Лагерь, в котором я оказался представлял из себя часть досчатых бараков, а часть - больших палаток. В одной из таких палаток поместился я. Соседом по нарам (верхним) оказался инженер-электрик, сын какого-то бывшего большого чиновника в Варшаве, который, как ни странно, довольно спокойно относился к тому, что с ним случилось и вот он попросил меня совершить такой товарообмен. Я надел полученную им новую телогрейку, а сверху мою старенькую и в карьере отдал механику. Через день получил десять пачек махорки, которые и отдал "губернатору". Он в свою очередь, за 5 пачек приобрел опять себе новую. Вообще в это время лагерь напоминал собой какой-то торговый центр. Все менялось, все продавалось. Особенно это относилось к вновь прибывающим, которым доброжелатели с самого начала рекомендовали менять все хорошее, что у них есть, т. к. урки все равно отберут. Было несколько не по себе от того, что и я оказался участником этого антиморального товарообмена.
Я в куреве особенно не нуждался, потому что меня им снабжали урки, да-да, урки! Парадокс, но так. Дело в том, что кто-то из них слышал о том, что я хороший рассказчик. И вот как-то передо мной появился красивый молодой парень - кровь с молоком и говорит: "Наши говорят, что ты знаешь много интересных историй, рассказов, так вот, мы просим, чтобы ты чего-нибудь, какую-нибудь байку нам рассказал. Отблагодарим куревом". А я как раз в то время страдал без него, менял свой паек хлеба на 1/4, в лучшем случае на 1/2 пачки махорки. Согласился.
Их группа располагалась на верхних нарах наискосок от меня метров 5–6. Они - человек 7–8 - вечно дулись в карты, причем я однажды видел, как один из них проиграл все, что было на нем и остался в одних кальсонах, а затем проиграл палец на левой руке и на следующий день в этой компании появился без него. Так вот, главарь этой шайки, грабившей всех вновь прибывающих в лагерь, дал распоряжение не трогать меня и снабжал куревом. Правда, мне это иногда доставляло неприятные часы, днем клонило неимоверно ко сну, т. к. приходилось вести рассказы до глубокой ночи, уж больно искренне они настаивали на продолжение того или иного произведения, таких авторов, как Дюма, Жорж Санд, Лавреньева и др. писателей.
Они в эти часы становились просто детьми и никогда нельзя было бы подумать, что это отъявленные ворюги, грабители, которым ничего не стоит убить человека.
Имена их тоже были дикими: Гошка-вошь, главарь-Бакланов - "старик", хотя ему было не больше 25–27 лет, Мишка-резаный, Володька-кривой, Сашка-морда и т. д. Их всегда обслуживали молодые воры, не имевшие еще кличек. Они им приносили обед, ужин. На работу не ходили, днем спали, а ночью играли в карты. "Старик", несмотря на молодость пользовался большим авторитетом среди своей братни. Его слово было твердым и беспрекословно исполнялось. Он имел крепкую связь с кухней - поварами - и получал оттуда все, что ему хотелось. И все же, занимая их рассказами я понимал, что это ничто иное, а приспособленчество, и низкопробный прием защиты своей особы от этого чуждого мне преступного мира.
Начальство лагеря почему-то со всеми этими воровскими порядками мирилось. От моей цыгейковой шубки к этому времени осталось только в разных местах вытертая снаружи шерсть, а от внутренней - ничего не осталось, и она мне служила подстилкой на соломе - матрасов не было. Вши заедали, но бить их не представлялось возможным, т. к. в палатке было не больше 3–4 градусов тепла и спали в одежде, не раздеваясь.
Ноябрьские праздники 41 года встречали в таких условиях, но известие о том, что на Красной площади состоялся парад, приподняло душевное состояние. Тяжело было думать о жене и сыне. Как им достается там, в осажденном Ленинграде. Известий никаких.
В лагерь поступила новая партия заключенных с эшелона, попавшего под бомбежку. Оставшиеся в живых рассказывали, что когда началась бомбежка, эшелон стоял на станции. Вся охрана убежала кто куда, а заключенные остались в закрытых снаружи вагонах. Три вагона с людьми были разбиты вдребезги. Сколько там погибло, не знали, а остаток пригнали сюда.
В общем праздник был не праздником. Нехорошие дела на фронте, наверное не только от того, что нападение было неожиданным, а потому, что много, слишком много испытанных командиров оказалось или мертвыми, или сидящими за решеткой. Было обидно. Говорили, пели "непобедимую", нет более сильной армии, чем наша, будем бить врага на его территории, а вышло так, что все на нашей территории да еще отступаем, да отступаем. Но все же был твердо уверен, что Германия не сумеет одолеть нас, слишком не по зубам, что наступит все же момент, даже если немцы и дойдут до Урала, все равно им будет конец, они побегут, как крыса с тонущего корабля, а пока плохо. Вот такие мысли роились у меня в голове.
В общем тяжело досталась мне 24 годовщина нашего Великого праздника, а еще тяжелей другим, кто на фронте, кто в осажденном Ленинграде. Работа помощником механика карьеры продолжалась.
Наступил декабрь 1941 г. В какой-то день бригаду не вывели на работу. Причина неизвестна. Днем вызвали пофамильно, построили тут же в палатке, предложили собрать вещи и выйти к вахте. Значит или в другой лагерь, или в этап. Когда я с бригадой подошел к вахте, там уже собралась большая колонна человек двести, не меньше. За вахтой стояли грузовые машины. Обычная процедура, Ф.И.О., год рождения, статья, срок. "Выходи!" Погрузка в машину и отправление. Опять теплушка.
Не помню сейчас сколько мы ехали до места назначения. Питались больше мороженной картошкой и хлебом, да кипятком, который нам в ведрах приносили заключенные бытовики, обслуживающие эшелон. Очевидно начальство предполагало обойтись без кухни ввиду недалекого пути, как оказалось до Челябинска.
Челябинск
Короче говоря, я оказался в Челябинске в лагере прямо через большой овраг - напротив бывшего аэродрома (районе Бакала). Где еще в 33–34 годах самолет "Сталь-3", принадлежавшего Магнитострою делал посадку, летая в Москву или Свердловск. Это место было хорошо видно, т. к. лагерь не имел забора, а был огражден просто колючей проволокой. Вспомнил один из таких полетов, когда мне пришлось держать карту в руках и информировать пилота о правильности курса, по вновь прокладываемой трассе от Магнитки до Челябинска, а в Челябинске на этом аэродроме в маленькой деревянной избушке с матерчатым флюгером на штоке, рассматривали карту, а потом летели дальше на Свердловск. Самолет возвращался обратно в Магнитку, а я летел до Москвы на самолете марки К-5.
Путь до Москвы длился ровно сутки через Арзамас и Казань. Самолетом выигрывалось почти двое суток. Магнитострой того времени имел также свой вагон - международного класса, стоимость билета была 80 рублей.
В этом лагере палаток не было. Были каменные бараки, в которых располагались двухэтажные четырехместные нары. Я расположился наверху и был одиночкой. Получил старенькую, но чистую матрасную наволочку, набил ее соломой, которая была завезена, очевидно, в ожидании этапа, и старенькое суконное одеяло. Это уже что-то - не голые нары. Повели в баню, выдали чистое белье, что было особенно ценно - баня с парной. Я не получал такое удовольствие аж с Билютая.
Утром меня прикрепили к какой-то бригаде электриков-монтажников, которую опекал вольнонаемный мастер-электрик. Бригада состояла из 11 человек. Половина бытовиков. Конвой повел нас на место работы, находившееся не так далеко от лагеря. Это были две комнаты. Одна большая, вторая - маленькая, в которой размещался один письменный стол и простой стол, и несколько стульев. В большой комнате длинный деревянный стол, по обе его стороны скамейки. Вокруг стола располагалась бригада, изготавливавшая электромонтажные узлы и заготовки из проводов. Мастер их относил по мере готовности на объект для монтажа, производившегося вольнонаемными рабочими и немцами Поволжья. Какие это были объекты - нам не известно.
В мою обязанность входило нормировать выполненную работу бригадой и, кроме того, нормировать наряд выписываемый мастером кому-то на объекте. Хотя я и не являлся электриком, но быстро сориентировался в ЕНИРах - и дело пошло полным ходом. Занял я для своей работы письменный стол.
Конвоир, сопровождавший нас знал хорошо всех, кроме меня и допускал некоторые послабления - иногда отпускал кого-нибудь в недалеко расположенную столовую за хлебом. Карточки у многих бригадников были. В комнате, где я сидел, была небольшая плита, на которой всегда грелась в чайнике вода. В связи с тем, что место работы находилось недалеко от лагеря, обедать ходили в лагерь также как и в 1938 г. на Приисковой.
Однажды конвоир не вышел на работу и нарядчик хотел нас присоединить к одной из бригад, работающей на общих работах. Все запротестовали, в том числе и я. Нарядчик объявил нас отказчиками и после развода, повел к начальнику лагеря.
Начальник в это время разбирался с другими отказчиками, которых было не менее двадцати человек. Когда очередь дошла до нас, то бригадир предложил мне идти в кабинет начальника вместе с ним. Каково было мое удивление, когда я увидел за столом капитана Бородкина, бывшего начальника лагеря в Жигулех. Он посмотрел на меня и вскрикнул: Как? Вы Конаржевский здесь и вы отказчик? Как это так? Вы тот, который гремел в Самарлаге своими рекордами и вдруг отказчик!
Я объяснил ему, почему бригада не вышла на работу. Он немного подумал и сказал: "Хотя сам факт нехороший, ну ладно, будем считать этот день выходным.
Там на Волге он несколько раз на вечерних проверках упоминал мою фамилию как заключенного, показавшего образцы работы и меня не забыл до сих пор. Но этот день не прошел без другой неприятности. Примерно после обеда предложили всем, кто находился в лагере, выстроиться на площади недалеко от вахты.
Появился Бородкин, с ним какое-то начальство - человек пять и один из них вышел вперед. Кто-то крикнул "внимание". Наступила тишина. "Так вот слушайте, что я вам скажу", - так начал этот начальник. Только что расстреляли злостного отказчика, он лежит там в проходной вахты. Так будет с каждым кто пойдет по его пути. Наши люди гибнут во имя Родины, защищая ее от фашистского зверя, а тут вместо того, чтобы искупить свою вину перед народом, находятся мерзавцы, которые отказываются своей работой помогать фронту, устанавливают свои воровские порядки. А теперь одной шеренгой в затылок друг друга марш через вахту".
Гуськом начали выходить за ворота и сразу же заворачивать в проходную вахты. Там на полу лицом вверх лежал отказчик с пулевой раной на лбу. Зрелище было не из приятных.
Что это произвол или необходимость? Чувство жалости к этому мертвецу у меня не было. Мертвец лежал на вахте весь оставшийся день и мимо него прошел весь лагерь при возвращении с работы.
Вечером залез я на свои нары, думал пораньше заснуть, но в голову приходили всякие мрачные мысли, отгонявшие сон. Думал о Юре, Фее, как они там живут, неужели голодают и моя, относительно сытая жизнь, казалось мне каким-то укором к тому, что совершается там, в Ленинграде.
На другой день началась опять обычная работа нормировщика. Но наступил конец и этой спокойной работе. В январе вызвали меня и объявили, что я с завтрашнего дня выхожу работать в качестве десятника на строительную площадку коксовых батарей будущего металлургического комбината, буду туда ездить с бригадой строителей на автомашине.
Утром туман, мороз под 25°, а ехать надо, никуда не денешься. Подъехали на площадку, уже рассвело. Оцепление общее. Зашел в штаб, получил указания, как и что. Какой-то дядька, узнав, что я буду десятником, тут же представил геодезиста, который должен работать со мной. Выдал необходимые чертежи и предложил начинать разбивку фундамента коксовой батареи.
Опять новая работа. Пришлось поднимать весь запас знаний, чтобы не напортить, не допустить ошибок. Вся бригада расчищала площадку от снега. Нашлись где-то куски деревьев, досок, отходы и запылал костер. Вернувшись вечером в лагерь я застал оживление около своих четырехместных нарах, увидел новых заключенных почтенного возраста, собравшихся у одной их свободных нар против моей. Их было четыре человека. Подошел к ним. Познакомились.
Они прибыли этапом из Норильска по спецнаряду, где работали, оказывается в техническом отделе под начальством В. Н. Сапрыкина, которого А. П. Завенягин, назначенный начальником строительства, перевел из Беломорска в Норильск, а затем, когда в 1941 г. Абрам Павлович стал зам. наркома внутренних дел СССР, он перевел Василия Андреевича в Москву, который теперь как будто курирует строительство объектов черной металлургии и то, что эти четыре "зека" оказались в Челябинске, очевидно, это дело его рук.
Однажды прибежал из штаба на площадку рассыльный. "Конаржевский, тебя требуют немедленно в штаб". Открываю дверь в кабинет начальника строительства коксовых батарей и вижу: у противоположной стены стоят три НКВД-шишки, все со шпалами в петлицах, а ко мне спиной на стуле сидит какой-то довольно большой по фигуре человек в дохе. Один из военных говорит: "Заключенный Конаржевский явился". Человек в дохе поворачивается ко мне и я узнаю сразу Василия Андреевича Сапрыкина. Я опешил. "Ну, здравствуй Анатолий Игнатьевич! Можешь мне ничего не рассказывать, я знаю все о тебе. Здесь зашел разговор о коксовых батареях. Я поинтересовался кто же сейчас начинает работать, кто из технического персонала? И мне назвали твою фамилию. Вот я и решил посмотреть на тебя, как ты выглядишь". Спросил о жене, о Юре, где они, что я знаю о них.
Лагерное начальство решило, очевидно, не мешать нашему разговору и отошли в сторону. В. А. мне и говорит: "Я сам был в таком положении, а вот Абрам Павлович меня вытянул в Москву. Просто какая-то превратность судьбы - ни больше, ни меньше".
Затем обратился к присутствовавшему лагерному начальству: "Прошу сделать так, чтобы этот человек имел нормальные, сносные условия, он нам будет очень нужен. Надеюсь на Вас", - и протянул мне руку на прощанье.
Василий Андреевич Сапрыкин был в 1933–35 годах главным инженером строительства Магнитогорского комбината, являлся членом бюро инженерно-технической секции и, когда открылся Дом и. т. р., то был первым председателем его правления, с 1934 г. им стал я.
Вечером, лежа на нарах, перебирал в памяти события этого дня и незабываемые прошлые дни и годы работы на Магнитке. Такие минуты, как-то скрадывали горькую действительность и хотелось превращать их в часы. А в это время внизу, напротив, на нижних нарах, происходила одна из типичных лагерных "представлений".
Двое воров тихонько сели на нары с разных сторон спящего, тяжелым сном одного из прибывшей четверки норильцев. Их еще не успели раздеть. У спящего на ногах - добротные ботинки на шнурках. Оба вора одновременно тихонько, осторожно начали развязывать шнурки. Я сначала не понял, что они там делают, но когда догадался и хотел прикрикнуть на них, они как по команде, оба вскочили и одновременно сдернули башмаки и быстро убежали.
Норилец, конечно, проснулся. Был ошеломлен - на ногах не было ботинок. "Вот черт! - вскрикнул он, - в чем я завтра пойду на работу?". Искать ботинки было бесполезно. Он пошел и заявил об этом дежурному по лагерю. Утром ему выдали бахилы вместо ботинок.
Но и с этим лагерем неожиданно пришлось расстаться. В конце февраля вновь этап. Опять повторение прежних этапных процедур. Собаки, конвой, шаг вправо или влево считается побегом, стреляем без предупреждения. Стук деревянных колотушек по дну и боков вагона и неизвестность - куда, почему, зачем?
Едем почти двое суток. Больше стоим, где - неизвестно. На третий день утром заглянув в окошечко увидел несметное количество дымящих труб. Оказалось - прибыли в Магнитогорск. Вот это да! Я в Магнитке, но в качестве преступника, врага народа - контрреволюционера!
Магнитка
Итак, я второй раз в своей жизни в Магнитке. Первый раз 1930–36 года, второй - 1942, но до каких или какого года. Вопрос? Пешечком шли на правый берег, вернее, вели. После двух шестиэтажных домов вышли на пустое пространство, где вдали виднелся забор с колючей проволокой на нем. Это был филиал ИТК на правом берегу. Короче говоря, я оказался в Магнитогорской ИТК.
Когда мы перешагнули вахту, то обратили внимание сразу на чистоту плаца и длинные, широкие каменные бараки, видно побеленные осенью. Таких бараков было три. Разбили по бригадам. Назначили бригадиров, после этого развели по баракам, причем всех разместили в 1,5 бараках.
Это были светлые, теплые помещения, оборудованные двухярусными железными, с сетками, кроватями, на них нормальные матрацы, простыни, наволочки и одеяла, все равно как в солдатских казармах. Было предложено не садиться на кровати и не ложиться днем, во всяком случае, до пропуска через баню и вещей через вошебойку. Действительно нас, вновь прибывших, через час отправили в баню, находившуюся где-то в черте жилых домов правого берега.
Особенностью этой колонии было и то, что она была смешанной, т. е. в ней отбывали наказание не только мужчины, но и женщины, причем без всяких зон, просто женщины занимали одну половину барака, причем не огороженную. Они также, как и мужчины были разбиты по бригадам.
Меня опять назначили бригадиром, а в бригаду ко мне попали здоровые, сильные люди, из которых хорошо помню Кораблева - краснодеревщика, художника - татарина Хайфутдинова, крепкого мужичка Никушина - специалиста по изготовлению саней, колес, бочек, художника Арсеньева, крепыша Митю Немцева, еще одного столяра - Солдатова и молодого поляка Новицкого, способного к резьбе, как по дереву, так и по другим материалам. Таким образом, бригада представляла из себя конгломерат профессий различных направлений, но физически крепких людей, а главное, умевших рассуждать и мыслить аналитически.
Второй день нас на работу не вывели, дали отдохнуть после теплушки. Начальник правобережного участка ИТК производил впечатление штатского, а не военного работника, тем более нкэвэдиста. В этот день прошли медицинский осмотр. Комиссия устанавливала категорию труда. Я решил о своей застарелой болезни не говорить и получил первую категорию.
На третий день бригаду вывели на работу. Нас принял конвоир в возрасте около пятидесяти лет, с одной укороченной ногой - результат ранения в гражданскую войну, в связи с чем на фронт не попал, а был мобилизован для несения внутренней службы. Член партии с 1917 года. Это был интересный человек.
Когда мы отошли от вахты на полкилометра он нас остановил. Сам присел на находившуюся неподалеку бетонную глыбу и начал: "Давайте договоримся о следующем - во-первых, постольку посколько я буду с вами иметь дело не один день, а наверное, много, то хочу познакомиться с каждым из вас", - и он начал задавать много вопросов: откуда, кто есть из родных, где живут, имеет ли с ними связь, по какой статье осужден, кто по специальности, давно ли осужден. После этого опроса всех членов бригады, они обратился ко мне: ""Ну а с тобой мы поговорим отдельно". Знайте, что я не зверь и не намерен с вами обращаться как с преступниками, а вижу в вас просто или заблудившихся людей, или людей попавших в беду. Если вы хотите, чтобы я так к вам относился, то прошу единственное - соблюдайте правила поведения и дисциплину, самую обыкновенную трудовую и, конечно, добросовестно выполнять порученную работу. Всем сейчас тяжело, малые дети и то работают не покладая рук, иногда даже спят на своем рабочем месте. Враг силен, а его нам надо одолеть, а для того, чтобы одолеть - надо хорошо, ах как крепко, трудиться. Думаю вы меня поняли".