Сунул мне телеграфный бланк. Читаю: "Командующий 9-й армией благодарит штурмовиков, работавших в 10.20". Теперь уже есть не только уверенность, но и гарантия!
И вдруг смотрим и не верим своим глазам: из-за барака показался Остапенко! Шагает бодро, на лице широкая улыбка. Что за чудо: увезли на носилках с окровавленным лицом, а сейчас ни единой царапинки?
Улыбающийся Остапенко рассказал нам о том, что с ним случилось в первом боевом вылете. Когда он уселся в кабину и поставил ноги на педали управления, его подошвы ни с того ни с сего начали выбивать мелкую дробь. Сунул носки сапог поглубже под ремни педалей. От недавнего приподнятого настроения у него и следа не осталось, в голову лезли неожиданные мысли: "Вдруг не сразу пристроюсь и потеряю группу? А как опознаю цель? Ведь это не мишень на полигоне, которая по краям известью обведена… Что, если не увижу?" А о том, что этот первый его боевой вылет может оказаться последним, у летчика подумать времени не было – над ухом он услышал знакомый голос:
– Запускают! – это Бублик стоял на центроплане рядом с кабиной, подсказывал.
Глянул по сторонам – на других штурмовиках винты уже завращались. Дотянулся до пола левой рукой, открыл вентиль сжатого воздуха – винт начал проворачиваться, но другой рукой никак кнопки вибратора не найдет. Бублик быстро нагнулся в кабину, сам нажал – мотор чихнул, заурчал…
Остапенко порулил на старт, а потом и взлетел своим чередом. В воздухе он не отрывал взгляда от впереди идущих самолетов, боялся их потерять. Показалось, что очень уж долго кружит над одним местом. Посмотрел на землю – аэродрома не видно. Головные звенья уже легли на курс, а Остапенко отстал. Двинул вперед сектор газа – передние самолеты начали быстро наползать на него хвостами, а потом самолеты будто кто на ниточке поддернул вверх. Остапенко услышал в шлемофоне знакомый голос комэски, звучавший тоном ниже обычного и нараспев:
– "Двадцать пятый", не дергайся, займи свое место…
Это замечание успокоило, даже мелькнула мысль: "До чего же легко было держать свое место в строю там, на КП, перед вылетом". Он пристроился к своему звену и полетел ровно.
Но недолго пришлось так спокойно лететь: послышался знакомый голос: "Приготовиться к атаке, цель слева впереди, начинаем маневр!" – и вся группа поплыла влево, потом вправо, некоторые самолеты запрыгали то вверх, то вниз. Где же тут смотреть на цель: не столкнуться бы с соседом. А ведущий снова подает команду: "Маневр, маневр!.." – и его самолет стал удаляться, а позади него какие-то дымки. "Наверное, форсаж включил, выхлопы из патрубков", – подумал Остапенко. И тут же заметил, что лобовое бронестекло мутнеет. Это не обескуражило летчика. У него в кармане была припасена чистая тряпочка: в училище курсанты ухитрялись протирать стекло в воздухе, осторожно высовывая в форточку плотно прижатую к фонарю ладонь. Выхватил тряпку, потянулся к форточке, и тут черный "выхлоп" возник перед глазами, самолет тряхнуло, и у летчика перехватило дыхание. Ветер начал давить в лицо. Лобового стекла как не бывало. Засвистел ветер. Остапенко сразу даже не сообразил, что произошло, – одна только мысль была: "Не потерять бы своих". Но вот штурмовики уже опускают носы, переходят в пикирование. Отдал ручку от себя, сильнее засвистел ветер, и тут команда: "Бросай!" Из люков посыпались бомбы. Остапенко зашарил пальцем по ручке управления, нажал на кнопку сброса, двинул аварийный рычаг, самолет облегченно вспух.
Штурмовики один за другим пошли к самой земле, начали кружить. На концах пушечных стволов запульсировали красные язычки пламени. Остапенко тоже нажимал на гашетки, и его самолет дрожал как в лихорадке. На земле что-то дымило, горело, и снизу стремительно летели красные "перчики". Он их отчетливо видел, хоть ветер сильно дул в кабину. Пригодились защитные очки, надвинутые на глаза. А ему до этого казалось, что поднятые на лоб очки являются только украшением летчика. Остапенко было еще невдомек, что они спасают глаза и при пожаре. "Еще заход!.." – послышался голос ведущего. Остапенко потерял уже этим заходам счет, как и всякое представление о том, с какого направления надо атаковать. Во рту пересохло, по лицу градом катился пот, он то и дело смахивал его левой рукой. Вдруг услышал: "Сбор, сбор…" Нужно пристраиваться, но самолеты куда-то исчезли. Где же они? Глянул в сторону – рядом белые полосы прочертили воздух, и тут же пронесся вперед самолет с крестом на фюзеляже. Нажал гашетку, трассы пошли вдогонку "мессеру". Остапенко крутанул штурмовик, да пониже, к земле. И тут заметил: невдалеке идут штурмовики. Начал их догонять, вскоре пристроился. Курс на восток. Какая-то речка уплыла под крыло, справа показался хребет с нефтяными вышками. Перевалили через него, понеслись над долиной. Увидел большой город – значит, Грозный.
Вот и аэродром. Но что это?.. Аэродром не грунтовый, а с бетонированной полосой. Группа, к которой пристроился Остапенко, пошла на посадку. Не хватало еще на чужой аэродром сесть! Пот градом катит из-под очков, сержант закрутил головой, увидел вдалеке бараки у подножия хребта, и там тоже кружат самолеты! Обрадовался: сделал круг, хорошо рассчитал, мягко приземлился. Дома! Рулил к своей стоянке, где уже поджидал Николай Бублик с высоко поднятыми руками, которые он почему-то вдруг скрестил над головой: знак выключить мотор. "В чем дело?" – недоумевал Остапенко, но тормознул, выключил зажигание. Быстро выбрался из кабины, сбросил парашют и собирался уже спрыгнуть с крыла, как его подхватили медики. Оказалось, что в момент "выхлопа" – это был разрыв зенитного снаряда – он порезал пальцы о разбитое стекло. А потом, утирая в полете пот с лица, так разукрасился, что со стороны смотреть было жутко!
На следующий день во фронтовой газете появилась заметка о подвиге сержанта Остапенко, который, "будучи тяжело ранен в голову и истекая кровью, привел поврежденный самолет на аэродром и совершил блестящую посадку". Остап-пуля послал вырезку из газеты в училище своему инструктору.
Над ногайскими степями
Линия фронта по-прежнему проходила по Тереку. Мы надолго засели на "точке номер три". В конце сентября в 50 километрах западнее Моздока фашистским войскам удалось захватить плацдарм у населенного пункта Майского. Но в тот район штурмовиков не посылали – значит, наше командование вклинению противника на западном обводе линии фронта значения не придавало. Мы часто летали в район Моздока, где, несмотря на большие потери, фашисты продолжали с севера таранить нашу оборону основными силами 1-й танковой армии. Тревожили сводки Совинформбюро, в которых сообщалось о тяжелых боях в районе Сталинграда. Мы еще тогда не знали, что вокзал тринадцать раз переходил из рук в руки, что враг атаковал рабочие поселки заводов "Красный Октябрь" и "Баррикады", что город полыхал, а по Волге текла горящая нефть. Хотя между флангами нашего Закавказского и Сталинградского фронтов был разрыв более чем в 200 километров, сталинградцы считались нашими ближайшими соседями. Нужно было помогать им активными действиями здесь, чтобы противник не смог перебросить резервы с Кавказа к Сталинграду.
Наша воздушная разведка обнаружила такой же большой разрыв между сталинградской и кавказской группировками противника. Тогда командование решило ввести в эту брешь 4-й казачий кавалерийский корпус генерал-лейтенанта Н.Я. Кириченко для нанесения ударов по тылам 1-й танковой армии Клейста. К северу от Грозного, за Тереком, где предстояло действовать нашим казакам, раскинулись обширные Ногайские степи с редкими поселениями. В свободные минуты мы занимались изучением этого трудного для ориентировки района: там придется летать. Усаживались перед вывешенной "немой" картой без надписей. Кто-нибудь наставлял указку на темные точки, извилистые линии, а мы на память называли странные наименования поселений, соленых озер, еле приметных речушек. Все это надо запомнить хорошенько, чтобы в полете меньше пользоваться картой.
Пришел к летчикам заместитель начальника штаба по разведке капитан Иван Филимонович Радецкий. Развернул на столе свою карту, расправил ладонями, склонился.
– Даю обстановку в Ногайских степях, – и сделал паузу.
Кто-то из летчиков тут же спросил:
– Начнем с линии фронта?
– Никакой линии фронта, товарищи, нет… – ответил он.
– Какая же это война без линии фронта? – последовал вопрос Феди Артемова. Вопрос был шуточный, так как Федя прекрасно знал, что когда наши войска отходили от Дона к предгорьям Кавказа, то линии фронта на наших картах тоже не было, а война шла, да еще какая! Может быть, мой заместитель ожидал, что Иван Филимонович ответит тоже шуткой. Но Радецкий только откашлялся и продолжал информацию:
– Противник небольшими силами занимает следующие населенные пункты…
Летчики торопливо вынули из планшетов синие карандаши.
– Отметьте: Абдул-Газы, Ачикулак, Махмуд-Мактеб, хутор Березкин… Там у противника отмечены кавалерийские подразделения…
– Неужели у фрицев тоже есть кавалерия? – удивился кто-то.
– По данным всех видов разведки, – продолжал Радецкий, – в Ачикулаке до четырехсот кавалеристов, батальон пехоты и тридцать танков. В остальных пунктах – небольшие пехотные подразделения…
Радецкий ничего больше не сказал. Мы же не на шутку забеспокоились: как бы не спутать с кавалерией противника наших казаков. Вражеские тупорылые, с высокими бортами грузовики мы научились отличать от своих полуторок, а как отличишь лошадей? Вся надежда была на авиационного представителя, которого послали с радиостанцией в пески к казакам. Он-то может подсказать летчикам, где свои и где противник, если, конечно, мы будем действовать у него на виду.
В один из дней к нам на аэродром пригнали большую машину-фургон, а рядом подняли высокую антенну на растяжках. Вместе с этой машиной прибыл штурман дивизии Василий Кривошеин. Собрал летчиков, начал объяснять:
– Это приводная радиостанция. С ее помощью из любого района можно точно выйти на свой аэродром.
– А на цель она тоже может вывести?
– Нет, не может: цель нужно отыскивать самим. "И то хорошо, – подумали мы. – Ведь после штурмовки иногда так закрутишься, что сразу и не сообразишь, в какую сторону лететь".
Кривошеин продолжал:
– Перед вылетом вам настроят самолетный приемник на частоту приводной, при возвращении не забудьте его включить. Тогда и делать вам нечего: удерживай стрелочку посередине – вот и все. Понятно?
– Понятно, – ответили мы, но у кого-то нашелся вопрос:
– А у противника такие станции есть?
– Конечно, есть…
– А если они на ту же частоту настроят?
– Тогда можно прилететь в гости… – улыбнулся штурман.
Летчики недовольно загудели:
– С этой приводной к черту в лапы попадешь!
– Напрасно шумите, товарищи, – успокаивал штурман. – У нас с противником частоты не совпадают, да к тому же свою станцию вы сможете отличить еще и по музыке.
– По какой такой музыке?
– Поставим какую-нибудь известную вам пластинку, она будет музыкальным паролем нашей станции.
После такого разъяснения вдруг спохватился Петро Руденко.
– Тоди будемо ставить "Рио-Риту"! – предложил он, и все грохнули.
…Второго октября кавалерийский корпус генерала Кириченко из района Гудермеса двинулся на северо-запад по безводным Ногайским степям. Для скрытности он совершал переходы лишь по ночам. В десятых числах октября казаки, пройдя 150 километров, стремительным ударом разгромили вражеские гарнизоны в Абдул-Газы и в хуторе Березкин. Напоив коней, они двинулись на Ачикулак. Противник, обнаружив передвижение кавалерии, начал спешно перебрасывать резервы, и тогда наш полк получил задачу штурмовать немецкие войска в районе Ачикулака. Проложили маршрут, подсчитали расстояние – получилось почти 200 километров. Истребители полка Романцова сопровождать нас до конца не смогут. И то хорошо, если "протолкнут" через истребительные заслоны противника в районе Ищерской; этого района стороной никак не обойти.
Третья эскадрилья в воздухе. Четверка штурмовиков впереди, две другие по бокам – уступом назад. Позади и выше нас повисли две пары истребителей – прикрытие от "мессеров". Летим низко, курсом на северо-запад. Пронеслись над мутным Тереком. Под нами поплыли песчаные барханы – не за что зацепиться глазом… Снизили высоту до предела.
– Слева "мессы", идем на сближение… – Это голос ведущего истребителей Васи Федоренко. Такой спокойный голос, будто сейчас ничего особенного не произойдет. А ведь начнется свалка.
Взглянул налево – на фоне белого кучевого облака четыре темные точки.
– Понял, понял, – отвечаю Федоренко, а сам прикидываю: четыре наших и четыре вражеских – выходит, один на один. Если хоть пять минут продержатся они в "карусели", то мы успеем уйти километров на тридцать, и не так-то легко нас тогда догнать и обнаружить.
– Тр-р-ройка, пр-р-икр-рой, атакую, – снова слышен голос Федоренко, раскатисто выговаривающего букву "р". Значит, уже сцепились.
А навстречу пески, пески… На двадцатой минуте полета я заметил в стороне, у пересохшей речушки Куры, до сотни спешившихся конников. Завидев нас, они начали бросать вверх кубанки [27] . Как же далеко забрались они по этим пескам! А вот, судя по времени, тот самый хутор Березкин, из которого недавно казаки вышибли немцев. Только теперь я успокоился: летим правильно, через десять минут должен быть Ачикулак.
Истекает расчетное время – перешли в набор высоты. Так издали можно увидеть цель, да и бомбы у нас снаряжены взрывателями мгновенного действия – из-за ударной волны низко бросать нельзя. А может быть, авиационный представитель нас заметит и подскажет, где наша цель?
Впереди большой населенный пункт: одноэтажные домики, сады, посередине пруд, в нем мирно плавают белые утки. Во многих дворах стоят немецкие грузовики. Около наших самолетов уже появились редкие черные хлопья. "Что же мы будем штурмовать? Эти машины? Но не бить же по домам? Надо еще посмотреть…" Пролетаем над Ачикулаком через редкие дымки. Как бы в этот момент хотелось услышать по радио подсказку авиационного представителя, но в наушниках только шорох. А что это там на окраине, у конюшен?.. Большой табун лошадей! Много оседланных… Стоят у длинных коновязей, и там уже забегали солдаты. Некоторые проворно вскакивают на коней и пускаются вскачь в разные стороны. Вот она и цель! Правильные разведывательные данные были у капитана Радецкого – до 400 кавалеристов.
– Атакуем!
Пикируем один за другим, внизу рвутся наши "сотки" [28] . Вывел самолет из пикирования, полез с креном в набор высоты и увидел, как от чьей-то бомбы рухнула крыша конюшни, повалил густой дым. Мечутся и падают кони, топчут кавалеристов. Наверное, там, внизу, сейчас дикое ржание, которого никто из нас из-за гула моторов не слышит. Бьют зенитки, но огонь не такой сильный, какой бывает у Моздока. А может быть, в пылу боя мы не замечаем всех разрывов? Заходим для повторной атаки. Но что там теперь атаковать? У горящей конюшни лежат вперемежку лошади и солдаты. Эти уже никогда не пойдут в атаку ни в пешем, ни в конном строю. Но по полю скачут стайками уцелевшие… И штурмовики понеслись в разные стороны – догонять.
"Как же теперь собрать группу?" – забеспокоился я. Ребята слишком увлеклись погоней, а горючего – в обрез… Набрал высоту и начал делать большие круги в стороне от Ачикулака. "Сбор, сбор!" – повторял я команды, а сам вертел головой, отыскивая ведомых. Вдалеке заметил длинную полосу дорожной пыли: с запада к Ачикулаку двигалась вражеская колонна – хорошая цель для группы, которая должна вылететь вслед за нами. Ведомые, разгоряченные штурмовкой, подтянулись наконец ко мне, и я лег на обратный курс. Включил приемник – качнулась, как живая, стрелка радиополукомпаса и застыла в вертикальном положении. Я услышал бойкий фокстрот, вспомнилась наша танцевальная комната… Отличная слышимость, – не верится, что мы так далеко от своего аэродрома!
Снова показалась речушка Кура, в стороне хутор Березкин, но наших казаков там уже не видно: ускакали куда-то дальше на запад. Зато я заметил пролетевших навстречу 12 штурмовиков. Обменялись радиосигналами. Это майор Галущенко повел свою эскадрилью на Ачикулак. Передал ему о колонне, замеченной при уходе от цели. "Понял, понял", – ответил мне ведущий. Мои ребята летят в хорошем строю. Под нами проносятся подсвеченные солнцем песчаные барханы, на душе спокойно.
…Не раз пришлось нашему полку летать в Ногайские степи. Казаки Кириченко остались нами довольны. Доказательством тому – огромная бочка с кизлярским вином и надписью на ней: "Летчикам-гвардейцам от гвардейцев-казаков". Сам генерал Кириченко распорядился доставить ее на наш аэродром.
Мы сидели около КП, ожидая очередной команды на вылет. Стоял солнечный октябрьский день, и воздух был необычайно прозрачен. Вдалеке синели склоны гор, а над ними вздымались снежные вершины. Федя Артемов восхищался видами:
– Красотища какая!
И до чего же восторженная натура этот Федя! Он вроде бы и не обескуражен своей сегодняшней неудачей в полете: не смог повести группу, сплоховал.
– Тебе давно пора быть ведущим, – сказал я ему вчера. – Летаем с тобой все время вдвоем, а без смены ведь тяжело обоим. Давай чередоваться: раз я свожу эскадрилью, раз ты. Я устал, да и у тебя глаза ввалились, только нос торчит…
Летал Федя всегда слева от меня – это его любимое место в строю. Притрется, бывало, так близко, что приходится отгонять. А чем черт не шутит на войне: хрястнет рядом зенитный снаряд среднего калибра и завалит сразу обоих. Кто тогда будет водить? Я этого Феде, конечно, не сказал, а привел аргумент, не менее убедительный:
– Ты же видишь, что в первой эскадрилье водят по очереди Галущенко и Руденко, а во второй даже трое: там, кроме комэски, Талыков и Смирнов.
Федя на это ответил откровенно:
– Ой, до чего же боюсь вести…
– Почему же?
– Я, пожалуй, после взлета группу не соберу, а хуже всего – не уверен, что выведу на цель.
– Так только кажется. Ты сделал полсотни вылетов, сумеешь. Давай завтра же попробуем: полетишь ведущим, а я пойду у тебя справа, буду подстраховывать. Если не выйдет, занимай свое любимое место, а я пойду впереди.
И вот сегодня у нас из этой пробы ничего не получилось. После взлета он слишком рано сделал первый разворот, круг над аэродромом получился маленький, последним самолетам пришлось группу догонять. Федя это заметил, резко сбавил скорость, задние самолеты начали наползать, получилась "гармошка". И все произошло так быстро, что мои подсказки по радио не помогли. Пришлось-таки Феде стать на свое излюбленное место.
– Дай мне разок слетать еще ведомым, а потом будем меняться, – сказал тогда Федя.
И вот мы сидим рядом около КП, любуемся чудесными видами. Солнце светит над Кавказским хребтом. И вдруг там, куда мы смотрели, чистое небо покрылось множеством темных клякс, послышались частые хлопки. Федя крикнул:
– Пикируют, пикируют!
Девять темных точек в журавлином строю стремительно неслись к земле со стороны гор. Одна из них засветилась и продолжала отвесно падать огненной каплей, оставляя за собой дымную черту, – затрепетала и угасла, словно ракета на излете.
– Сбит, сбит!