И также много позже Шарль Лонге, муж другой дочери, Женнихен, расскажет в газете "Жюстис" о сопротивлении этому браку со стороны Фердинанда, сводного брата Женни, добавив к нему еще и дядю Георга. Прочитав это за год до смерти, Карл (он любил смешивать все языки, когда писал) со своими обычными жесткостью и неискренностью выскажет свои возражения Женни, которая тогда была очень больна: "Вся эта история is a simple вымысел. There was по предрассудков, которые приходилось бы преодолевать. Я не ошибусь, приписав это художественное украшение изобретательности г-на Шарля Лонге. Г-н Лонге весьма меня обяжет, если больше никогда не будет упоминать моего имени в своих сочинениях".
Поженившись, Карл и Женни отправились проводить медовый месяц на рейнские водопады. Они тратили без счета, переезжая из гостиницы в гостиницу, и провели лето 1843 года в доме в Бад-Крейцнахе. Ему было двадцать пять, ей двадцать девять. Карл захватил с собой сорок пять томов и читал Руссо, Монтескье, Макиавелли, Дидро, которого ставил выше всех, и снова Фейербаха, только что опубликовавшего свои "Предварительные тезисы к реформе философии". Маркс не отказался ни от одного из своих юношеских устремлений и наметил себе программу на ближайшие годы: стать величайшим из философов, свести воедино все знания и, в отличие от предшествовавших ему мыслителей, создать критику существующего порядка, изъясняясь на современном языке, понятном образованным рабочим. Все было решено в первые два месяца супружеского счастья.
Они недолго оставались одни: Арнольд Руге приехал поговорить об их совместном проекте. Куда перенести редакцию журнала? В Швейцарию, всё больше подчиняющуюся приказам Берлина? В Брюссель, где немецкая община весьма немногочисленна? Они выбрали Париж, где нашла прибежище большая часть немецкой интеллигенции. Женни захлопала в ладоши: Париж!.. Началась подготовка к отъезду. Они будут жить вместе у Георга Гервега, знаменитого поэта, друга Арнольда, разбогатевшего благодаря своему браку, только что там обосновавшегося.
Маркс предложил название для будущего ежемесячника: "Немецко-французский ежегодник", чтобы установить связь между немецкой философией и французской революционной практикой. Дрезденский издатель Фрёбель, финансируемый Руге, согласился распространять их журнал в Германии.
Однако два друга не сошлись во мнении по поводу перспектив: Руге надеялся на движение немецкой буржуазии, а Маркс, гораздо больший радикал, не верил в буржуазную революцию и делал ставку на вмешательство народа. Он обличал "систему индустрии и коммерции, собственности и эксплуатации человека", приводящую к "разрыву внутри современного общества".
В то лето в Бад-Крейцнахе Карл также работал над двумя произведениями: "Критика гегелевской философии права" и "К еврейскому вопросу". И в том и в другом он представляет пролетариат исторической силой, способной в корне изменить общественные отношения и осуществить ту "человеческую эмансипацию", о которой он уже говорил.
В процессе работы он обнаружил, что может обсуждать с Женни свои идеи, прочитанные книги, рукописи. Она стала его первой читательницей и останется единственным человеком, способным в точности разбирать его почерк; он даже будет отдавать ей переписывать свои сочинения, прежде чем сдать их в набор.
Во введении к "Критике гегелевской философии права" Маркс, вслед за Фейербахом, предлагает "перевернуть диалектику Гегеля, чтобы поставить ее с головы на ноги", то есть исходить не из теоретического принципа, а из реальных условий жизни людей. Он считает, что это люди создали Бога по своему образу и подобию и что молитва отдаляет их от социального бунта. Он впервые формулирует мысль о том, что историческая миссия пролетариата состоит в том, чтобы опрокинуть капитализм. В отличие от Гегеля он утверждает, что не Государство управляет Историей, а История формирует Государство, и что люди могут освободиться только своими силами, а не по прихоти доброхота или по воле просвещенного диктатора. Революцию может осуществить только "сословие-освободитель", противостоящее "явному сословию-поработителю". Он упрекает Фейербаха в непонимании того, что люди, нуждающиеся в братстве, потому восприимчивы к религии, что она дает им ощущение принадлежности к общине. В отличие от бывших товарищей по Профессорскому клубу он утверждал, что религия - всего лишь порождение и искаженное отражение социальных условий, в которых живут люди. "Религия - это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, дух бездушных порядков. Религия - опиум для народа". Эти ставшие знаменитыми слова он впервые услышал от Моисея Гесса.
Человек - конечная цель человеческой деятельности. Маркс утверждает: "Самым высшим существом для человека является сам человек". Заботясь о том, чтобы напомнить о своем статусе ученого, он пишет: "Мы приносим миру принципы, которые мир сам разработал внутри себя". Он обращается к левым гегельянцам со знаменитым и угрожающим призывом: "Оружие критики не может, конечно, заменить критики оружием, материальная сила должна быть опрокинута материальной силой; но и теория становится материальной силой, как только она овладевает массами". Наконец, в противоположность Руге, верившему в неизбежность буржуазной революции в Германии, Маркс заключает: Германия может взяться за дело радикального освобождения человека именно потому, что путь буржуазной революции для нее закрыт по причине ее политической отсталости. "Германия не может совершить революцию, не начав революции с самого основания. Эмансипация немца есть эмансипация человека… Когда созреют все внутренние условия, день немецкого воскресения из мертвых будет возвещен криком галльского петуха".
Потому-то он и рад возможности наблюдать изнутри за притягивающей его внимание политической ситуацией во Франции - авангарде реформации в Европе. Франция, которую так обожал его отец, всю жизнь будет ориентиром и для него самого. Он впервые говорит о "пролетарской революции" и отождествляет дело европейского трудящегося сословия с волей соединить рациональный идеал и реальную жизнь. Он пишет Руге о своей радости от отъезда: "В Париже - старая школа философии, absit omen, и новая столица нового мира".
Одновременно, в другой статье "О еврейском вопросе…", он оттачивает свой ответ Бруно Бауэру о совместимости политической эмансипации и религиозной идентичности, а также о своей концепции "человеческой эмансипации". На его взгляд, человеческая эмансипация должна положить конец религиозному отчуждению, а путь к ней лежит через освобождение труда.
Полная эмансипация евреев подразумевает, таким образом, не их переход в христианство в том виде, в каком его навязали его отцу и ему самому, а исчезновение всех религий, одной из форм выражения которых является иудаизм: "Политическая эмансипация иудея, христианина, религиозного человека вообще, есть эмансипация государства от иудейства, от христианства, от религии вообще…"
Покончить с иудейством значит покончить и с деньгами. И вот здесь мы подходим к главному, к связи между иудейством и деньгами: "Деньги - это ревнивый бог Израиля, пред лицом которого не должно быть никакого другого бога". Его собственный опыт научил его представлять еврея в образе торговца. Маркс пишет: "Какова мирская основа еврейства? Практическая потребность, своекорыстие. Каков мирской культ еврея? Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги. <…> Химерическая национальность еврея есть национальность купца, денежного человека вообще".
Покончив с еврейством, можно будет покончить и с деньгами, которые "низводят всех богов человека с высоты и обращают их в товар. Деньги - это всеобщая, установившаяся как нечто самостоятельное, стоимость всех вещей". В буржуазном обществе "единственной связью, объединяющей их, является естественная необходимость, потребность и частный интерес, сохранение своей собственности и своей эгоистической личности".
Покончив с иудейством, можно будет обрушить одновременно христианство и капитализм, основу которых составляет еврейство. Ведь поскольку основой всего является еврейское самосознание, избавившись от него, можно будет избавиться от вытекающего из него христианства и пришедшего на его плечах капитализма. "Еврейство достигает своей высшей точки с завершением гражданского общества; но гражданское общество завершается лишь в христианском мире". Для эмансипации верующих, а также националистов, нужно покончить со всеми религиями, но также и со всеми нациями, с основанным ими капитализмом, с правами человека: "Ни одно из так называемых прав человека не выходит за пределы эгоистического человека, человека как члена гражданского общества, т. е. как индивида, замкнувшегося в себя, в свой частный интерес и частный произвол и обособившегося от общественного целого". Таким образом, "лишь тогда, когда человек познает и организует свои "собственные силы" как общественные силы и потому не станет больше отделять от себя общественную силу в виде политической силы, - лишь тогда свершится человеческая эмансипация".
Итак, в представлении Маркса иудейство, религия, индивидуализм и деньги неразделимы. Чтобы освободиться от власти денег, нужно освободиться от всех религий, и в особенности от иудаизма, составляющего их основу. Освободив еврея от религиозного самосознания, мы уничтожим основу всякой религиозности и порожденного ею капитализма. Мы дадим людям освобождение и преобразуем религиозные государства в гражданские общества, где человек станет "мирским существом".
Вот так, после венчания в протестантском храме и разрыва с берлинскими противниками, Карл распрощался со своей юностью и готовился уехать в Париж, оставляя позади себя мать, четырех сестер, а также могилы отца, брата, двух сестер и всех своих предков. По меньшей мере, он так думал. Ибо много позже он напишет: "Традиция всех ушедших поколений довлеет кошмаром над мозгом ныне живущих".
Глава вторая
ЕВРОПЕЙСКИЙ РЕВОЛЮЦИОНЕР (1843–1849)
Третьего октября 1843 года, перед тем как покинуть Трир и Пруссию, Карл попросил Фейербаха написать для своего будущего парижского журнала статью против Шеллинга - крупного философа-идеалиста, властителя дум в Берлинском университете.
Только прибыв в Париж, он узнал, что Фейербах отказался, опасаясь скомпрометировать себя в глазах своих почитателей политическими дебатами, недостойными его статуса. Таким образом, место "ангажированного философа" в политике оказалось вакантным: его займет Карл. Сначала как философ, затем как экономист, потом как глобальный мыслитель, пока сам не станет опальным, то есть не превратится в революционного лидера. Этот постепенный переход свершится в Париже, в те два сумасшедших года, которые он там проживет.
Город, куда прибыли Женни и Карл 11 октября 1843 года, все еще был интеллектуальной столицей мира. В экономическом плане промышленность начинала развиваться во Франции по английскому образцу, с черной металлургии и текстиля; землевладельцы, держащие в своих руках сельское хозяйство и армию, схлестнулись в суровой борьбе с новой буржуазией, владеющей деньгами и фабриками. Скорее всего, французский промышленный капитализм был не таким продвинутым, как британский. Тем не менее его развитие затронуло все французское общество. На юге страны часто разражались бунты в знак протеста против условий, создаваемых для рабочих работодателями. Повсеместная коррупция от самых верхних до самых нижних эшелонов власти поддерживала глубокое недоверие к государству, что предвещало неминуемый кризис.
В политическом плане ситуация была парализована бездействием короля Луи Филиппа, интригами Гизо и амбициями Тьера. В стране сохранялась самодержавная монархия, но это было далеко не полицейское государство, как повсюду на европейском континенте. Во Франции тогда выходило 750 газет, из них 230 в Париже! Мечтатели открыто говорили в них о революции, используя без разбора в своих речах и статьях слова "демократы", "социалисты" и "коммунисты" для обозначения тех, кто выступает за всеобщее голосование, бесплатное образование для всех, улучшение условий жизни бедноты. Владельцев предприятий порой называли "капиталистами". И если в 1840 году Прудон подвергся преследованиям за то, что написал: "Что такое собственность? Это кража", хотя потом и был оправдан, то Ламартин мог уже без всякого риска писать в 1843 году возмущенные строки: "Вместо свободы труда и промышленности Францию продали капиталистам!"
Таким образом, Париж наряду с Женевой, Брюсселем и Лондоном был прибежищем эмигрантов, прибывавших волнами со всей Центральной Европы, в особенности из Германии, чтобы избежать политической цензуры и полицейских преследований. Некоторые делали крюк через Швейцарию, как портной Вильгельм Вейтлинг, другие приезжали прямо из Пруссии, как сыновья банкиров Людвиг Бамбергер, Якоб Венедей и знаменитый тогда немецкий поэт Георг Гервег.
У парижских немцев было несколько газет, в том числе "Pariser Horen" ("Парижское время"), а главное - "Vorwärts!" ("Вперед!"), еженедельник, основанный Генрихом Бернштейном, единственное в Европе левое издание на немецком языке, не подвергавшееся цензуре. Они собирались в многочисленных клубах, над входом в которые было написано, чаще всего на нескольких языках: "Все люди братья". Тайные общества росли как грибы. Среди них был "Союз справедливых", основанный в 1836 году в Париже Вейтлингом и организованный по принципу пирамиды: с местными ячейками, кружками и центральной властью. Все эти движения находились в поле пристального внимания полиции Луи Филиппа.
Когда Карл в двадцать пять лет приехал в Париж, он вспомнил о своем отце, бывшем какое-то время французским гражданином, изучавшем на французском языке французское право, безумно влюбленном во Французскую революцию, которая позволила ему, еврею, заниматься любимым делом, а потом разлученном с Францией в 1815 году. В глазах его отца Франция была главной кузницей общественного прогресса, а французский рабочий класс - авангардом мировой революции. В отце соединились три культуры: еврейская, немецкая и французская, и он сумел передать своему сыну страсть к свободе и универсализму. Карл вспоминал обо всех своих разговорах с отцом, которые ему так бы хотелось продолжить здесь, в Париже. Он все еще носил с собой (и часто разглядывал) портрет, который отец подарил ему в их последнюю встречу, летом 1837 года.
Генрих Маркс умер всего пять лет назад, но за это время в жизни Карла столько всего произошло! Всё, что окружало тогда молодого человека, исчезло. Он лишился своего второго отца, барона фон Вестфалена. Потерял брата и сестру. Отказался от всякой надежды стать профессором, на что рассчитывал его отец. Отдалился от матери и четырех оставшихся сестер.
У него было немного денег, переданных ему его матерью и матерью Женни (она так плакала, когда они уезжали), плюс тысяча талеров компенсации, выплаченной основателями кёльнского журнала - Дагобертом Оппенгеймом, Моисеем Гессом и Георгом Юнгом. Арнольд Руге, заправлявший финансами их общего журнала, пообещал ему ежемесячный оклад в 550 талеров плюс 250 талеров процентных отчислений с каждого номера. В Париже это были более чем приличные доходы. Но главное - с ним была Женни, любовь всей его жизни, женщина, о женитьбе на которой он не смел даже мечтать, но она была здесь, рядом с ним, и уже беременна. Ничего плохого с ним уже не могло случиться.
Как и все немцы, явившиеся в ту пору в Париж, он надеялся, что изгнание долго не продлится, хотя перед его глазами - пример соотечественников, живших здесь уже более двадцати лет. Как и предполагалось, Марксы и Руге сначала поселились в уютном доме у Гервегов, приехавших незадолго до них. Хотя Георг Гервег был революционным поэтом, его жена, дочь богатого берлинского банкира, привыкла жить с комфортом и даже хотела держать собственный литературный салон. Она без всякого восторга встретила вторжение вновь прибывших: по ее мнению, "эта саксоночка [госпожа Руге] и очень умная и честолюбивая госпожа Маркс никогда не уживутся вместе". Она оказалась права: через несколько месяцев чета Марксов съехала и поселилась в доме 30 по улице Вано, в приличной квартире. Они наняли служанку, которой Женни платила по 4 талера в день - очень много по тем временам.
Карл начал общаться с объединениями немецких беженцев. Снова сошелся со своим берлинским знакомым Вильгельмом Вейтлингом, первым человеком ручного труда, встреченным им на жизненном пути; присутствовал на заседаниях "Союза изгнанников", основанного портным семью годами раньше. Он подружился с поэтом Генрихом Гейне, который был старше его на двадцать один год и приходился ему дальним родственником по материнской линии, о чем тогда не знали ни тот ни другой. Поэт был очарован умом этого молодого философа, свалившегося с неба, и почти ежедневно приходил на улицу Вано поговорить о политике и литературе. Они разделяли пристрастие к французским утопистам. Гейне говорил Карлу о Сен-Симоне, тот призывал его поставить свой поэтический гений на службу свободе: "Оставьте эти вечные любовные серенады и покажите поэтам, как орудовать хлыстом". Гейне интересовался мнением молодого человека о большой политико-социальной сатире, над которой тогда работал ("Германия. Зимняя сказка"), хотя обычно терпеть не мог критиков; кстати, он часто жаловался Карлу на нападки журналистов на его творчество. Одна из дочерей Карла, Элеонора, много позже будет вспоминать о том, как ее родители рассказывали: "Это Женни образумила отчаявшегося поэта благодаря своему обаянию и уму. Женни околдовала его; в ней было столько изящества, юмора, элегантности, проницательного и тонкого ума…" Поль Лафарг, женившийся на Лауре, сестре Элеоноры, подтверждает это, хотя тоже не был свидетелем парижских встреч Гейне и Маркса: "Гейне, безжалостный сатирик, опасался иронии Маркса, но глубоко восхищался тонким и проницательным умом его жены".