К этому погодовому обзору необходимо добавить хотя бы несколько слов о том, с каким нарастающим интересом следили за творчеством Валентина Распутина в союзных республиках нашей страны. Каждая новая повесть, цикл рассказов после появления их в печати сразу же переводились на языки народов многонационального Советского Союза. Если сложить тиражи распутинских книг, выпущенных только за указанное нами десятилетие, то получатся миллионы экземпляров. Раскупались читателями, поступали в фонды библиотек сборники и книги сибиряка на литовском, украинском, азербайджанском, молдавском, латышском, армянском, казахском, белорусском, киргизском, узбекском, эстонском языках. Издательства, журналы и газеты автономных республик Союза - Калмыкии и Татарстана, Якутии и Бурятии, Дагестана и Чечено-Ингушетии - публиковали произведения Распутина на своих национальных языках. Так что поклонники таланта Распутина, думается, искренне были обрадованы, узнав, что за повесть "Живи и помни" писателю присуждена Государственная премия СССР 1977 года в области литературы, искусства и архитектуры. Красноярский журналист Владимир Зыков, к примеру, заметил в своих воспоминаниях:
"У меня в руках книга "Живи и помни" ("Современник", 1975) с тёплым автографом автора и наклеенными на вторую страницу обложки моими поздними вырезками из газет о присуждении Валентину Григорьевичу Государственной премии СССР и высказыванием председателя Комитета по Государственным премиям Николая Тихонова: "Это глубоко патриотическое произведение, посвящённое проблемам нравственности, страстный призыв быть верными Родине, честно служить родному народу".
Молодцы "комитетчики"! Выдержали паузу - и наградили! Вполне заслуженно".
* * *
Сегодня биографы модных когда-то "шестидесятников", особенно эстрадных витий, не без восхищения живописуют, как их знаменитые герои комфортно чувствовали себя в американских и английских мегаполисах, запросто пересекали азиатские и ближневосточные просторы, встречались с кумирами западной литературы, театра, живописи и архитектуры, с лордами, пэрами и даже президентами. О чём и сами герои шестидесятых оставили немало свидетельств, в которых нельзя не заметить, как упивались они своей известностью. О посещении Распутиным зарубежных стран (в одиночку или в компании с коллегами) тоже есть свидетельства и самого писателя, и его спутников. Но как они, эти свидетельства, разнятся с рассказами о вояжах литературных "небожителей"!
Заметки Распутина о путешествии в Швецию, например, - это разговор, как всегда, поучительный и полезный, позволяющий сравнить, как мы относимся к своим национальным и к мировым сокровищам культуры, и как - жители других стран… Судя по этим заметкам, писатель отправлялся в чужеземье не себя показать, а на людей посмотреть.
В Швеции давний знакомый Распутина, переводчик и журналист Малькольм Дикселиус, повёз его в свой родной городок Сундсваль.
В нём, рассказывает писатель, "три целлюлозных комбината, деревообрабатывающий завод, механический завод, поставлявший, кстати, оборудование для Братского лесопромышленного комплекса, алюминиевый и химический заводы. А население - сто тысяч человек. Ни комбинатов, ни заводов не видно, они кормят город, но не властвуют в нём, как у нас, не выставляют с гордостью свои корпуса и трубы".
Старые многовековые склады, размещавшиеся в торговом когда-то Сундсвале, теперь оказались не надобны, и их решили переоборудовать в культурный центр. Тем, как идёт эта работа и украсят ли реставрированные здания городок, интересуются все жители. "Для шведов, - пишет сибиряк, - старина имеет совсем другой смысл, чем для нас, они не приводят в качестве доводов ни воспитательное, ни историческое значение, чтобы кого-то ими убедить; старина для них - родительский мир, ничто из которого без последней нужды приговору не подлежит. Сундсвальцы больше всего гордятся не целлюлозными комбинатами, не химическим заводом, а находящейся у них на острове Альнен в храме реликвией XII века - деревянной чашей, купелью. Сгори комбинат - это будет беда для части горожан, которая потеряет работу, но пострадай святыня с острова Альнен - это будет трагедия для всех. После того, как купель свозили на выставку в Париж и на ней появились трещины, они появились, без иронии сказано было мне, в сердце каждого сундсвальца".
Новостью, удивившей иркутянина, стало сообщение Дикселиуса: оказалось, в его родном провинциальном городке хранится карта Сибири, выполненная шведским капитаном Страленбергом, участником Полтавской битвы, который отбывал плен в нашем ледяном краю. Ну, бывали в истории такие раритеты, случалось, что и обладателями их становились скромные селения. Однако одно обстоятельство, связанное с бесценной картой, можно сказать, поразило гостя из России: хранилась она в архиве, принадлежащем целлюлозной акционерной компании SCA. И хранилась достойно: висела в зале и находилась под постоянным присмотром архивариуса.
Писатель отыскивал на карте Тобольск, Иркутск, реку Томь, Байкал и Лену… "С тем же чувством, - признавался он, - с каким вглядывались бы мы в живые лица наших прямых предков почти за два столетия до нас, рассматривал я полузнакомые наивные очертания. С неё, с этой карты, Сибирь всё ещё представлялась загадочной и сказочной страной, великой и необмерной. Так хотелось когда-нибудь побывать в ней!"
Хранитель сокровищ предложил Распутину осмотреть архив, и писатель передал своё впечатление от этого осмотра читателю:
"…двигался я от экспоната к экспонату, от Библии Карла XII к древним рукописям, от святыни к святыне с какой-то подавленностью и стыдом: вот вам и технократы! И уже не удивился, когда рассказали мне, как несколько лет назад алюминиевый завод в Сундсвале решил расширить своё производство, но город потребовал от него гарантий, что расширение не повлечёт за собой дополнительных загрязнений. Гарантий таких компания дать не могла и отказалась от реконструкции. Наверное, и у неё есть свой архив с культурными ценностями.
Как не согласиться с великими: насколько поднять, настолько и уронить может любую страну её отношение к культуре".
Одну из совместных с Распутиным зарубежных поездок припомнил Владимир Крупин:
"В 1972 году мы по командировке Союза писателей отправились в Финляндию. Я был коммунистом, Валя в партии не состоял. По мнению спецслужб, мы вели себя в этой стране слишком вольно. На одном из приёмов один из нас неловко пошутил: "У нас в Москве пасмурно, а у вас - солнце. Значит, Господь больше любит капитализм". За неудачную шутку, которую тут же напечатали западные газеты, нас какое-то время не выпускали за границу".
Итак, чем же отличался автор "Прощания с Матёрой" и "Живи и помни" от тех "полпредов советской литературы", которые почти единолично представляли её за рубежом? Зорким взглядом на жизнь по ту сторону границы? Осмыслением уроков, которые дают соседние страны? Сердечным вниманием к их традициям и культуре? Да. Достоинством? Равнодушным отношением к собственной известности? Отсутствием "гибкости" в суждениях? Без сомнения.
Как рождаются книги
После публикации первых повестей Распутина многие периодические издания, особенно литературные, стали брать у писателя интервью, интересоваться: "Как рождаются ваши книги? Есть ли у вас свои творческие секреты?"
Это закономерно. Когда появляется новый яркий талант, он вызывает живой интерес и у читателей, и у коллег-писателей. Поэтому приведу одну из бесед с Распутиным на творческие темы, благо, что он всегда рассказывал о собственной работе интересно и откровенно. После выхода в свет повести "Прощание с Матёрой" Распутин ответил на вопросы журналиста "Литературной газеты":
"- Как я пишу? Никаких предварительных заготовок у меня, как правило, нет. Даже никакого плана не составляю заранее. Единственно, что делаю, приступая к работе, - завожу словарик для каждого действующего лица. Стараюсь просто разделить язык героев, чтобы слова не повторялись. Пишу главами, причём иногда не представляю, что будет в следующей, как не знаю во всех деталях завтрашнего дня. Вначале считаю удачей, если за день получится страница. На заключительном этапе сижу за столом с утра до вечера. Тогда выходит по пять-шесть страниц.
- Где вы предпочитаете быть, когда работаете над новой книгой?
- В начале работы нужно полными днями быть одному. В конце, когда появляется рабочее настроение, могу писать где угодно.
- Читаете ли вы во время работы над новой вещью какие-либо не относящиеся к ней книги?
- Читаю то, что на время отвлекло бы от мыслей о работе, чтобы с утра появилось ощущение некоторой её новизны и желания её. Но это не отдых. Нет, чтение - это тоже работа, работа и мыслей, и чувств. Всего того, что называется душевной и умственной организацией человека, которую в определённом смысле можно сравнить с рекой, принимающей в себя новый приток. После хорошей книги читатель - уже не прежний человек, а человек иной, более богатой наполненности…
- Как к вам приходит образ, как возникает внутреннее ощущение, что это "то самое"?
- Собственно, с образа, а вернее, с характера, который хотелось бы показать, и начинается повесть, самое первое её движение. Так было и с "Последним сроком", так было и с "Живи и помни". Тут, пожалуй, не проблемы выбирали героев, а старуха Анна, Настёна, помещённые в определённые обстоятельства для наиболее полного раскрытия их характеров, выставляют естественные для их жизни проблемы. Хочу подчеркнуть: естественные, вытекающие по некоему природному руслу из жизненного опыта героя, из той обстановки, из тех обстоятельств, в которых они действуют. И как бы ни хотелось автору, пользуясь героями, как передаточным звеном, высказать свои мысли, которые представляются ему важными и которые, может быть, и есть важные, но если их не высказывают сами герои, читатель этих мыслей не заметит, проблемы не возникнет, вопроса не встанет - то есть ничего, кроме авторского произвола по отношению к своим героям, не выйдет.
Это очень важно, чтобы автор не чувствовал себя выше своих героев и не ставил себя умнее и опытнее их. Только доверие к ним и равноправие во время работы самым чудесным образом вызывают и ответные возможности героев быть не кукольными фигурами, которые двигаются и говорят при помощи всяческих проволочных приспособлений, а живыми людьми, которым читатель поверит от начала и до конца.
- Кто стоит за Анной, Настёной, Дарьей? Какими были в реальной жизни эти люди, чьи чёрточки, облик, характер вы взяли?
- За Анной стоит моя бабушка, теперь уже покойная. Я писал её язык, во многом её понимание и восприятие жизни и смерти. Поэтому мне довольно легко было писать старуху Анну. Существовала, что называется, натура.
У Настёны, как, впрочем, и у Дарьи, какого-либо определённого прототипа нет. Их прототипы - представление о русской женщине, какой она была и какую хочется знать не только по воспоминаниям - женщине доброй, преданной, самоотверженной и готовой к самопожертвованию. О женщине, которая по своему пониманию жизни не может сказать: ты виноват, а я нет - в которой это сознание вины за другого, как своей собственной, существует постоянно.
- А какие черты характера вы более всего цените в людях?
- Доброту, несуетность, совестливость и чувство невольной вины и ответственности за всё, что происходит в мире. Многие наши пороки оттого и происходят, что мы лишены этого чувства вины. Жить - не только счастье и радость быть в жизни со всем тем, что есть жизнь, но и постоянное ощущение того, что ты живёшь хуже и слабее, чем мог бы, и что кто-то на твоём месте сумел бы прожить полезней".
* * *
Сам Распутин всегда руководствовался этими выношенными правилами. Чувство вины перед надорвавшейся в жизни матерью, погубленной Ангарой, родной деревней и ощущение, что он не всё сделал для них, для "уходящей из-под ног" России, оставалось в нём саднящей болью. "Ты живёшь хуже, чем мог бы" - этот приговор себе означал одно: помни свою вину перед всем сущим.
А хорошо знавшие его могли бы сказать: "Ты и так не жалеешь сил для других. Ты отказался от всяких благ, которые для многих братьев-писателей стали привычными".
И в самом деле: писатель, известный уже не только в стране, но и в мире, Распутин никогда не бывал на привилегированных курортах, не добивался льгот, не устраивал близких в престижные учебные или научные заведения и на хлебные места. Даже в торжественные (для других) минуты награждений он по рассеянности или полному равнодушию к знакам признания мог поступить так, как рассказал об этом Владимир Крупин: "Когда в Кремле он получил звезду Героя Социалистического Труда, то вскоре там же снял её с груди, сунул в карман и забыл. Это была не поза, не игра, а его сущность. Характер".
Ежегодно Распутин выкраивал время, чтобы побывать в Аталанке. Никогда не забывал о нуждах матери, оставшейся в доме после кончины Григория Никитича в одиночестве. Щемящее чувство испытываешь ты, сторонний человек, - чувство неизбывной вины перед своей матерью, что тоже оказалась вдалеке от твоей поддерживающей руки, - читая письмо сына (одно из многих!) Нине Ивановне:
"Мама, здравствуй!
Посылаю тебе посылку. Что к чему, ты разберёшься сама, только не храни сырки в круглых коробочках, съедай их сразу. Сосиски можно разогревать в банках, а потом открывать, а можно сначала открыть, а уж после вскипятить.
Травка - богородская, та, которую ты пила. Заваривать её надо кипятком каждый день (лучше в пол литровой банке) понемножку и за день выпивать. А на следующее утро заваривать снова. Отправляю её пока немного, потом, как найду, пошлю ещё.
Выслал тебе на днях деньги. Не жалей их - ешь, пей, бери всё, что надо и не надо.
Был сегодня Геннадий. Всё у него вроде хорошо, поговаривает, чтобы в январе или феврале поехать в Аталанку. Я ему советую ехать с новой женой - смеётся, говорит, что с нею летом.
С Новым годом тебя. Передавай приветы и поздравления всем нашим. Деньги с Романа не проси, я сам потом буду рассчитываться, верней, договариваться с ним.
Зима пока стоит как специально для тебя. Не болей.
Обнимаю
Валентин.
P. S. Мы купили цветной телевизор, приезжай смотреть, если не купили свой.
Ренита с Юрой (Григорьевы, кинорежиссёры. - А. Р.) и Володя Крупин (все они были в Аталанке) передают тебе приветы. 20 декабря 1983 г.".
Фельдшер Надежда Александровна Миронова, уже упоминавшаяся, часто по-соседски заглядывала к Нине Ивановне. В её рассказе есть подробности, которые хочется привести:
"Валентин Григорьевич заботился о матери очень трогательно. Нина Ивановна всегда с удовольствием показывала, что прислал или привёз ей сын. У неё на видном месте стоял сундук. Она складывала туда подарки Вали и Светы. Как-то я пришла к Нине Ивановне простывшая. Она говорит: "Сейчас я тебя полечу". Думаю: чем же она меня, медика, может полечить? Нина Ивановна открывает сундук и вынимает оттуда "звёздочку", восточную мазь, которую я, к стыду своему, до этого не видала. Спрашиваю: "Что это такое?" - "Это мне Валя привёз. Когда насморк, надо этой мазью натирать виски". Она подошла ко мне и начала колдовать надо мной, как над ребёнком.
Ещё признаюсь. Конфеты в коробках я увидела впервые у Нины Ивановны. Тогда конфеты продавали только на развес. В красивых упаковках они появились в наших краях позже. Нина Ивановна угощала соседок этими редкими сладостями. Сама вся светилась…"
В деревне рассказывают, что Светлана Ивановна любила, одевшись просто, "по-аталански", копаться в огороде или готовить для большой семьи овощные блюда. Иногда свекровь говорила ей: "Почему ты не оденешься получше?" И добавляла не без гордости: "Ты всё-таки жена писателя". На что невестка с улыбкой отвечала: "А чем же я-то заслужила такое право - отличаться от других? Тогда и вам надо принарядиться: вы всё-таки мать писателя!"
Дети писателя: "Мы выбираем путь…"
Для любого человека после собственного выпускного вечера следующий, такой же волнующий - выпускной вечер сына или дочери. Для супругов Распутиных это событие пришлось на 1978 год, когда среднюю школу окончил сын Сергей.
Признаюсь, мне было интересно узнать, как Валентин Григорьевич и Светлана Ивановна наставляли Сергея, а позже и Марусю: какую профессию выбрать в жизни? Всё-таки это судьбоносное решение дети вряд ли могли принять без их советов.
В нашем разговоре на эту тему Сергей не пытался припоминать каких-то наставлений отца или матери. В сдержанном рассказе сына всё было прозаично, но вместе с тем и интересно.
- Сначала, ещё учась в десятом классе, я хотел стать геологом, однако в последний момент передумал и поступил в Институт иностранных языков. На четвёртом курсе пошёл служить в армию, а вернувшись, закончил учёбу, только уже заочно. После института по распределению меня направили в школу учителем английского языка. Спустя два с половиной года, погнавшись за высокой зарплатой, устроился на завод тяжёлого машиностроения в литейный цех. Поработал отбойным молотком. Но и там надолго не задержался.
На дворе 1989 год, горбачёвская перестройка. Уже появились кооперативы. В Иркутске тогда жил писатель, журналист, старатель Леонид Мончинский, а моя первая жена Надежда дружила с его дочкой Любой. Леонид Васильевич занимался подбором кадров для строительного кооператива "Северный" в Ухте, в Республике Коми, и он предложил своему зятю Славе и мне поехать туда. Кооператив "Северный" был создан по типу старательских артелей Вадима Туманова, и там заколачивали в те годы бешеные деньги. Естественно, мы не могли отказаться от такого предложения. И сейчас, по прошествии более четверти века, я очень благодарен Леониду Васильевичу за две вещи. Во-первых, пока мы со Славой были там, в Ухте, он как бы шутя, исподволь, но постоянно настраивал нас, выросших в СССР, на предпринимательство. А во-вторых, я заработал всего за полгода около двенадцати тысяч рублей - деньги для конца восьмидесятых немалые, и они мне вскоре пригодились.
Ещё работая в кооперативе, я принял решение создать свою языковую школу. Но как? Мне явно не хватало навыков разговорного английского, знания методики преподавания языка, а также хороших учебников. И тут мне в голову пришла довольно неожиданная для того времени идея поехать в США - границы только-только начали открываться. Я написал письмо Джерри Миккелсону и его жене Маргарет Уинчел. Он - профессор русского языка и литературы в Канзасском университете, она - сотрудница славянского отдела университетской библиотеки. Они переводили произведения моего отца на английский, и благодаря этому мы были знакомы. К счастью, они согласились принять нас, Надежду и меня, в своём доме и прислали нам официальное приглашение.