В 1935 году, в связи с убийством 1 декабря 1934 т. Сергея Мироновича Кирова и самоубийством Ломинадзе, начались, пока еще редкие, аресты отдельных работников. Был арестован заместитель Завенягина по строительству Альперович, сменивший Ильдрыма. Мне приходилось часто бывать и решать текущие вопросы снабжения материально-техническими ресурсами и оборудованием. Всегда встречал понимание и помощь с его стороны. Наши потребности отоваривались в плане удовлетворительно. Контакт был тесным и деловым. Вопрос о происках врагов народа был вынесен на обсуждение в партийных организациях, в. т. ч. и нашей. Состоялось оно, кажется, в августе, с повесткой дня о повышении бдительности коммунистов в связи с вылазками врагов народа, тем более, что и у нас на плотине в это время был арестован как троцкист, прораб левого берега Лосев, который действительно не старался скрывать своих взглядов и несогласие с линией партии. Доклад на собрании делал второй секретарь райкома партии. В своем докладе, говоря об Альперовиче, особо подчеркнул то, что на плотине есть коммунисты Агеев и Конаржевский, которые имели дело с Альперовичем, и им надо будет выступить и охарактеризовать Альперовича, его вредительскую деятельность. Мы с Агеевым Николаем Дмитриевичем, ст. прорабом плотины, (впоследствии заместителем Устинова), сидели на одной парте, посмотрели друг на друга и шопотом Николай Дмитриевич спросил меня:
- Не знаю, что говорить, понятия не имею, ведь я с Альперовичем редко встречался. Ты сам знаешь, в Березках я редко бываю, ну что из того, что он был соседом?
- Я тоже не знаю, как быть, - ответил я.
Мы оба не знали как выступить. Кончился доклад. Как обычно, председательствующий объявил:
- Кто желает выступить?
Молчание. Желающих нет. Тогда секретарь райкома предлагает выступить мне. Деться было некуда. Иду медленно через весь класс и на этом коротком пути приходит молниеносно решение - выступить дипломатично:
- Альперовича знаю с момента его приезда в Магнитогорск, как заместителя Абрама Павловича Завенягина, способного, энергичного работника, какими вредительскими делами занимался - мне неизвестно. В отношении плотины, с его стороны, не чувствовалось каких-либо действий, вызывающих недоумение и вопросы. Но если о вредительстве говорят наши официальные органы, значит у них, наверное, есть к этому основания. Может быть, он проводил тактику завоевания доверия, не только у отдельных работников, но и у общественности, поэтому у нас все было благополучно и гладко. Очевидно нам следует проявлять больше бдительности. Быть всегда начеку, критически рассматривать всевозможные негативные явления. Вот все, что я могу сказать.
Сразу за мной выступил Николай Дмитриевич Агеев. Он просто поддержал мою точку зрения, добавив, что: "в быту в Березках встречался с ним редко и что было у него на душе, не знаю. Чужая душа - потемки".
Остальные выступления - были в общем, и в целом - фигура Альперовича была от них далека. В заключительном слове секретарь райкома выразил неудовлетворительность нашими выступлениями, назвав их обтекаемыми, неконкретными, не дающими оценки.
Мне самому мое выступление было не по душе. Стало как-то не по себе. Я понимал, что оно являлось по существу соглашательским, безхребетным, противоречащим своей совести. Совесть говорила: "Ведь ты не веришь тому, что говоришь, мало веришь, что Альперович вредитель. Тебе не хватило мужества прямо об этом сказать". Поздно вечером, дома мы оба долго обсуждали то, что произошло на собрании (наши квартиры были рядом - с общей ванной комнатой и санузлом). Успокаивали себя тем, что все же мы не знаем, что скрыто от нас органами НКВД.
Каких-либо выдающихся событий на строительстве плотины не происходило, работы шли в графике, план выполнялся. Соцсоревнования не было, т. к. работы выполнялись заключенными ИТК, отделение которой находилось у нас прямо в поселке. Я был выбран членом поселкового Совета и его председателем. Конечно, в общественном порядке.
Жена больше жила в городе, где за мной сохранили номер в общежитии ИТР (б. гостиница). Сын Юра был со мной на плотине. Глубокой осенью меня вызвали в райком, а он находился в станице Магнитной, км. 10 от поселка плотины. Принял меня второй секретарь, тот, который проводил у нас партсобрание. Попросил предъявить кандидатскую карточку. Вертел ее долго в руках, потом попросил рассказать подробно о себе, начиная с детства. Когда я кончил, он заявил мне, что партийный документ пока останется в райкоме: "Уж больно запутана ваша биография. Отец - потомственный дворянин. Ваша позиция, занятая тогда на собрании в отношении Альперовича, говорит о неустойчивости ваших взглядов, в них не видно принципиальности".
Уехал я из райкома с тяжелейшим чувством. Прошел месяц, меня вызвали на бюро, на котором послушали информацию секретаря, его характеристику, данную мне, как чуждому элементу, и не дали мне возможность опровергнуть эти обвинения. Я был исключен. Это был очередной перегиб, проявленный в период проверки партийных документов. Тогда пострадало около 700 тысяч коммунистов.
После насыщенной хорошими и плохими событиями шестилетней жизни и работы на строительстве неповторимого, единственного по масштабам Магнитогорского металлургического комбината, я был вынужден покинуть Магнитку. Оставаться работать заместителем начальника строительства 2-й Магнитогорской плотины, став временно беспартийным, благодаря очередному перегибу, в поисках "чуждых людей" в период т. н. "проверки партийных документов", я счел невозможным.
Меня хорошо знали в тресте "Союзэкскавация" и предложили поехать на Воронежский участок гидромеханизации, находившийся в поселке Орлов Лог, расположенный в 12 километров от Воронежа. Участок имел очень большой объем вскрышных работ в карьерах Воронежского рудоуправления по добыче высокосортной огнеупорной глины для расположенного рядом оборонного завода.
За моей спиной была только теория, да пожалуй богатый опыт общественно-политической и административной работы. Юнсекция на Волховстрое, профсоюзная в системе Ленинградского обкома союза строителей, инженерно-техническая секция на Магнитке, иностранный отдел там же, и наконец, 2-я плотина. Здесь в Орловой Лугу впервые пришлось окунуться во все тонкости производственной жизни со всеми ее гримасами и радостями. Здесь я приобрел опыт производственника, научился находить общий язык с рабочими, завоевывать делом их доверие и авторитет. Раньше все это было в теории, теперь надо было ее воплощать в практику.
Орлов Лог представлял из себя благоустроенный поселок, в котором жили рабочие рудника и гидромеханизаторы. Имелась приличная столовая, магазин, небольшой клуб, школа. Поселок стоял недалеко от речки с романтическим названием Девица. В Петровских картах она значилась Смердячей девицей. Происхождение такого названия связано с красивой легендой о разбойнике Орле. Во времена царя Алексея Михайловича и этой местности появился разбойник, грабивший проезжих купцов, бояр и раздавший крестьянам награбленное. Слава о нем широко распространилась в округе. В одном селе он видел красивую девицу и полюбил ее. Как ни старались охранники его поймать, у них ничего не получалось. Орел для них был недосягаемым. Узнав о частых свиданиях Орла с любимой им девицей, они решили подкупить ее, чтобы она им сообщила о дне и месте свидания. Она соблазнилась обещанным вознаграждением и указала это место. Охранники в назначенный день подстерегли Орла и схватили его. Но он вырвался от них, вернувшись ночью в село, вызвал девицу, затащил ее к берегу и повесил на дереве, а затем снял с веревки труп, сбросил его в реку, привязав конец веревки к прибрежному дереву. Утром крестьяне нашли ее труп и похоронили, но на следующий день девица опять была в реке с веревкой на шее, но на этот раз на ее груди было написано: "Люди добрые, не трогайте ее, пускай лежит и смердит на устрашение предателям". Вот почему река носила название Смердячая девица.
Новые дела, новые люди
Впервые мне пришлось запроектировать не условную плотину, а самую настоящую через эту речку, от которой зависела нормальная работа насосной станции, предназначенной для подачи воды гидромониторам в забой. На станции были уже смонтированы три насоса производительностью 350 м воды в час, из расчета размыва 650–700 м грунта в смену. Начав проект 5 марта, я справился с ним в десять дней. Главный инженер Подозерский внес очень небольшие поправки и я приступил к его воплощению. Пришлось торопиться со строительством плотины в связи с началом работ в забое 4 мая.
План поджимал, и по совету старого мельника, жившего тут же недалеко от берега, для меньших потерь грунта при отсыпке его в русло реки, пустили в ход гречневую солому, делали тюки, набитые камнем, пускали их к месту укладки и придерживали шестами, намокнув, они опускались на дно реки, таким способом задерживался почти весь грунт при устройстве земляной части плотины. Молодым рабочим эта работа очень нравилась и вызывала много веселья. Тридцатого апреля, в ночь под 1 Мая плотина была закончена. За праздники уровень воды должен был подняться на два метра.
Я не спал почти трое суток и, когда отправился домой, то до него не дошел, споткнулся о какую-то кочку, упал и тут же заснул. Проснулся от яркого солнечного света, оказывается, проспал целых четыре часа. Вот так пришлось встретить 1 Мая 1936 года.
Забой мог начинать работу 4-го мая. Моя первая самостоятельная производственная работа была выполнена в срок. Экзамен на зрелость я выдержал. Дальше предстояло практически осваивать гидромеханизацию и я пел про себя: "Что день грядущий мне готовит?" А он готовил много неприятных часов, дней и ночей. Меня назначили начальником забоя (прорабом). Опять пришлось теоретические знания применять на практике.
Работа велась в три смены. Для того, чтобы глубже вникнуть в суть дела, пришлось не только пересматривать всю известную мне литературу., но бывать почти сутками в забое, самому вставать за монитор, беседовать с мониторщиками, прислушиваться к их мнению о наиболее эффективном способе обрушения грунта, при высоте забоя, колебавшимся от 8 до 18 метров, анализировать работу каждой смены не только с позиций выполненного объема, но и причин достижения хороших или плохих результатов. К этой работе привлекал и приучал начальников смен, внося тем самым в некоторой степени дух осмысленности и соревновательности в совершенствовании технологии производства работ. Первое время все шло хорошо, значительно перевыполнялся план, у всех было хорошее настроение, высокие заработки, а затем начались неприятности: подработались дно и бока деревянных лотков из-за большого количества в грунте ноздреватых и острых кусков фосфорита, задиравших дерево и застревавших в этих задранных местах. В результате, в течение нескольких минут образовался затор пульны, проходящей по лотку в объеме 0,25–0,30 м в секунду и вся масса моментально начинала переливаться через верх лотка, затапливала водой и грунтом с высоты 18 метров, если это случалось в зоне, расположенного внизу действующего рудника и проходившей под эстакадой железнодорожных путей.
Приходилось останавливать забой, снимать с работы всю смену и перебрасывать рабочих на расчистку завалов. Это занимало иногда 2 4 смены. Бывало и так: появится на месте аварии главный инженер и с иронией спросит:
- Как, Анатолий Игнатьевич, вы собираетесь решить эту задачу? Решайте, решайте поскорее, время идет. Июньский план провален, июльский также.
Я давно пришел к заключению, что единственное спасение от таких заторов - это подводка трубопровода с чистой водой к голове лотка, тогда в случае затора можно будет немедленно подавать в лоток чистую воду и, тем самым, разжижать пульпу. Но главный не давал разрешения, ссылаясь на дефицит воды. Проваливался план и первой половины августа. Я минутами впадал в отчаяние, даже подумывал об уходе, считая позором свою беспомощность, но самолюбие брало вверх, стремление доказать, что я сумею исправить создавшееся положение.
В середине августа все руководство было вызвано в Москву на семинар и еще какое-то совещание и я остался за старшего. Посоветовавшись со своими помощниками, решил остановить забой, проверить все уклоны лотков по нивелиру, заменить изношенные доски и на свой риск подвести к лотку чистую воду. Все это заняло 5 дней. Забой не работал, а каждый день надо было передавать в Москву сводку об итогах суток. Там волновались, грозили расправой, но я стойко переносил все эти упреки и тяжелые телефонные разговоры. Зато когда на шестой день заработал забой, то я получил полное удовлетворение и, на следующий день, в Москву пошла телеграмма с рекордной цифрой - 1800 м вместо 850 плановых.
В Москве не поверили и все следующие сводки шли, примерно, в таких же пределах. Когда начальство вернулось, то главному нечего было возразить против самодеятельности, проявленной коллективом, хотя и было высказано недовольство относительно излишнего расхода воды. Вайсман Петр Самойлович поддержал нашу инициативу. Отставание на 40 тысяч кубометров в сентябре было перекрыто. В октябре забой работал на перевыполнение годового плана. Мы захватили еще ноябрь и декабря 10 дней.
Часто я вставал по ночам и шел в забой понаблюдать, как идет ночная работа. Днем вызывал геодезиста и вместе с ним мы делали замеры уклонов в подушке забоя с разными грунтами, сопоставляли производительность, консистенцию пульпы и другие анализы. Мною было сделано много схем и зарисовок, к зиме накопился большой интересный материал, который не встречался до этого в литературе по гидромеханизации.
В января меня вызвали в Челябинский обком партии для рассмотрения моего дела. Вел заседание старый большевик Маркус. Мне хорошо запомнились его слова, когда зашел разговор о происхождении: "Ну и что из того, что он из дворян. В Польше почти каждый поляк дворянин, а в Грузии, например, каждый пятый чуть ли не князь. Тут дело не в дворянстве и не в чуждом элементе, наши товарищи явно перегибают в этих вопросах. Дело в том, что из себя представляет данный товарищ. Отзывы о его работе, как из Магнитогорска, так и с места, где он работает сейчас, самые положительные". Решение Агаповского райкома было отменено. Меня восстановили в партии. Вернулся в Орлов Лог в самом хорошем настроении. Эта была самая большая радость в моей жизни. Этому обрадовались и товарищи по службе. В 1937 году намечалась еще более интересная работа - производить вскрышу карьера комбинированным методом - размыв грунта мониторами, а транспортировку его землесосом по трубопроводу в отстойник на расстояние около километра. Начали работать в апреле, а в мае я пришел к выводу о необходимости вести разработку грунта одновременно, сочетая размыв и песчаного, и глинистого. Глина, мешаясь с песком, его как бы смазывала, облегчая транспортировку по трубам, благодаря чего можно было повышать консистенцию пульпы с 1:10 проектных до 1:6–1:7, даже иногда до 1:5. Правда, это вызывало значительный нагрев электромотора, тогда переходили на резервный землесос, ускоряя охлаждение первого вентилятором. В одном из номеров журнала "Россия" появилась статья начальника гидромеханизации ГУЛАГА НКВД СССР Бориса Марковича Шкундина о работе на строительстве Южной гавани в Москве, в которой он затрагивал вопрос о высоком коэффициенте землесосной установки и приводил ряд примеров, как значительное достижение. Показатели нашего участка были гораздо выше. Товарищи, прочитав статью, предложили мне тоже написать статью, освещающую работу и достижения нашего участка. Но получилась не статья, а целая книга. В этой работе я не соглашался с Б. М. Шкундиным по оценке коэффициента полезного действия землесоса. Прослышав в Москве об очень высокой производительности землесосной установки на нашем участке, к нам приехал профессор Бериловский лично убедиться в этом и познакомиться с методами работы в забое, дающими такую высокую выработку. Его резюме было следующее: "Конечно, признаю, что ваш метод дает очень хорошие результаты, но он приводит к варварской, с моей точки зрения, эксплуатации оборудования, получается насилие над ним, и оно выйдет из строя раньше положенного ему срока". Я эти доводы опровергал следующим положением: почему электромоторы землесоса обязательно должны работать 10 лет и из-за них надо содержать все 10 лет весь штат, который связан с работой забоя? Зачем это делать, если можно всю десятилетнюю программу с теми же людьми и тем же оборудованием выполнить в течение шести лет? Вы скажете: надо подбирать более мощные моторы, но их нет, тогда применяемый нами путь является вполне оправданным. От этого народное хозяйство только экономически выиграет, а не потеряет. Логика говорит "за". Профессор помолчал, а потом неуверенно заявил: "Так-то оно так, но все же это варварство". Сегодня, пожалуй, так не говорили бы. Все выполненные экономические расчеты подтвердили целесообразность этого метода.
В сентябре прислали из Москвы гранки книги, носившей название "Опыт ведения вскрышных работ методом гидромеханизации в карьере Орлов Лог". Просили их не задерживать, считая, что работа представляет большой интерес. Но ей не было суждено увидеть свет в связи с последующим моим арестом.
В этом же месяце меня вместе с начальником смены Иваном Ивановичем Медведевым и мониторщиком Петровым по распоряжению треста направили в Подольск и Пермь для передачи опыта, показа рациональных приемов размыва и транспортировки грунта. Наша поездка вполне себя оправдала.
Вернулись из командировки в начале октября. Вскоре я был арестован. Все мои труды пошли прахом.
Арест
Шесть часов утра. Пора вставать. Вот уже в течение нескольких минут с меня не сводит своих умных выразительных глаз Рекс, как будто спрашивая: "Что же ты подзамешкался? Я жду. Поторопись!" Рекс - красавец пес, великолепная мощная овчарка, вызывающая восхищение не только у любителей. Прекрасно отдрессированный, послушный, ласковый, он никогда не проявлял особой агрессивности. Даже стук в дверь вызывал в нем не лай, а какое-то тихое утробное ворчание. Вот и сейчас он сидит, внимательно следя за каждым моим движением и терпеливо ожидая, когда я, наконец, надену на него ошейник и выведу гулять.
Внезапный резкий стук в дверь прервал наши сборы. Кто бы это мог быть? Так рано? Отправив собаку на место я пошел открывать дверь. На лестничной площадке - зам. начальника милиции, наш участковый и два работника рудоуправления - понятые.
- Вы Конаржевский Анатолий Игнатьевич? - Вопрос звучал как утверждение.
- Да, я. А в чем дело?
- Читайте, - и участковый подал мне ордер на арест и обыск.
В первую минуту я ничего не мог сообразить. Арестовать меня? За что? Какое преступление я совершил? Я был ошеломлен. Тем временем нежданные посетители вошли в квартиру и зам. начальника милиции хотел открыть дверь в комнату, где находился Рекс, но оттуда послышалось такое грозное рычание, что даже я, - находясь почти в шоковом состоянии, был удивлен. Из комнаты вышла жена. Она все слышала и была готова к "приему" столь неожиданных "гостей".
Начался обыск. Внезапно Рекс, привязанный женой к ножке кровати скинул ошейник, мощный прыжок и он бросился на грудь участкового, морда с оскаленными клыками оказалась у самого его лица. Все шарахнулись в сторону. Участковым отлетел к стене. Я успел крикнуть:
- Рекс, ко мне! - И мой верный пес, пытавшийся защитить меня, послушно подошел и сел рядом.
Револьвер, который выхватил из кобуры зам. начальника милиции, уже не понадобился. Неприятный инцидент был исчерпан. Участковый, вытирая выступивший на лбу пот, проговорил: