"Русское", то есть русские фирмы и русские купцы, было оттиснуто дальше - в Верхние торговые ряды, в Зарядье, на Ильинку.
Разумеется, цены в этих роскошных магазинах были таковы, что не только рабочий человек, но и средний служащий или интеллигент не в состоянии был там что-нибудь купить. Даже попасть в некоторые магазины плохо одетому человеку или солдату было невозможно. Достаточно привести такой факт. Уже после Февральской революции в дверях американского магазина "Тэ вэра америкэн шо" стоял гигантского роста негр в форме, пропуская только солидных покупателей.
В Москве трамваи были бельгийские, телефоны - шведские (Эриксона).
В конце сентября Михаилу нужно было возвращаться на фронт. За день или за два до его отъезда, вернувшись домой вечером, я услышал в его комнате шум спорящих голосов. Открыв дверь, я увидел вместе с братом худощавого солдата, небольшого роста, с подстриженными усами, и молодого прапорщика. Солдат умолк было, но потом, спросив: "Это что, твой брат?" - протянул мне руку: "Будем знакомы, Шкирятов".
Прапорщика я встречал и раньше. Это был Юрий Саблин, сын известного книгоиздателя Саблина и внук театрального антрепренера Корша.
Несмотря на явный распад власти и большевизацию масс, буржуазия в Москве чувствовала себя гораздо увереннее, чем в Петрограде. Правда, в районных Советах и районных думах перевыборы дали преимущество большевикам; но в двух городских Советах рабочих и солдатских депутатов, существовавших в отличие от Петрограда раздельно, положение было иное. Даже после того как под давлением масс 5 сентября эти Советы проголосовали за большевистскую резолюцию, все-таки перевыборы их, дав незначительный перевес большевикам в Совете рабочих депутатов, оставили в Солдатском Совете преимущество эсерам. Они получили там 26 мест, большевики - 16, меньшевики - 9 и беспартийные - 9. Что касается городской думы, то она оставалась цитаделью буржуазии. Ее председатель эсер В. В. Руднев был одновременно и председателем "Союза земств и городов". Он как бы объединял вокруг себя довольно широкие круги буржуазии, городских и земских деятелей, близкой к ним интеллигенции. Левые эсеры склонялись к большевикам, уходя в то же время всеми своими корнями в мелкобуржуазную основу. Меньшевики посредничали между всеми лагерями, стремясь удержать большевиков от выступления. Впоследствии они ухитрились одновременно состоять и в Военно-революционном комитете и в буржуазной Думе.
Еще 5 сентября объединенный пленум обоих Советов принял решение о немедленном вооружении рабочих и организации Красной гвардии. Среди московских рабочих живы были боевые традиции первой революции. Наконец, письма В. И. Ленина, адресованные МК, ПК и ЦК большевиков и разосланные в середине сентября, содержали самый тщательный план организации восстания и законченную программу политических и экономических мероприятий после победы.
Руководствуясь этими историческими документами, Московский комитет партии и его военная организация проделали огромную работу. К октябрю выборы в районные думы и перевыборы полковых и ротных комитетов показали, что девяносто процентов солдат проголосовали за большевиков. Массы в Москве были готовы к вооруженному восстанию, но положение их было иное, чем в Петрограде.
Большинство московского пролетариата составляли текстильщики. Недаром Красная Пресня была крепостью вооруженного восстания 1905 года. Однако рабочие, как правило, не пользовались отсрочками по призыву в армию, как это было в Петрограде на крупнейших предприятиях. Уходящих в армию текстильщиков заменяли крестьянами и крестьянками, стараясь при этом подбирать наиболее малограмотных.
Из состава Московского гарнизона только одна треть находилась в строю. Все остальные были приписаны к предприятиям, обслуживавшим фронт. Таким, образом, из трех солдат по крайней мере двое не имели даже винтовок. Но и в строевых частях было два состава - переменный и постоянный. Переменный (преимущественно старшие возрасты) после краткосрочного обучения направлялся на фронт. Постоянный (офицеры, подпрапорщики, фельдфебели, унтер-офицеры) прочно осел в Москве. Оседали москвичи из состоятельных семейств, иной раз великолепно знавшие военное дело. Кроме этого, в Москве было два военных училища, шесть школ прапорщиков, четыре кадетских корпуса. Еще в период всероссийского Государственного совещания в Москву был вызван 7-й сибирский казачий полк, а в Калугу позднее переброшен 4-й сибирский казачий полк.
Склады оружия, боеприпасов и продовольствия охранялись штабом округа довольно тщательно. Короче говоря, полковник К. И. Рябцев далеко не похож был на командующего Петроградским военным округом полковника П. Полковникова, так же как и В. В. Руднев мало походил на петроградского городского голову, беспомощного старика Г. И. Шрейдера. К тому же меньшевики, эсеры и сам Рябцев усиленно распространяли слухи, что командующий округом признает демократию, подразумевая под этим решения, вынесенные большевиками, меньшевиками, эсерами и трудовиками.
Примерно обо все этом и шел разговор, при котором мне пришлось присутствовать. Спорили о том, можно ли мирным путем договориться о переходе власти к Объединенному Совету или придется драться.
Теперь это может показаться странным, но в сентябре 1917 года подобные споры происходили в Москве почти повсюду. Позднее, во время октябрьских боев, Московский Военно-революционный комитет дважды пытался договориться с Рябцевым и Думой. Но это привело к излишним жертвам, потому что белые, обманным путем захватив Кремль и расстреляв часть солдат 56-го полка, продолжали сопротивляться до окончательного разгрома, то есть до 3 ноября.
Саблину казалось наиболее вероятным, что с падением в Петрограде Временного правительства власть в Москве механически перейдет к Объединенному Совету. М. Шкирятов, посмеиваясь, говорил, что еще не бывало случаев, когда буржуазия отказывалась бы добровольно от власти.
- Ну, а Февральская революция? - спрашивал Саблин.
- Февральская революция помогла буржуазии избавиться только от монархического строя, дискредитировавшего себя. А капиталисты, как они были, так и остались.
- Стало быть, я помогаю капиталистам? - закричал Саблин.
- Про тебя я ничего не говорю, а что касается правых эсеров, то достаточно посмотреть на Керенского и Савинкова. Они еще не мало прольют рабочей крови.
- Меньшевики не лучше, - сказал Михаил. - Спасибо Войтинскому - покормил я тюремных вшей. По-моему, все это бесполезные разговоры. Надо захватить оружие, вооружить рабочих и разогнать Думу. Рано или поздно придется это сделать.
Они спорили и шумели, а я слушал и думал о том, что с каждым днем становилось все ясней не только для меня, но и для многих. Да, массы избавились наконец от оборонческих иллюзий. Народ перестал признавать Временное правительство и его власть. Он не хотел больше вести войну и решил сам управлять государством. Единственной формой такой власти могла быть власть советская, и единственной партией, которая могла руководить этой властью, была партия большевиков.
В середине октября стало известно, что под предлогом частичной демобилизации полковник К. И. Рябцев приказал расформировать шестнадцать запасных полков, а нижних чинов, специалистов и рабочих отправить на фронт.
Все вокзалы были забиты солдатами. Одни с мешками за плечами осаждали поезда, стремясь скорее вернуться в деревню; другие шли под конвоем на запасные пути, где стояли эшелоны для отправки в действующую армию.
На Кузнецком мосту, в кафе "Сиу", царило радостное оживление. "Земгусары", спекулянты и репортеры буржуазных газет, перебивая друг друга, делились новостями.
- Вы слышали? Рябцев начал "чистить" Москву.
- В Калугу прибыли с Западного фронта драгуны, казаки и "ударники" с артиллерией…
- Для чего?..
- Двигаются на Москву…
Толстый господин, поставив чашку с шоколадом на стол, развел руками.
- Господа, но зачем они нам? В Москве совершенно спокойно. А эти "ударники" и их офицеры ведут себя, я бы сказал, совершенно непристойно… Вчера я ужинал в "Славянском базаре" с дамой… Пришлось уйти. Нахально, не спрашивая, садятся к столу, пристают к женщинам…
Сидевший против него пожилой худощавый журналист в потертой визитке завопил так, что замолкли все посетители.
- Да вы что, с неба свалились? Рабочие бастуют, солдаты волнуются… Неужели вы не знаете, что большевики хотят захватить власть?
Толстый господин вздохнул.
- Не знаю. Во всяком случае, они не устраивают скандалов в публичных местах… - Он повернулся к официантке: - Получите!
19 октября Москву облетело известие, что в Калуге "ударники", драгуны и казаки разгромили местный Совет солдатских депутатов и арестовали всех, присутствовавших на заседании.
Это событие произошло сразу после предательского письма Каменева и Зиновьева, опубликованного в петроградской прессе, о том, что они не согласны с решением ЦК большевиков о необходимости вооруженного восстания в данный момент.
В тот же день состоялось совместное заседание Советов, где была принята резолюция, предложенная большевиками. Все буржуазные газеты, начиная с "Русского слова", вышли с заголовками: "Постановление московских Советов о захвате власти". Рабочие Красной Пресни со знаменами и лозунгами "Вся власть Советам" прошли на Ходынку, где к ним присоединились солдаты, а потом на Ваганьковское кладбище. Там, на могиле Баумана, состоялся грандиозный митинг.
Возвращаясь с этого митинга домой, я встретил друга матери, известного хирурга М-ва. Это был почтенный старик, с большой бородой. Ходил он всегда медленно, опираясь на палку с резиновым наконечником. Он стоял на углу Петровки и Каретного ряда и разговаривал с мужчиной лет пятидесяти с лишним, бородатым, усатым, в пенсне на черной ленте и с черной шляпой на голове.
М-в подозвал меня к себе, продолжая разговаривать:
- Уважаемый Павел Карлович, ваше дело заниматься небесными светилами, а мое - грешными телами. Ну куда это годится? Вы начнете стрелять - в вас будут стрелять. Привезут ко мне, придется оперировать. Не лучше ли нам, как раньше, по вечерам пить чай и играть в шахматы.
Собеседник М-ва сердито фыркнул и сказал:
- Я бы, конечно, предпочел читать лекции и заниматься астрономией, но дело-то заключается в том, что если власть не перейдет к Советам, то Временное правительство погубит Россию окончательно. Произойдет это не без помощи нашей интеллигенции, которая до сих пор не может понять, что единственная партия, могущая построить общество на научной основе, это партия большевиков.
Старый хирург вздохнул.
- Ну что же, дорогой профессор, переубеждать я вас не собираюсь, а все-таки поберегите себя…
Когда они распрощались, М-в повернулся ко мне:
- Ну, студиозус, проводите меня немножко.
Мы прошли несколько шагов молча; потом старик задумчиво сказал:
- Все это не так просто. Говорят, большевики - это царство черни. А вот вам профессор Штернберг - светлая голова. Он-то, конечно, знает, чего хочет. И Ленин, мне кажется, обладает умом изумительным. А нынешнее Временное правительство - адвокатишки, купчишки, вчерашние лабазники, вперемешку с болтунами - меньшевиками и эсерами. Эсеры будто бы представляют крестьянство. А я вам говорю, как медик, - это партия истериков. Крестьянин же наш человек хозяйственный, медлительный, и ему на Керенского трижды наплевать, ему земля нужна…
Мы дошли до старинного, вытянувшегося вдоль сквера здания больницы. У ворот, прощаясь со мной, М-в добавил:
- Только бы обошлось без кровопролития… Всю жизнь оперирую людей и не могу привыкнуть к их страданиям.
Центр города продолжал жить по-прежнему. Бойко торговали магазины; кафе и рестораны были переполнены. Несмотря на то, что отдание чести было отменено, "ударники" и юнкера при встрече с генералами "печатали шаг" и за три метра делали полуоборот и становились во фронт.
В то время как на окраинах шло братание рабочих и солдат и большевики лихорадочно готовились к восстанию, Рябцев, получив заверение ставки верховного главнокомандующего о том, что подкрепления высылаются, опубликовал приказ по гарнизону за номером 148, усиленно распространявшийся по городу. Приказ этот напоминал крик испуганного человека, не уверенного в своих силах.
"В обществе и, к сожалению, в некоторой части печати распространяются слухи, будто бы округу, и в частности Москве, кто-то откуда-то и чем-то грозит. Все это неверно… Стоя во главе вооруженных сил округа и на страже истинных интересов народа, которому одному только служит войско, я заявляю, что никакие погромы, никакая анархия не будут допущены. В частности, в Москве они будут раздавлены верными революции и народу войсками беспощадно. Сил же на это достаточно".
На другой день, 25 октября, одна фраза, сказанная В. И. Лениным, предопределила всю дальнейшую судьбу страны:
"Отныне наступает новая полоса в истории России, и данная, третья русская революция должна в своем конечном итоге привести к победе социализма".
ОКТЯБРЬСКИЕ ДНИ
26 октября москвичи - те москвичи, которые в четыре часа дня привыкли гулять по Кузнецкому мосту, днем обедать в "Эрмитаже Оливье", а вечером после "Кружка" ужинать у "Яра", - проснулись и узнали, что газет нет. Не было "Русского слова", "Русских ведомостей", "Раннего утра", "Утра России", которые подавались вместе с филипповскими булками к утреннему завтраку.
Дальше началась стрельба. Юнкера, офицеры и студенты стреляли в рабочих и солдат запасных полков, а те в свою очередь обстреливали их из орудий. Но это были не просто юнкера, офицеры, студенты, рабочие и солдаты. Москвичи из тех, чья жизнь протекала между службой и клубом или между "Литературно-художественным кружком", "Эрмитажем" и "Яром", вдруг с изумлением узнавали, что Юрий Саблин, жизнерадостный прапорщик, сын известного издателя Саблина и внук не менее известного театрального антрепренера Корша, примкнул к красным и был ранен у Никитских ворот, в то время как по другую сторону баррикады, на стороне белых, сражался его бывший друг, тоже офицер Д., который погиб в этом бою.
И такой москвич, до этого времени всю жизнь стрелявший только из бутылок с шампанским пробками в потолок, хватался за голову, принимал валерианку и, опустив все шторы на окнах кабинета, молча усаживался в кресло, на котором прибиты были деревянные рукавицы, а спинка изображала дугу с бубенцами под надписью: "Тише едешь - дальше будешь".
Девять дней шли бои, ухали орудия, трещали пулеметы, носились грузовики с людьми, обвешанными оружием. Москвичи прятались в домах. Горничные и кухарки бегали из одного черного подъезда в другой и страшным шепотом передавали чудовищные небылицы. Так называемые "дамы из общества", лежа в постелях, страдали мигренями и нюхали соль…
Что касается меня, то я 26 октября утром направился к зданию Московского Совета, который помещался в генерал-губернаторском доме на Скобелевской площади, в надежде найти П. Г. Смидовича, с которым был знаком. Около здания стояла команда самокатчиков и рота, кажется, 193-го пехотного полка и сидели где попало - некоторые на тротуаре, другие около стен - группы рабочих, частично вооруженных винтовками. Внутри дома все было забито людьми. Ходили и выходили солдаты, представители районных Советов, фабрик и заводов. Найти Смидовича в этой толчее было невозможно. Кто-то сказал, что он уехал в Кремль. Вдруг в одной из комнат я увидел Юрия Саблина, в ремнях, вооруженного шашкой и наганом. Он разговаривал с каким-то прапорщиком. Прапорщик, небритый, с красными от бессонницы веками и всклокоченными волосами, тыкал пальцем в лежащую на столе карту и повторял одно и то же:
- Основное - это Тверской бульвар до Никитских ворот, понимаешь?
- Понимаю, - отвечал Саблин.
Кругом на атласных стульях - это была какая-то гостиная - сидели рабочие и солдаты. Некоторые были вооружены, другие просто ждали указаний. Не было оружия, и делегаты отдельных предприятий не желали без него возвращаться.
Я подошел к столу.
- Юрий Владимирович, я хотел бы принять участие…
Саблин рассеянно поздоровался со мной.
- Да… да… конечно, вот, пожалуйста.
И указал на прапорщика.
Прапорщик оглядел меня с явным неудовольствием. Людей у него было более чем достаточно, и возиться с каким-то юношей ему совершенно не хотелось.
- Да никаких военных действий, возможно, и не будет. Ногин договаривается с командующим округом, так что, вероятно, власть автоматически перейдет к Совету…
В ранней юности все воспринимается непосредственно. Очевидно, на моем лице отразилось такое разочарование, что он вдруг улыбнулся и спросил:
- А вы в каком районе живете?
Я ответил.
Прапорщик вынул пачку папирос "Дюшес", закурил, потом обратился к рябоватому унтер-офицеру с черными ежистыми усами, сидевшему на стуле у стены.
- Рябчук, возьми его с собой.
Рябчук посмотрел на меня и, не сдвигаясь с места, ответил:
- Возьму, когда винтовки привезут…
Я, конечно, был молод и неопытен, но все, что я видел, совершенно не соответствовало моему представлению о военных действиях. Я ожидал, что Скобелевская площадь будет ограждена баррикадами, а может быть, и окопами, что все угловые здания вокруг нее превратятся в укрепленные узлы и что, наконец, в самом здании Совета я найду штаб, работающий по всем правилам: с адъютантами, телефонами, оперативным управлением, полевой радиостанцией.
Тогда я не имел ни малейшего представления о том, что на той же площади в гостинице "Дрезден" уже давно существует оперативная тройка, которая самым детальным образом разрабатывает план и технику восстания.
Размышления мои были прерваны Рябчуком, который, пошептавшись с каким-то прибежавшим рабочим, сорвался с места и с криком "Пошли!" бросился к выходу.
У подъезда стоял грузовик с винтовками и несколькими ящиками патронов. Вокруг машины толпились рабочие и солдаты. Два человека - штатский в очках, шляпе и черном пальто и солдат в расстегнутой шинели - стояли на грузовике. Штатский держал в руках бумажку, выкрикивая фамилии. Из толпы, окружавшей машину, кто-то отвечал: "Я!" И тогда он, зачем-то повторяя каждому подошедшему: "Порядок, соблюдайте порядок, товарищи!" - и обращаясь потом к солдату, говорил, сколько винтовок и патронов следует выдать.
Рябчук, не отрываясь, смотрел на него и, наконец, не выдержал. Расталкивая окружающих руками, он пробился к грузовику.
- А я где же? Я тут с утра сижу не жравши!
- Порядок!.. - закричал было человек в очках, но тут же уставился в список. - Как твоя фамилия?
- Рябчук!
- Имя?
- Степан.
- Двадцать винтовок и двести патронов.
- Двадцать одна и патронов триста…
Штатский удивился:
- Почему двадцать одна, почему триста?
- У меня еще один прикомандирован.
- Двадцать одна и двести двадцать патронов! Товарищи, поймите: завтра, может быть, у нас будет сколько угодно оружия и патронов. Но пока их нет, понимаете - нет! Экономьте патроны!
Рябчук, оглядываясь, закричал:
- Отряд, ко мне!