С другими эмигрантскими изданиями у меня более сложные отношения. В 1972–1977 годах в "Русской мысли", "Новом русском слове", "Новом журнале" и даже в "Вестнике русского христианского движения" было опубликовано несколько моих статей или положительных рецензий на мои и Жореса книги. Редактор "Русской мысли" княгиня Зинаида Шаховская, поясняя позицию своей газеты, как-то писала: "И дрянной человек может иметь полезную мысль, а самый честный человек сказать глупость. Даже у мудрецов происходит затмение ума… Истина никому не дана, вся ее полнота только у Бога, а нам на земле открыты только ее крупицы. Каждый, согласно своему уму, своему темпераменту, своим знаниям, своей интуиции, а, главное, своей совести, судит о проблемах нравственности и государственности". [118]
Это разумная и благородная позиция.
Однако, с увеличением новой – "третьей" эмиграции отношение эмигрантской печати ко мне и моему брату заметно изменилось. Отчасти это объясняется политической позицией большинства "третьей" эмиграции. Вопреки прежним взглядам, высказываемым на русской земле, эти люди, оказавшись на Западе, обнаруживают не только свою религиозность и ненависть ко всем "моделям" социализма, но и неприязнь к западному либерализму вообще. Поэтому они примыкают обычно к крайним антикоммунистическим течениям Запада. Неудивительно, что в журнале "Континент" – главном журнале "третьей" эмиграции – я нахожу почти всегда какое-то ругательство в свой адрес.
Справедливости ради должен отметить два обстоятельства: во-первых, среди многих тенденциозных и сомнительных публикаций "Континент" опубликовал за пять лет своего существования немало интересных и важных материалов. Во-вторых, немало пинков получают от "Континента" и сами эмигранты, независимо от своей политической позиции. Даже главный редактор этого журнала Владимир Максимов после множества столкновений и споров с эмигрантами публично заявил, что небольшое число достойных представителей советских диссидентов в эмиграции порой неразличимы "среди легиона злобствующих неудачников, бросившихся за рубеж в поисках положения, которого им здесь никто не приготовил, и в жажде славы, которой им здесь никто не припас". [119]
Поясняя распространенную в эмиграции неприязнь к "братьям Медведевым", Леонид Плющ (примкнувший во Франции не к правым, а к троцкистам, т. е. к крайне левым) писал в газете "Русская мысль": "Все реалисты Запада – Ватикан, Социалистический Интернационал, Ж. Марше, Г. Шмидт, швейцарское и прочие правительства – стоят на позициях медведевского марксизма – не срывать торговлю, не срывать большую игру в спасение мира, не дразнить белого медведя". [120] Президент Никсон и его Госсекретарь Киссинджер, а также президент Форд также стояли в прошлом на позициях "медведевского марксизма". Только новый американский президент Дж. Картер, по свидетельству Плюща, неожиданно сошел с этих позиций и "портит всю обедню" странам Запада.
Я и не подозревал о такой популярности своих взглядов на Западе и о своем участии в такой большой "игре" в спасение мира. Теперь-то я понимаю – почему американский сенатор Генри Джексон, объявляя о выдвижении своей кандидатуры на пост президента США, обрушился с грубой критикой на Роя Медведева (см. "Нью-Йорк таймс от 28 января 1975 года). А может быть, слова Л. Плюща являются иллюстрацией того, что и "самый честный человек может сказать глупость"?
Невозможно перечислить все то, что пишется в эмигрантской печати по поводу моей персоны. Приведу лишь один пример.
Несколько лет назад из СССР эмигрировал популярный поэт Наум Коржавин. Мы любили его стихи, большинство из которых ходило в списках. Еще в родной стране Коржавин пережил сложную эволюцию. По его признанию, было время, когда он ходил советоваться в НКВД. Потом, еще при жизни Сталина, Коржавин написал антисталинское стихотворение и был сослан. После реабилитации Коржавин не только поддержал решения XX и ХХП съездов КПСС, но пытался глубже разобраться в прошлом и своем, и всей страны. В единственном опубликованном в Москве сборнике его стихов было стихотворение "Комиссары 20-х годов", которое я уже цитировал. Это стихотворение романтизировало образ комиссаров, "сошедших в тень" в 30-е годы.
Это слабое стихотворение, написанное в 1960-м году, было мне особенно дорого, так как мой отец был одним из таких комиссаров.
Теперь Коржавин не романтизирует, но ненавидит именно комиссаров 20-х годов. В статье "Плюрализм Роя Медведева"
Коржавин издевается над "комиссарским происхождением" Роя Медведева, родители которого, а также их товарищи, "развеселившись, столкнули Россию в пропасть" в 1917 году. [121]
Хочу дать небольшую справку. Мой отец в 1917 году был не комиссаром, а голодным сиротой в г. Астрахани. И в Красную Армию он пошел через год не за "жирным комиссарским пайком", а из стремления к справедливости и сочувствия к бедным людям. Моя мать происходит из многодетной еврейской семьи, проживавшей в Грузии. Думаю, Коржавин и сам знает, что у евреев было мало оснований любить царское самодержавие.
Конечно, история знает всякие превращения. Бывало и так, что командиры и комиссары, выходцы из бедных крестьян, возглавляли заградотряды, не дававшие голодающим крестьянам в 1932–1933 годах добраться до ближайшей станции. Что знал и что думал мой отец о событиях тех тяжелых лет – об этом я не успел его расспросить.
Можно по-разному относиться и к событиям 1917, и к событиям 1937 года. Но ни один историк или политик Запада не может игнорировать сложную историю русской революции. Однако этот русский опыт нужно понять, а не просто отвергнуть, если мы хотим добра Западу. Между тем, Коржавин утверждает, что печется именно о Западе, стараясь охранить западную цивилизацию от русского варварства.
Достается моим бедным родителям и от некоего Льва Наврозова, о котором здесь в СССР никто и не слышал и который, эмигрировав в 1972 году в США, опубликовал семитомную книгу о самом себе "Воспитание Левы Наврозова: жизнь в закрытом мире, некогда называемом Россией". Читатели Запада не любят многотомных литературных биографий, и книга Наврозова не имела успеха, хотя какие-то газеты или журналы писали, что после появления Наврозова Солженицына можно считать уже писателем второго разряда.
Теперь Наврозов переключился на статьи, и в одной из них я смог прочитать следующие рассуждения: "В России с 1918 по 1921 гг. Троцкий, или Бухарин, или родители Роя и Жореса Медведевых принадлежали к касте, которая расстреливала, и поэтому, с их точки зрения, их безграмотная утопия осуществлялась в России в лучшем научно-философском виде. Но затем, наоборот, их начали расстреливать, и конечно, многие из них открыли перед смертью, что созданное ими общество их научно-философским взглядам никак не соответствует". [122]
Не знаю, к какому лагерю принадлежали в 1918–1921 годах родители Левы Наврозова, но расстреливали тогда не только красные белых, но и белые красных. Были также и такие "зеленые" или "черные", которые расстреливали одновременно и белых, и красных.
В этой же статье Лев Наврозов успокаивает советских руководителей, заявляя, что большинство творцов иностранной политики США и других западных стран "находятся в своей области на умственном уровне детей до пяти лет". Самые мудрые из них, и в качестве примера Наврозов приводит Уинстона Черчилля и Голду Меир, достигают все же умственного уровня детей пятилетнего возраста – не то что полный младенец Генри Киссинджер. Все современные, да и прежние философско-политические учения от Платона до Маркса, от Робеспьера до Солженицына или Хомейни – все одинаково безграмотны и не видят, по мнению Наврозова, что "существует задача защиты человека от власти человека", подробности учений и опыта перечисленных выше философов и государственных деятелей – это, как пишет Наврозов, "подробности личной жизни безграмотных утопистов, а не общественной истории". Существенны лишь подробности жизни Левы Наврозова, который, отчаявшись в способности Запада защитить себя или создать какую-то подобную научной медицине научную доктрину по сохранению и спасению западной цивилизации, основал недавно, по его свидетельству, "при участии многих умных и талантливых людей разных стран, Центр по спасению гражданских обществ, нечто вроде Интернационала ума и таланта всех народов" [123] (см. с. 89).
Любопытно, что в конце своей же статьи Наврозов весьма здраво замечает: "В 20-м веке считается неудобным восхвалять себя лично. Но безудержное восхваление самого себя через групповое самовосхваление (мы рабочие, ленинцы, писатели, христиане, немцы, русские, выпускники Гарварда, негры, полководцы, китайцы) воспринимается чуть ли как жертвенное самоотречение. Оценивая себя лично, человек 20-го века научился сдерживать выражение своей страстной веры в собственное превосходство. Но как только он выступает как член некоторой группы, все его сдерживающие центры выходят из строя". [124]
Не для этой ли цели будет существовать теперь и наврозовский Пятый Интернационал?
В советских газетах и журналах можно прочесть, что именно СССР идет в авангарде прогрессивного человечества. Точно так же и многие советские диссиденты, оказавшись на Западе, претендуют только на авангардную роль. Они хотят учить несмышленых людей Запада, но не учиться у них.
Они хотят, подобно Наврозову выступать лишь в качестве наставников западной общественности, ибо только они знают "что надо" и "как надо".
Уже из Америки писал своим поредевшим сторонникам Солженицын: "Я думаю: именно Россия, распахнувшая в мир врата адовы, именно она только и способна их закрыть. За полтора года изгнания я еще больше убедился, что таких мощных рук и такого умудренного сердца на Западе нет: все здесь так расслаблены благополучием и в таком увлеченьи за увеличением его, что: или мир погибнет скоро, или противоадовы руки найдутся только на порабощенном Востоке. Для мировой истории ХХ-го века Россия – ключевая страна… Оттого приверженность русским проблемам получается не такая уж узкая, а даже и всемирная. И это вовсе не национализм". [125]
Действительно, это уже не национализм– пытаться переделывать весь мир, и Запад в том числе, при помощи мощных русских рук и умудренных русских сердец.
С Солженицыным полностью согласен и проживающий в СССР видный математик И. Шафаревич. Он утверждает: "Мы (т. е. Россия) первыми пришли к этой точке, откуда видна единственность этого пути, от нас зависит вступить на него и показать его другим. Прошедшие полвека обогатили нас опытом, которого нет ни у одной страны мира… Таково сейчас положение России: она прошла через смерть и может услышать голос Бога". [126]
Не слишком ли шаткое основание подводят Солженицын и Шафаревич под свои пророчества? А что если скоро появятся на Западе сотни и тысячи изгнанников из Китая? Разве эта страна не накопила за пять тысяч лет своей истории еще большего опыта страданий и смерти, чем Россия? И, может быть, у китайцев окажутся еще более мощные руки и менее расслабленные благополучием сердца?
Шафаревич все же уверен, что Бог испытывает предпочтение именно к России. Имея в виду русских, Шафаревич высказывает надежду: "Бог творит историю руками людей, и это мы, каждый из нас может услышать Его голос". [127]
Но тут же и Солженицын, и Шафаревич твердо заявляют, что ни при каких условиях голос Бога не смогут услышать такие социалисты и атеисты, как Жорес и Рой Медведевы. На специальной пресс-конференции, одновременно созванной в Москве и Цюрихе по случаю выхода в свет сборника "Из-под глыб", его составители обрушились с грубой критикой в адрес "допотопных коммунистов" Роя и Жореса Медведевых. По свидетельству Солженицына, у братьев Медведевых в СССР почти нет сторонников – ну, может быть, несколько человек из числа таких же "допотопных коммунистов". Это те люди, которые, по словам Солженицына, "ничему не научились от всей истории нашей страны, которые считают величайшим преступлением Сталина только то, что он опорочил социализм и разгромил свою партию, больше ничего… Они искусственно создают видимость какой-то массовости коммунистического движения у нас. Я могу сказать, что нигде в мире коммунистическая идеология не потерпела такого страшного поражения в глазах людей, как у нас в стране". [128]
Совершенно иной вывод из чтения моих и Жореса книг сделал рецензент "Нового журнала" Ю. Среченский. Он писал: "Некоторые почему-то, вопреки очевидности, хотят верить, что коммунизм, как идея, как учение, как система человеческого общежития, после бесчисленных и бессмысленных жертв, после полного духовного и материального краха, себя изжил и больше никого не вдохновляет в Советском Союзе, где идейных коммунистов уже нет и быть не может. На этом строится теория "эволюции" или, вернее, перерождения режима, то есть постепенного ослабления партии, эрозии коммунистических идей и перехода к какому-то нормальному строю.
Но книги братьев Медведевых, по-моему, разбивают эту иллюзию. Они свидетельствуют о том, что стоящее сейчас у власти поколение сталинских выдвиженцев, которое мы считали обанкротившимся и последним, имеет смену – умную, убежденную, напористую, готовую не только защищать коммунизм и советский строй в СССР, но и длить его бесконечно". [129]
Вот и разберись во всем этом! Можно лишь заключить, что власти в СССР глубоко заблуждаются, отказываясь публиковать мои и Жореса книги. Если прав Солженицын, то у этих книг совсем не будет читателей в Советском Союзе. И весь этот "допотопный"
или, напротив, "модернизированный" марксизм лишний раз покажет свою полную беспомощность. Если же прав Ю. Среченский, то публикация наших книг лишь укрепит и упрочит навечно коммунистический режим в СССР.
Раз уж зашел разговор о религии, могу повторить то, что говорил не раз. Я отношусь с уважением к русской православной Церкви и уверен – она может принести немало добра нашему народу. Но не религия определит будущее современной России. Недалеко от меня, в таком же "убогом доме без лифта" живет известный священник отец Дмитрий Дудко. Мы часто беседуем. Добрый и мудрый человек, Дм. Дудко не раз говорил, что ему приятнее побеседовать с честным марксистом, чем с нечестным христианином. Но и я могу сказать то же самое. Для меня были поучительны и полезны беседы с Дм. Дудко, Глебом Якуниным, с католическим теологом Иоганном М. – людьми, обладающими подлинно христианской терпимостью. Но у меня нет никаких контактов ни с воинствующими неофитами христианства, ни с агрессивными "либералами" типа Е. Г. Боннэр, ни с крайними националистами любого толка. Мне бывает трудно найти общий язык даже с такими "демократическими коммунистами", как П. Егидес, ибо все эти люди заранее уверены в своей правоте и не желают прислушиваться к каким либо возражениям.
Общаясь с людьми самых различных взглядов, религий и национальностей, я вынес твердое убеждение, что доброта и злобность, терпимость и нетерпимость, скромность и претенциозность, завистливость и благожелательность, правдивость и лживость, искренность и лицемерие, отзывчивость и жадность, простота и тщеславие – все это зависит не от идеологии или мировоззрения, а от природных качеств и воспитания человека.
Свои книги и статьи я пишу главным образом для советских людей, но, за редким исключением, они не читают моих работ. В лучшем случае, можно слышать краткое их изложение в передачах западных радиостанций. Поэтому я отказываюсь отвечать на вопросы западных корреспондентов или ученых о том, как советские люди (или молодые люди в СССР) относятся к моим взглядам. Разумеется, я лишен возможности выступать на рабочих или студенческих собраниях. Приглашения такого рода я перестал получать с 1966–1967 годов. (Тогда даже Солженицын сумел выступить на вечерах в двух научно-исследовательских институтах.)
Почти все мои книги и статьи опубликованы в последние десять лет в Западной Европе, США и Японии. Как я могу судить, у этих книг было немало читателей. Естественно возникает вопрос: какие люди по преимуществу являются покупателями и читателями моих книг за границей?
Оказывается, все та же "образованщина", т. е. гуманитарная интеллигенция и часть студенчества. Мои книги популярны и среди части коммунистов и социалистов Запада, и среди советологов.
Но почему я называю западную интеллигенцию "образованщиной"? Что общего между западной интеллигенцией, на которую многие идеологи Запада (например, Гэлбрайт) возлагают столь большие надежды, и советской интеллигенцией? Оказывается, многие советские эмигранты не только сравнивают западную интеллигенцию с советской, но полагают даже, что западная интеллигенция гораздо хуже советской. Ибо советская интеллигенция живет в условиях всеобъемлющего тоталитарного давления, а западная интеллигенция пользуется всеми благами интеллектуальной свободы. И тем не менее – "западная интеллигенция в своем большинстве – испуганное стадо". [130]
Известно, что интеллигенция и молодежь почти любой западной страны отнюдь не склонна, в своем большинстве, служить интересам консервативного истэблишмента. Эти люди настроены обычно оппозиционно, хотя спектр их оппозиционности довольно широк – от традиционного западного либерализма к поддержке социализма и коммунизма, и далее – к некоторым крайне левым анархиствующим группировкам. Эта оппозиционность и делает западную интеллигенцию таким слоем общества, который вызывает неприязнь к "яйцеголовым интеллектуалам" как правых кругов Запада, так и большинства советской эмиграции.
Но почему советские эмигранты столь враждебно относятся к западной интеллигенции? Ведь именно эта интеллигенция создавала "Комитеты защиты" Григоренко, Буковского, Амальрика, Юрия Орлова и многих других. Ведь именно эти комитеты собирали обращения в защиту советских диссидентов с сотнями и тысячами подписей, организовывали митинги и манифестации. Ведь именно эта интеллигенция так горячо приветствовала первых советских диссидентов, вырвавшихся наконец на "свободу".
Ведь именно у Генриха Бёлля, социалиста и демократа, нашел первый приют на Западе Александр Солженицын. Отчего же возникла такая враждебность между западными интеллектуалами и большинством советских эмигрантов? Почему при посещении США А. И. Солженицын не только не выразил солидарность американскому диссиденту № 1 Даниилу Эллсбергу но, напротив, высказал удивление: как это человек, обнародовавший во время американо-вьетнамской войны секретные документы Пентагона, продолжает жить на свободе, а не сидит на электрическом стуле?
Все дело здесь именно в левых настроениях западных интеллигентов, которые защищают человеческие и политические права советских диссидентов, но отнюдь не хотят принимать все их призывы и пророчества. Имея в виду "мудрецов и либеральных мыслителей Запада, забывших значение слова "Свобода"", Солженицын вопрошал: "Почему люди, беспрепятственно реющие на вершинах свободы, вдруг теряют вкус ее, волю ее защищать и в роковой потерянности начинают почти жаждать рабства? Почему общества, коим открыты все виды информации, вдруг впадают в летаргическое массовое ослепление, в добровольный самообман?.. Откуда происходит боязливость профессоров оказаться не в модном течении века, безответственность журналистов за метаемые слова, всеобщая симпатия к революционерам; немота людей, имеющих веские возражения, пассивная обреченность большинства?". [131]