От головы нашей маленькой колонны приходит приказ: "Соблюдать полную тишину, дорога близко". Мы залегаем, укрывшись за деревьями. Дорога охраняется гитлеровцами. Наши разведчики, получив приказ установить, как часто проходит патруль и где выставить охранение, исчезают в темноте, словно духи. Минуту спустя раздается топот сапог и немецкая речь. Шаги отдаляются. Снова наступает тишина. Мелькнула между деревьями тень - это вернулся один из разведчиков.
Выслушав его доклад, командир выслал охранение. Теперь пришла и наша очередь. Мы приближаемся к дороге. Осторожно, чтобы не скатился вниз и не загремел ни один камешек, взбираемся на высокую насыпь. Вот рука моя коснулась холодного рельса.
Медленно готовим под шпалами место для заряда. То и дело наши руки встречаются при выбирании камней. Один из товарищей, островецкий рабочий, сжал мне ладонь, желая этим жестом высказать радость, что вскоре еще один вражеский состав не дойдет до фронта.
Времени, однако, на размышления нет. Мы укладываем тротиловые шашки, вбиваем колышки, к которым прикрепляем взрыватель. Я отгибаю чеку, чтобы легче было вырвать ее, привязываю к ней парашютную стропу и по совету Юзека протягиваю ее под рельсом, чтобы не перерезал паровоз.
Мы сходим с насыпи. И вовремя. Издалека доносится речь. Это возвращается немецкий патруль. Пусть идет. Он ничего не заметит. "Мина" готова. Шнур замаскирован. Немцы прошли дальше.
Мы выбираем место за пригорком и ждем. Молчим. Всех тревожит одна мысль: пройдет поезд или нет? Закурить нельзя. Время еле ползет. Наконец со стороны Кельце доходит глухой грохот. Все напряжены до предела. Все ли в порядке? Взорвется ли "мина" в нужный момент?
Грохот нарастает. Еще минута, из-за поворота вылетает паровоз и всей своей железной тушей мчится будто прямо на нас. Казалось, ничто не в силах прервать его бег.
Уже виден извившийся ужом весь состав. Он из разных вагонов - одни высокие, другие - низкие. Мы замечаем на них какие-то глыбы. Это танки. В голове проносится радостная мысль: "Не доедут!" Рука Юзека, выделяющаяся на темном фоне земли, резко изменила положение, и внезапно темноту ночи разорвал высокий, ослепительно яркий сноп огня. Вслед за этим воздух содрогнулся от взрыва. При вспышке пламени я увидел, как паровоз сделал немыслимый поворот, носом уткнулся в землю, а весь тендер задрался высоко вверх.
Все это длилось долю секунды. Здесь лента моего "фильма воспоминаний" оборвалась. Я потерял сознание. Позже, когда меня везли по ухабистой дороге в лагерь и я пришел в себя, мне сказали, что взрывная волна так далеко разнесла деревянные куски шпал и обломки паровоза, что один из них долетел до того места, где мы лежали, и ранил меня. Мое счастье, что силу удара самортизировал пригорок, за которым мы укрылись.
На следующий день разведчики подтвердили, что работа сделана чисто. Кроме паровоза была уничтожена большая часть состава. Движение на дороге было прервано на весь день.
* * *
Контузия и трудности партизанской жизни, особенно последние бои бригады на Свиней Гуре, под Грушкой и под Бронковице, в которых я принимал участие, сильно отразились на моем здоровье. На основании медицинского заключения доктора Анки меня переправили на "мелину". По этой же причине я не смог вместе с бригадой перейти через линию фронта.
После ухода из районов Келецкого воеводства большинства отрядов Армии Людовой и некоторых советских партизанских группировок силы движения Сопротивления значительно уменьшились. Воспользовавшись таким положением, реакция опять подняла голову. Особенно активизировались местные посты НСЗ. Энэсзетовцы снова начали убивать людей, подозреваемых в симпатиях к левому подпольному движению. Мученической смертью погиб поручник Алим (Дзюбиньский), командир штабной роты бригады, и его жена - связная. Энэсзетовцы связали им руки колючей проволокой, зверски убили обоих, а их тела бросили под лед ближайшей речки Свислянки.
Узнали энэсзетовцы и о моем пребывании в деревне Сержавы. Как "изменник родины" я был приговорен к смертной казни. Поэтому мне пришлось укрыться и до момента освобождения Келецчины Советской Армией находиться в землянке, специально вырытой в одном крестьянском дворе.
Через несколько дней после освобождения я обратился в райвоенкомат в Островце с просьбой направить меня в Войско Польское. Заместителем военкома был мой бывший командир района Свислин поручник Земста (Дзюбиньский, брат убитого Алима, ныне полковник Войска Польского).
Поручник Земста сообщил мне, что поданное мною заявление рассмотрено положительно и что военкомат предлагает направить меня в училище офицеров-политработников. Признаюсь, что это предложение явилось для меня полной неожиданностью. Наверное, в этот момент у меня было такое выражение лица, что Дзюбиньский с улыбкой спросил:
- Ну что так глаза вытаращил? Согласен или нет?
Я кивнул головой, что да, мол, согласен.
Я вышел на улицу. В воздухе пахло весной. Мокрый снег на тротуаре хлюпал под ногами. По водосточным канавам текли потоки бурой воды. Сердце мое учащенно билось от радости. Лишь бы медицинская комиссия не забраковала. К счастью, все кончилось хорошо.
Я начал учиться в офицерском училище в Лодзи. Много дней приходилось проводить в поле на тактических занятиях, строевых, на стрельбах и в аудитории, изучая историю, особенно историю рабочего движения, географию, уставы, различные виды оружия и многие другие предметы, необходимые офицеру для несения службы. Быстро пролетело лето 1945 года. Пришла пора экзаменов. Все предметы я сдал на "хорошо" и "отлично".
Наступило 15 сентября 1945 года - день присвоения офицерского звания. С самого утра в училище царило необычное оживление. Одетые в новую, уже офицерскую форму, мы перебираем в карманах желанные звездочки и ждем момента, когда сможем их прицепить. Наконец объявлен сбор. Мы маршируем на плац, на котором не так уж давно начали изучение азов военной науки.
Сегодня плац прекрасно убран. На нем много незнакомых людей. Это родственники, здесь и молодые товарищи по школе. Все смотрят на нас с восхищением и радостью.
Наша восьмерка подходит к подиуму. Мы опускаемся на одно колено. Легкий удар саблей и слова: "Произвожу вас в подпоручники народного Войска Польского". С волнением, сжимающим горло, отвечаю: "Во славу родины, гражданин генерал". Крепкое рукопожатие, поворот кругом и возвращение в строй. Мы быстро достаем из карманов звездочки и прикрепляем их к погонам друг другу.
Таким было начало моей офицерской службы. Уже первые месяцы пребывания в части показали, какое это трудное дело - воспитание людей. Я начал понимать и испытывать огромную потребность продолжать образование.
В 1947 году, после окончания борьбы с реакционными бандами, меня направили на двухгодичные курсы в Высшее политическое училище, а после его окончания - преподавателем в Высшее пехотное училище. Однако я не прекращал учиться. Квалификацию политработника я повышал, занимаясь в вечернем университете марксизма-ленинизма. Это был очень трудный период в моей жизни, так как кроме службы и учебы я нес много общественных нагрузок, в частности, выполнял обязанности секретаря партийного комитета, председателя комиссии по связи с деревней и т. п.
Постоянная работа над собой заставляла меня ставить себе все более трудные задачи. Среднего образования мне уже не хватало. Я решил получить высшее. Результатом этого решения явилось окончание в 1961 году педагогического факультета Военно-политической академии и получение звания магистра.
Полковник Мариан Одлеваный. Первые дни
Было начало сентября 1943 года. В Сельцы я ехал вместе со старшим лейтенантом Борисом Пальчевским и майором Франковским, будущим начальником артиллерии 2-й пехотной дивизии, которые, как и я, были направлены советским командованием в 1-й Польский армейский корпус. Старший лейтенант Пальчевский командовал до этого батареей запасного артиллерийского полка, находившегося в Горьком. Я был командиром взвода в этой батарее. О том, что он поляк, я узнал лишь тогда, когда нас вызвали одновременно в штаб для беседы. В Москву мы выехали вместе. Мои спутники, родившиеся и выросшие в Советском Союзе, почти совсем не знали польского языка. Разговор поэтому мы вели на русском, которым я хорошо овладел за три года службы в Красной Армии. Мы все трое были уже ветеранами боев. Пальчевский имел ранение, и рука у него почти не разгибалась в локтевом суставе. Я был ранен в ногу и еще долго не расставался с тростью. Только майору Франковскому удалось прибыть с фронта невредимым. Моих товарищей беспокоило, как их примут польские солдаты и как они освоятся в новой обстановке.
- Не волнуйтесь, - подбадривал я их, - все получится как нельзя лучше.
- Тебе хорошо говорить, - сказал Франковский. - Язык знаешь, родился и вырос в Польше. А мы?
- Язык выучите быстро, - не уступал я. - Когда меня призвали в Красную Армию, я ведь тоже понятия не имел о русском. А через год уже говорил по-русски совсем неплохо.
Проехали станцию Рязань. Внезапно Пальчевский, который сидел у окна, крикнул:
- Смотрите, польские солдаты!
Мы бросились к окну: на одном из путей стоял воинский эшелон, а около вагонов - несколько солдат в польской форме.
При виде всего этого у меня сильней забилось сердце, а глаза затуманились. Первый раз после 1939 года я увидел польскую форму.
- Форма как форма, - сказал Пальчевский, - но эта рогатая фуражка! Что это за фуражка?!
Пока я рассказывал о происхождении конфедератки и описывал форму, знаки различия и т. п., поезд остановился на разъезде Дивово. Здесь мы вышли и пешком направились в Сельцы. Через полчаса ходьбы добрались до опушки соснового леса, который приветствовал нас транспарантом, натянутым между двумя деревьями: "Здравствуй, вчерашний скиталец, а сегодня - солдат".
Вскоре мы оказались у деревянного домика. Перед входом медленно отмеривал шаги часовой. Здесь расположился штаб 1-й тяжелой артиллерийской бригады имени генерала Юзефа Бема.
Нас принял начальник штаба бригады, которому мы вручили наши личные дела в опечатанных сургучом папках. Представиться командиру бригады мы должны были на следующий день. После беседы с начальником штаба мы отправились в деревню на выделенные нам квартиры, чтобы отдохнуть после дороги.
С майором Франковским я больше не увиделся, так как на следующий день он выехал в 1-й легкий артиллерийский полк. Зато с Пальчевским, который остался в бригаде, мы встречались довольно часто, так как наш полк в период формирования подчинялся непосредственно командованию бригады.
На следующий день около полудня я отправился в штаб бригады. В лесу я встретил офицера, который, как мне показалось на первый взгляд, объезжал буланого коня. Конь то и дело вставал на дыбы и пытался сбросить с себя наездника, который судорожно держался за повод. Но я быстро понял, что наблюдаемая мною сцена ничего общего с объездкой не имеет, а просто человек учится ездить верхом на лошади. Боясь, как бы конь случайно не задел меня, я обошел это место стороной и вскоре снова очутился перед уже знакомым мне деревянным домиком. Я по-польски доложил о своем прибытии командиру бригады подполковнику Букоемскому. Мой доклад прозвучал, видимо, неплохо: командир улыбнулся и был явно доволен. Он поздоровался со мной и предложил сесть. Затем начал изучать мое личное дело. Открылись двери, и в комнату вошел незнакомый майор. В нем я узнал того самого наездника, который так странно гарцевал на коне.
- Майор Грош, мой заместитель по просветработе, - представил прибывшего командир бригады и, показав на меня, сказал майору: - Вот наконец офицер, выросший в Польше, обученный в Красной Армии и говорящий по-польски.
Подполковник Букоемский просмотрел мое личное дело от первого до последнего листа.
- Вы нам очень нужны, - сказал он. - Мы начинаем формирование 4-го истребительно-противотанкового полка, а вы, поручник, будете первым офицером этой части.
- С боевым опытом, - добавил майор Грош, глядя на мою грудь, украшенную орденом Отечественной войны.
- Назначаю вас, - продолжал командир бригады, - заместителем начальника штаба полка по оперативной части и одновременно приказываю вам выполнять обязанности начальника штаба до прибытия назначенного на эту должность офицера.
- Обмундирование получили? - спросил майор Грош.
- Я как раз собираюсь это сделать.
- Ну тогда не будем задерживать гражданина поручника, - произнес командир бригады и встал, давая этим понять, что беседа окончена.
Склад располагался в бараке. С помощью интенданта бригады я подобрал себе полный комплект обмундирования - от металлических звездочек и орла до тяжелой суконной шинели.
На квартиру я вернулся сильно уставший, потому что первый раз ходил без трости. Я оставил ее, чтобы при первой встрече начальство не приняло за инвалида, нуждающегося в медицинской помощи.
Несмотря на усталость, меня обуревало неуемное желание примерить польскую форму. Мне было интересно посмотреть, как я буду выглядеть в ней. Прикрепив к погонам и фуражке звездочки и орла, я переоделся и встал перед зеркалом.
Польская форма шла мне. Жалко было только, что не могу носить прекрасные хромовые сапоги. Я приехал в сильно изношенных, которые мне сшили в ортопедической мастерской, когда я лежал в советском госпитале. Левый сапог был приспособлен к моей деформированной стопе и неподвижному суставу - имел вкладки и голенище на молнии. Полученные на складе хромовые сапоги не отвечали этим требованиям, и мне пришлось от них отказаться.
Наутро, когда я собрался уже уходить, прибыл связной и сказал, что у штаба меня ждет советский подполковник. На всякий случай я захватил с собой планшет и направился к штабу.
Подходя к домику, я увидел "виллис", в нем шофера, а рядом с машиной подполковника. Я доложил ему о своем прибытии. Подполковник протянул мне руку и представился:
- Подполковник Фарафанов. Назначен командиром 4-го истребительно-противотанкового полка.
- Прибыл в ваше распоряжение, гражданин подполковник, - доложил я по-уставному.
- Думаю, что мы хорошо сработаемся, - продолжал он. - А теперь слушайте. Мы поедем сейчас в отведенный нам район леса и определим расположение полка.
Сказав это, он сел в машину. Я занял место рядом с ним.
Когда подполковник показывал водителю дорогу, я сбоку смотрел на него. Был он среднего роста, крепко сложенный, лет около сорока. Выражение лица строгое. Эту строгость подчеркивали рыжие кустистые брови. Руки у него были большие и сильные, что я успел отметить, когда он, здороваясь, пожал мне руку. На груди ряд планок боевых наград.
Не успел я еще изучить все особенности его фигуры, а машина уже остановилась у опушки леса.
- Мы на месте. Пошли, - сказал подполковник и зашагал первым.
Мы тщательно осмотрели весь район. В нем имелось всего лишь несколько землянок, оставленных подразделениями 1-й пехотной дивизии, да и те требовали солидного ремонта.
- Набросайте план района в масштабе и нанесите на него имеющиеся землянки, - приказал подполковник. - В штабе детально ознакомьтесь со штатным расписанием полка и отметьте на этом плане, сколько землянок не хватает. Готовый документ представите мне завтра к двенадцати на утверждение. Надо торопиться, потому что со дня на день следует ожидать прибытия первой группы. Я достал листок бумаги, исписанный уже с одной стороны по-русски, и на обратной стал набрасывать план района расположения полка, обозначая расстояния числом шагов.
Через несколько минут мы вернулись в штаб бригады. Командир полка попросил у заместителя начальника штаба бригады разрешения ознакомиться со штатным расписанием полка. Я тут же просмотрел его и сделал необходимые записи. Затем, исходя из штатного количества людей, подсчитал, сколько нам необходимо жилых землянок. К ним добавил землянки для хозяйственных целей и еще две резервные и приступил к их размещению.
Это заняло у меня больше времени, чем я предполагал. Оказалось, что легче спланировать размещение землянок в необжитом районе, чем там, где их есть уже несколько.
Я набросал несколько вариантов. Наконец остановился на двух, которые, на мой взгляд, были наиболее удачными, и решил оба представить на утверждение командиру полка.
Назавтра после полудня мне передали, что я должен принять первую группу прибывших в полк людей. Я отправился к пункту сбора и увидел там большую группу гражданских. Одни стояли, другие сидели, некоторые лежали. Кое-кто ел. Многие курили. Повсюду в беспорядке лежали чемоданчики, сундучки, свертки, узелки. Одеты были все по-разному: кто в гимнастерке, кто в куртке, кто в ватнике. Вся одежда сильно изношена. Лица давно небритые. Большинство прибывших - молодые люди.
Когда я подошел к ним, некоторые встали, перестали есть, все с любопытством смотрели на меня.
- Это группа, прибывшая в 4-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк? - спросил я.
- Так точно, - ответило сразу несколько голосов.
- Есть среди вас подофицеры?
Молчание. Смотрели друг на друга, но никто не отозвался.
- Что, нет ни одного? - удивился я.
Снова молчание.
- Я - капрал, - несмело отозвался наконец один парень, лет двадцати с лишним. - Но я из пехоты, - добавил он.
- Ничего, - сказал я. - Постройте людей.
- В две шеренги становись! - подал он команду.
Строились медленно, толкая друг друга. Одни со своими вещами, другие - без.
- Оставить вещи! - приказал я, а затем спросил: - Есть среди вас плотники? Поднять руку!
Поднялось несколько рук.
- Парикмахеры?
Ни одной.
- У кого среднее образование?
Не отозвался никто.
- Кто окончил семь классов?
Подняли руку несколько человек.
- Нужен в штаб писарь с хорошим почерком, - сказал я. - Кто хочет?
Продолжительное молчание. Наконец один молодой парень поднял руку.
- Завтра с капралом прибудете ко мне, - приказал я.
Вновь прибывших я отвел в деревню и разместил в домах и ригах поблизости от места, где должен был расположиться наш штаб. Всех я предупредил о том, чтобы никуда не отлучались и не курили в ригах. Капралу показал, где находится полевая кухня, назначил его ответственным за поддержание общего порядка и сказал, чтобы он вместе с кандидатом в писари прибыл ко мне после завтрака. Мне предстояло еще утрясти вопрос насчет обмундирования и бани.
На следующий день рано утром я отправился к дому, где должен был разместиться наш штаб. Хозяйку я не застал. Наверное, она ушла в хлев. Я осмотрел избу и убедился, что она слишком мала. Но так как по заранее разработанному плану штаб должен был быть перенесен в землянку в лесу, я решил, что до того времени мы обойдемся и этим помещением. Вскоре прибыл капрал с писарем. Я посадил писаря за стол, раскрыл перед ним начатую накануне книгу учета, дал ему химический карандаш и сказал:
- Впишите свои данные!