Третьей эскадрилье – взлет. Точно укладываемся в график!
Снова в воздухе. Волга вильнула вправо и скрылась. Теперь мы не увидим ее до самой Астрахани. Далеко в стороне осталась моя родная Николаевка и разбитый теперь Сталинград. Под нами ровная степь. По железной дороге ползут товарняки: на фронт, на фронт… Наконец-то впереди показалось белое, словно заснеженное, соленое озеро Эльтон. Невдалеке от него нам сигналят ракетами. Холобаев первым пошел на снижение, чтобы успеть руководить с земли посадкой. Сели, разминаемся, а в ушах стоит гул, будто все еще рокочет мотор. Печет солнце. Вижу – ко мне спешит Федя Артемов, мой заместитель:
– У нас одного самолета не хватает!
– Чего мелешь! К аэродрому все подошли, сам пересчитал.
– "Двадцать пятый" исчез!
Опять Остапенко! Мы с Артемовым вскарабкались на мотор и с высоты обозреваем полынную степь.
– Что там пылит? – показывает он рукой и ладонью прикрывает глаза от солнца.
– Автомобиль, наверное. Что еще может в степи пылить?
– А не самолет ли рулит?
– Не мог же он приземлиться за тридевять земель…
К нам подбежал Холобаев, флажками в том же направлении тычет:
– Ты видишь, куда твой хохол [22] умудрился сесть?!
Остапенко долго рулил, попадая колесами в сурочьи норы, в моторе закипела вода. Техники облепили самолет, осматривали шасси, долго копались в моторе. Оказалось, что Остапенко вышел на последнюю прямую перед посадкой, а солнце, светившее в глаза, ослепило его, и он потерял посадочное "Т". Отвернул в сторону, заметил впереди что-то белевшее и пошел на посадку в том направлении. Приземлившись, сержант обнаружил, что сел он не там, где все, а белая полоска, которую он принял за посадочный знак, оказалась ложбинкой с высохшей соляной рапой…
Стоял сержант передо мной, потупившись и теребя ремешок у планшета.
– Разберут теперь по частям, – сказал он упавшим голосом. Я подумал, что он ведет речь о самолете, и успокаиваю перед очередным стартом, хоть и хотелось отчитать:
– Незачем его разбирать, штурмовик исправный…
– Да не самолет, товарищ лейтенант, а меня… Ведь летное происшествие по моей вине…
Дальше, до Астрахани, трасса для ориентировки очень трудная: почти половину пути предстояло лететь над пустыней, выдерживая по компасу курс вначале на юг, а потом, достигнув моря, – вдоль всего берега на запад. Нужно было сделать крюк, чтобы обойти зону боевых действий авиации противника. Перед вылетом каждому летчику вручили закупоренную бутылку с питьевой водой.
– Аварийный запас, пить запрещаю! – объявил командир.
Все догадались, когда может понадобиться эта вода. И снова взлет в прежней очередности…
Мы потянулись за Холобаевым. Потряхивало самолеты на горячих восходящих потоках, внизу однообразная картина: куда ни глянь – к самому горизонту убегают застывшие валы желтого песка. За двадцать минут полета я не приметил ни одного кустика, и только в одном месте какой-то ползучий обитатель пустыни оставил на песке бороздящий след. Невольно настороженно прислушиваешься к гулу двигателя, нет ли перебоев, и вспоминаешь о бутылке с питьевой водой.
Засинел наконец Каспий, выплескивая на прибрежные пески белые кружева. Мы долго еще летели вдоль пустынного берега, потом показались заросшие камышами протоки Волги и многочисленные острова. В стороне видна Астрахань.
Третий этап перелета эскадрилья закончила без происшествий. Остапенко на этот раз не набедокурил. Пока техники заправляли самолеты, летчикам начали выдавать спасательные жилеты. Мы впервые увидели это приспособление, которое может понадобиться тому, кто окажется в воде.
– Вот, товарищи, видите, – надувные шланги, – объясняет нам военный из отдела перелетов.
И мы действительно видим на красном резиновом жилете с отверстиями для рук две длинные резиновые трубки, будто от автомобильного насоса. Если надеть жилет, трубки концами достанут до подбородка.
– А вот этими пробочками, – продолжает он, – закрываются отверстия этих шлангов после того, как жилет будет наполнен воздухом…
– А как его наполнять? – перебивает затянувшееся объяснение Федя Артемов.
– Я как раз и хотел перейти к этому вопросу… А наполнять его нужно, товарищи, так: взять кончики шлангов в рот, через нос сделать глубокий вдох и дуть…
– Если его надуешь, то, наверное, и в кабину не втиснешься?
– Так не на земле же его, товарищи, надо надувать, а после того, как покинете самолет и убедитесь в раскрытии купола парашюта. Делать это нужно до приводнения…
Федя Артемов первым вызвался для показа: набросил на себя жилет и принялся усердно дуть. Лицо его от натуги побагровело, а жилет наполнялся медленно. Все же Федя на наших глазах постепенно располнел до неузнаваемости. Тогда он сделал кислую мину, склонил набок голову, просяще протянул руку и забормотал: "Сала, сала, сала…" Мы засмеялись и вспомнили нашего славного Эн-Ша, который, наверное, все еще руководит уборкой винограда в Дербенте. Смех смехом, но если действительно придется покидать самолет над морем, то с малой высоты, на которой мы полетим, этот жилет надуть никак не успеешь. Настроение испортилось. А тут еще на наших глазах Холобаев метался по старту, то и дело поглядывал на часы. Положенные тридцать минут истекли, но ни лидера, ни эскадрильи Руденко все еще не видно. Лишь один штурмовик низко просвистел над аэродромом, потом круто вздыбился и вверху завалился в глубокий вираж. Штурмовик, сделав небольшой круг, эффектно приземлился. Судя по почерку, это Галущенко. Но почему он один? Где же первая эскадрилья, которую должен был контролировать штурман полка?
Стоит на старте плечистый летчик перед маленьким Холобаевым – майор перед майором. Командир темпераментно жестикулирует, а Галущенко перед ним – по стойке "смирно" и лишь изредка и вроде бы некстати с ноги на ногу переступает. Уже села замыкающая эскадрилья, мы выруливаем для взлета, а самолетов Руденко все нет. Холобаев остался в Астрахани выяснять причину, а Галущенко послал в группе со мной.
Над морем до Махачкалы мы летели уже без лидера, зато с боков и сзади нас охраняли истребители – сделанные в Англии "харрикейны", выкрашенные в ярко-желтый цвет. Немцы, оказывается, пронюхали о морской трассе перелетов на Кавказ и засылали сюда "мессеров" охотиться за самолетами. Особняком от нас, в стороне, летел майор Галущенко. Перед Махачкалой мы приблизились к берегу, и Галущенко, любивший пролететь "с ветерком", снизился над плавнями до бреющего. Тучи уток поднимались на крыло перед носом его штурмовика. Такой массы дичи видеть мне еще не приходилось! Вскоре я услышал голос Галущенко:
– У меня что-то с мотором, гарью пахнет, кажется, электропроводка горит.
– А как показания приборов? – запрашиваю его.
– Температура воды растет…
– Подходим к аэродрому, садись первым, – советую ему.
Когда я заходил на посадку, то увидел в конце аэродрома лежавший на брюхе самолет. Это Галущенко в спешке забыл выпустить шасси. Ходил он вокруг штурмовика и ругал себя последними словами, но делу этим не поможешь. Наши техники быстро поставили штурмовик на ноги, заменили винт. Опробовали мотор: работает нормально, ничего там не должно было гореть. В чем же дело? Сержант Шергин вскарабкался на мотор, полез руками в туннель воздухозаборника водяного радиатора, расположенного позади винта перед фонарем кабины летчика, и извлек оттуда… утку с обгоревшими перьями! Как она могла туда проскочить через вращающийся со скоростью до двух тысяч оборотов в минуту трехлопастный винт?!
С Петром Руденко случилась неприятность. Галущенко до Астрахани решил его больше не опекать: ведь Руденко полетит с лидером. А у лидера, который должен был взлететь последним, не запустился мотор, и Руденко полетел самостоятельно. Над дельтой Волги он отклонился от курса, потерял ориентировку. Горючее было на исходе, и летчики его эскадрильи расселись поодиночке где попало. Руденко сел на безлюдном острове дельты Волги. Грунт оказался мягким, самолет перевернулся, но комэска, к счастью, наставил себе только синяков и самолет не поломал. Мы разыскали всех, и они прилетели к месту сбора.
Перелет закончен. Тридцать шесть штурмовиков оказались налицо, но Галущенко был понижен в должности и принял первую эскадрилью, а Петр Руденко стал у него командиром звена. Досадно было: воевать научились, а тут, можно сказать, на ровном месте споткнулись.
Собираемся с силами
В районе Гудермеса мы сели в широкой долине на скошенный луг. Только зарулил на стоянку последний штурмовик, как в небе показался немецкий разведчик. Командир полка проводил его пристальным взглядом и тут же объявил аврал:
– Маскировать самолеты!
А чем их замаскируешь на голом месте? И все же нашлось чем: таскали охапки сена, обрывками веревок и проволоки вязали снопы, обвешивали ими пропеллеры, фюзеляжи, крылья. Техники и летчики так усердствовали, что вскоре забросанные сеном штурмовики даже с близкого расстояния нельзя было отличить от копны.
Жилье нашлось в опустевшем ауле Исти-Су, в часе ходьбы от полевого аэродрома. На склоне горы ступенчато лепились глинобитные сакли. Летчик-осетин Володя Зангиев пояснил нам, что название аула в переводе на русский означает – горячая вода. И действительно, почти кипяток с журчанием сбегал откуда-то с гор. Пахла вода тухлыми яйцами. А рядом с ручьем стояло нехитрое сооружение – врытый в землю деревянный сруб с заслонкой. Откроешь ее, и из ручья туда наливалась вода. Ей давали остыть, а потом десятка два любителей попарить косточки медленно погружались в горячий "лягушатник" и сидели там до умопомрачения. Даже наши молодые сердца от такой процедуры учащенно колотились. Вода, говорят, была целебная!
Мы отмокали по очереди в серном источнике и думали, что, может быть, завтра получим приказ перелетать на фронтовой аэродром, поближе к Моздоку и Нальчику, где шли сильные бои. Не зря к вечеру из дивизии прилетел начальник разведки с картой обстановки. Он рассказывал, какие силы авиации и сухопутных войск сосредоточил противник на этом участке фронта, сыпал цифрами, называя нумерацию частей, их численный состав и потери. Мы нанесли на свои карты линию боевого соприкосновения, отметили пункты, где базировалась фашистская авиация. Внимательно слушая усталого начальника, мы поражались его осведомленности: можно было подумать, что он сам побывал в гостях у противника и все видел собственными глазами. "Хорошо работает наша разведка", – подумали мы. О своих войсках он ничего не должен был сообщать, но все же в заключение ободряюще заявил:
– Наш фронт собирается с силами, чтобы сокрушить врага!
А мы подумали: вновь сформированные полки нашей 230-й штурмовой авиадивизии – тоже сила, и сила немалая…
Пока мы летали за Каспий формироваться, положение Северной группы войск Закавказского фронта мало в чем изменилось. Еще в конце августа противник подошел к Тереку и уперся в нашу оборону. В районе Моздока на узком участке фронта фашисты сосредоточили мощный кулак из двух танковых и двух пехотных дивизий. Почти весь сентябрь они пытались с севера прорваться через Терский хребет в долину Алхан-Чурт, чтобы захватить Орджоникидзе и Грозный. Около 6 тысяч солдат и 200 танков остались под Моздоком в "долине смерти" – такой ценой заплатил генерал-полковник Клейст за небольшую вмятину в нашей обороне. Не удалось противнику прорваться к Орджоникидзе и с запада – через горный проход Эльхотовские ворота, куда он перебросил с Туапсинского направления одну из отборных дивизий СС "Викинг". Она тоже понесла большие потери и вынуждена была остановиться.
Авиация 4-й воздушной армии в сентябре совершила 9 тысяч боевых вылетов и уничтожила немало вражеской техники и живой силы. Наши войска продолжали совершенствовать оборону, вновь сформированные части уплотняли боевые порядки. Около 100 тысяч человек местного населения помогали войскам строить Грозненский, Орджоникидзевский и Махачкалинский оборонительные районы. На заводах и в колхозных кузницах днем и ночью ковали кирки, лопаты и ломы, которых не хватало для земляных работ. В сентябре общее соотношение сил на всем фронте Северной группы войск – от Баксанского ущелья и далее по Тереку до берегов Каспия – изменилось в нашу пользу. Лишь в танках и авиации мы еще уступали противнику. Но по всему было видно, что и в этом его превосходство будет недолгим: через Каспий летели из тыла новые авиационные части, а от Махачкалы в сторону Грозного по дорогам шли колонны новеньких грузовиков с солдатами, громыхали танки, натужно стрекотали тракторы с гаубицами на прицепах.