Особую ненависть к западной либеральной интеллигенции высказывает постоянно Владимир Максимов, которого приветствовали на Западе как человека, способного отвратить западную молодежь и интеллигенцию от "модных" левых идей. Эта задача оказалась не под силу максимовскому "Континенту", и Максимов теперь негодует против "полчищ полуобразованной духовной саранчи с услужливыми перьями наперевес", которые расчищают будто бы восточному тоталитаризму путь для агрессии.
Имея в виду именно западную интеллигенцию и западную либеральную печать, Максимов пишет: "При помощи самых модных средств массовой информации, многотиражной печати, радио, телевидения – они, эти мелкие бесы бездуховности, с наглым цинизмом выдают белое за черное, убийц за потерпевших, грабителей за ограбленных. В надежде на свои тридцать сребреников они готовы с пеной у рта доказывать, что ГУЛАГ – только досадная издержка на пути к социальной гармонии, что иноземные танки на улицах суверенных государств – это естественный акт предосторожности в собственной "сфере влияния", и что трупы беглецов у Берлинской стены и в водах Гонконга – всего лишь ничтожный моральный взнос демократии в счет "всеобщей разрядки напряженности". [132]
Не намного же изменился и стиль, и пафос, и даже направление этих гневных филиппик Максимова с тех лет, когда он работал одним из редакторов советского журнала "Октябрь"!
Разумеется, Максимов совершенно не прав, когда обвиняет западную интеллигенцию в цинизме, бездуховности и продажности. Основная часть этой интеллигенции поддержала разоблачение сталинских преступлений, осудила оккупацию Чехословакии, эксцессы "культурной революции" в Китае, репрессии против советских диссидентов в 60–70-е годы. Одновременно эта же интеллигенция выступает против беззаконий и злоупотреблений властью в самом западном мире, да и в странах "третьего мира", проявляя при этом немалое мужество и энергию. Но надо иметь в виду, что возможности этих людей ограничены, и они никак не могут (а часто и не желают) делать многое из того, что требуют от них советские диссиденты. Ибо западная интеллигенция действительно располагает большей информацией не только о том, что происходит сейчас в СССР, но и о том, что происходит в других странах нашей многострадальной планеты.
Но тут в сознании некоторых советских эмигрантов опять начинает действовать порочная (а порой и просто аморальная) логика мессианства. Раз уж "Россия – ключевая страна ХХ-го века", которая "может спасти весь мир и услышать голос Бога", то в первую очередь и любыми средствами надо "спасти" Россию. Пусть в Индонезии томятся в лагерях без суда и следствия сотни тысяч заключенных, пусть льется кровь в Чили, Аргентине и Никарагуа, пусть свирепствует тайная полиция иранского шаха, пусть даже в Китае невинно страдают миллионы человек – все это печально, но все это не должно отвлекать внимания от преследований диссидентов в России, ибо то, что происходит в России, важнее для судеб человечества, чем все то, что происходит в других странах мира. И если Запад не будет "спасать" Россию, а будет продолжать сотрудничать с современным режимом СССР, то скоро все либеральные политики Запада будут сидеть как "военные преступники" на скамье подсудимых в Нюрнберге.
Об этом не раз говорил Вл. Максимов еще до отъезда на Запад. Он продолжает кликушествовать об этом же в Париже и Лондоне: "Нас, многих прибывших на Запад интеллигентов России и Восточной Европы, часто называют прямолинейными идеалистами. Может быть, это действительно так. Может быть, мы и вправду выглядим здесь этакими мастодонтами морального романтизма. Но, наверное, именно в силу этого, мы твердо верим в торжество второго Нюрнберга. Мы верим, что все эти вольные или невольные помощники наших палачей будут сидеть с ними на одной скамье. Мы не забывали и никогда не забудем каждого из них поименно. Как говорится, человечество должно знать своих негодяев!" [133]
Не думаю, что, читая подобные речи Максимова или Солженицына, западные интеллектуалы называли бы их "прямолинейными идеалистами" или "моральными романтиками". В одной из статей, которая распространяется в русских кругах на Западе (но написана, возможно, в России) можно прочесть: "…За познание добра и зла человек заплатил изгнанием из рая. Плата за него и поныне остается непомерно высока. Многие поэтому отворачиваются, многие закрывают глаза, не желают слышать, видеть и тем более говорить. К чести Максимова должно сказать: он не отвернулся, он постарался увидеть и сказать. Однако страдания, видимо, столь ожесточили его, что он перестал отличать Добро от Зла, не знает, где Добро и в чем Зло. Это самая безысходная и безнадежная потеря для человека, тем более – писателя. Самый мучительный итог и бесплодность горького поражения" (из эссе Серг. Елагина "Кровожадное христианство Владимира Максимова", рукопись).
Разумеется, я не разделяю взглядов Солженицына и Максимова на западную интеллигенцию, со многими из представителей которой я познакомился в последние годы лично во время их поездок в СССР. Мне приходилось много раз беседовать в Москве с учеными-советологами, весьма далекими от идей социализма и коммунизма. Это новое поколение советологов вызывает уважение объективностью и независимостью своих суждений. Они могут вносить и уже вносят большой вклад в изучение советской истории, ибо для них не существует "запретных тем". Я с большим уважением отношусь к усилиям западных левых интеллектуалов, а также социалистов и коммунистов, хотя и не разделяю всех их концепций. Я стараюсь рассказать им, как умею, о трагическом опыте нашей страны, о злодеяниях и преступлениях прошлого. Но я делаю это не для того, чтобы они перестали верить в социализм, а чтобы они не повторяли наших трагических, но отнюдь не фатальных ошибок.
Конечно, я не одобряю всех аспектов советской внешней политики, но у меня вызывают протест и многие аспекты внешней политики западных стран. И если я, в отличие от некоторых советских диссидентов и эмигрантов, неизменно выступал за развитие разрядки и сотрудничества между Востоком и Западом, – то следовательно, я уверен – такая разрядка уменьшит масштабы возможных ошибок с обеих сторон и, таким образом, увеличит шансы человечества выжить в этом мире, который действительно начинает, порой, катиться в пропасть.
В свете сказанного можно понять, какое негодование вызывает у людей вроде Максимова и Солженицына моя позиция. Ведь многие западные деятели смогут подумать, что Солженицына и Максимова поддерживают отнюдь не все и даже не большинство советских диссидентов. Вот, например, западногерманский журналист Матиас Шрайбер так и написал, что хотя по своему нравственно-религиозному пафосу Солженицын чем-то похож на Льва Толстого, однако "не следует забывать, что в Советском Союзе меньше радикальных и больше приемлющих систему коммунизма диссидентов, как Рой Медведев. Солженицын говорит от своего, а не от их имени". [134]
Еще более определенно поддержал мою позицию известный английский общественный деятель Кен Коут: "В то время, как Россия Солженицына, как и весь его мир, заполнены темными, безрассудными фигурами, жестокими и алчными людьми, бессмысленными институтами, Россия Медведева составляет часть его собственного мира, где признают доводы разума, где прислушиваются, хотя бы и с трудом, к свидетельствам мира – мира, доступного для анализа и объяснения и, что важнее всего, мира изменяющегося. Солженицын предлагает своим соотечественникам давно изъеденные червями предписания воздержания, покорности и благочестия. Медведев же призывает их спорить, думать и содействовать реформам. Опираясь на рационализм Маркса, он беспощадно применяет его к социальной действительности собственной страны". [135]
Ясно, что после подобного рода отзывов западных интеллигентов и меня ждет в будущем только скамья Второго Нюрнберга. Однако я буду находиться там не в столь уж плохом обществе, если список подсудимых будут составлять Солженицын, Максимов или Григоренко.
И все же есть надежда, что ни мне, ни близким мне западным интеллигентам, ученым и журналистам не придется сидеть за решеткой по приговору "Второго Нюрнберга". По свидетельству Солженицына, у нас объявился весьма могущественный союзник, который также выступает за прекращение холодной войны с СССР. Это крупная американская, да и большая часть японской и западноевропейской буржуазии. Выступая 30 июня 1975 года по приглашению Американской федерации труда на большом собрании в Вашингтоне, Солженицын сказал: "Но подобно тому, как мы ощущаем себя с вами союзниками, существует и другой союз… На первый взгляд странный, удивительный, а если вдуматься, то очень обоснованный и понятный. Это союз наших коммунистических вождей и ваших капиталистов… Это союз не новый…". [136]
Яростный противник всех видов и форм сотрудничества и торговли между Западом и Востоком, Солженицын почти дословно повторил в этой своей речи слова Маркса, когда с негодованием говорил о "той сжигающей капиталистов жажде наживы, которая теряет всякие границы, всякие самоограничения, всякую совесть, только бы получить деньги". [137]
В порыве возмущения Солженицын призвал своих слушателей вспомнить лозунг: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Аудитория в Вашингтоне, состоявшая из тех же капиталистов, политиков и профсоюзных боссов-миллионеров, аплодировала оратору, который вместо традиционного обращения "Дамы и господа" начал свою речь словами "Братья по труду!" Но ведь и американские рабочие, которые не были представлены на этом приеме, также хотят, чтобы их товары имели надежный сбыт, и чтобы США выбрались наконец из трясины перманентного кризиса. Кто же будет создавать и охранять те концлагеря и иные застенки, которые планирует создать для западных либералов Владимир Максимов?
Советская печать, к счастью, полностью игнорирует мое существование и мои книги. За последние десять лет я лишь дважды видел упоминание о себе в печати. В первый раз это было в 1971 году в газете "Вечерняя Москва". В статье о краже книг в Ленинской библиотеке содержался намек, что Рой Медведев если и не крадет сам книги из библиотек, то охотно принимает их в подарок. По этому случаю у меня был даже устроен тщательный обыск. Правда, во всей моей библиотеке была обнаружена только одна книга с каким-то библиотечным штампом, стоимостью в 90 копеек. Заодно с этой книгой был "изъят" и увезен весь мой научный архив.
Второй раз совсем недавно я обнаружил свое имя в книге чехословацкого журналиста Томаша Ржезача "Спираль измен Солженицына". В этой книге, полной всякого рода сознательных искажений и ошибок, автор называет меня "ближайшим другом Солженицына", хотя я виделся и беседовал с Солженицыным всего три раза в жизни. К тому же мне приписывается такой отзыв об одном из произведений Солженицына, который я никогда не высказывал ни устно, ни письменно.
Иное дело устная пропаганда. Здесь, как я могу судить, мне и моему брату уделяется немало внимания. Еще в 1970 году на семинаре в Черемушкинском райкоме партии лектор Г. Н. Чистяков утверждал, что я размножал рукопись "К суду истории" в десятках экземпляров в машинописном бюро своего института. Эта рукопись готовится к печати издательством "Посев" в ФРГ с антисоветским предисловием. Мне будто бы показали это предисловие, но я ответил, что не передавал "Посеву" свою рукопись, но буду рад, если ее там опубликуют. Среди слушателей Чистякова была и моя жена, но он этого не знал.
Между тем ложь, преподносимая Чистяковым, была весьма знаменательна. Конечно, я не размножал своей рукописи, да в моем институте не было вообще машинописного бюро. Еще осенью 1969 года я переслал рукопись в США и заключил через друзей формальный договор с издательством "Кнопф". Возможно, что издательство "Посев", не зная об этом, готовило к изданию какой-то первоначальный вариант книги. Именно так было с книгой моего брата "Подъем и падение Лысенко". За несколько месяцев до одобренного им американского издания книги, ее ранняя версия была опубликована "Посевом". Однако в моем случае издательство "Кнопф" опередило непрошеных конкурентов.
Позднее на семинаре международников в Москве некто Власов призывал вести решительную борьбу с такими авторами, как Солженицын и Медведев, которые явно "не в своем уме". На вопрос, почему нас не арестуют, Власов с сожалением ответил, что для этого нет еще веских юридических оснований.
Совсем недавно в одном из установочных идеологических докладов было сказано, что за границей часто выступает в печати "некий советский историк Медведев, которого западная пропаганда цитирует так же охотно, как и Солженицына, Амальрика и Буковского". Докладчик пояснил, что этот московский историк является на самом деле бывшим белорусским полицаем, еще в 1944 году бежавшим на Запад и лишенный затем советского гражданства. Его подлинное имя Роман Медведев, хотя он переделал свое имя на английский лад. Докладчик все же не сказал, какое английское имя присвоил себе этот бывший немецко-белорусский полицай.
Я привожу здесь лишь отдельные известные мне примеры. Чаще всего говорят, что я эмигрировал в Израиль или в Англию. В последнем случае меня путают с братом, который, впрочем, также не эмигрировал, а был лишен советского гражданства во время годичной научной командировки. Некоторые из лекторов говорят, что я был уволен из Академии педагогических наук за злоупотребления. Кое-где вновь выплывает вопрос о "воровстве книг". Между тем я ушел с работы по собственному желанию и с наилучшей характеристикой. Возможно, докладчики путают меня с вице-президентом Академии педагогических наук А. Маркушевичем, который, действительно, был наказан и отправлен на пенсию за скупку краденых книг и архивных документов.
В издательстве "Просвещение", где я работал несколько лет в главной редакции, один из докладчиков сказал, что Рой Медведев является членом московского сионистского комитета и нигде не работает, так как получил миллион долларов наследства. К сожалению, я не получал никакого наследства. Но я теперь очень внимательно просматриваю все сообщения "Инюрколлегии" о беспризорных наследствах и поиске наследников.
Решение посвятить жизнь общественным наукам и политике я принял еще в шестнадцать лет и никогда не менял. Я получил философское образование, но много лет работал учителем истории и директором школы. Эта работа дала мне многое для понимания людей и мотивов их поведения. Конечно, тридцать лет назад я не был диссидентом. Но и тогда я видел, что действительность вокруг меня содержит немало доброго и хорошего, но также много зла и неправды. Теперь я вижу мир в основном таким же. Я убедился лишь в том, что в мире оказалось больше неправды и зла, чем я видел в молодости. Но в нем оказалось также больше добра и правды, чем это я видел в юности. И это делает меня оптимистом.
В книге "Бодался теленок с дубом" А. Солженицын писал: "Жизнь научила меня плохому. Плохому я верю больше". У меня другой опыт. Конечно, и я видел в жизни немало плохого, хотя и не провел, как Солженицын, многие годы в сталинских лагерях. Но я старался все же учиться у жизни не плохому, а хорошему. И хорошему в жизни и в людях я продолжаю верить больше, чем плохому.
Среди диссидентов есть люди, которые относятся ко мне и Жоресу с раздражением, порой даже с озлоблением. Многие из них, никогда не встречаясь со мной, видят во мне чуть ли не личного врага. Но у меня самого нет в нашем движении личных врагов. Есть, конечно, немало людей, с мнением которых я не согласен и методы которых вызывают у меня возражения. Однако нет в любом из направлений нашего демократического движения людей, несчастью которых я бы радовался и неудачи которых доставляли бы мне удовлетворение. Я не согласен с известным евангельским изречением насчет правой и левой щеки. Но мне глубоко чужда и библейская заповедь: "око за око".
Я пишу и печатаю только то, что думаю. Но не всегда все, что думаю. Надо ведь оставить кое-что и на будущее.
Чаще всего меня называют "социалистом", "марксистом", "еврокоммунистом" или "евромарксистом", реже "ленинцем" или большевиком. Иногда пишут обо мне как о каком-то "джефферсоновском ленинисте" или "сталинисте с человеческим лицом". Меня называли также "хрущевистом", "коммунистом брежневского толка". Без существенных оговорок я соглашаюсь лишь с первым определением. Я считаю, что персонификация идейных, научных и этических течений, вполне естественная на первых порах как признание заслуг основателя того или иного учения, не может продолжаться вечно. Учения, которые сохраняют имя своего создателя, постепенно превращаются в религию или в догматизированный свод моральных правил (конфуцианство, магометанство, христианство, гандизм). Научные направления или учения (дарвинизм, менделизм, марксизм, коперникианство) должны сливаться с соответствующими науками (биология, социология, астрономия, политэкономия, философия), и им незачем присваивать те или иные имена. Поэтому сам я называю себя социалистом, т. е. сторонником социализма, а не приверженцем социал-демократической партии. Я не буду вдаваться здесь в рассуждения о том, каким я представляю социализм.
Свою первую статью я опубликовал в 1957 году, хотя писал на разные темы и до этого. С тех пор сделано немало, хотя и меньше, чем я хотел бы сделать. Но мой брат геронтолог, а жена – врач, и потому я надеюсь поработать в исторической и политической науках еще пятнадцать-двадцать лет.
Некоторые из вновь объявившихся диссидентов странным образом выражают по этому поводу свое недовольство. Так, например, известный историк М. Гефтер, проработавший много лет в Институте истории АН СССР и только теперь, выйдя на пенсию, решивший попробовать свои силы на трудной стезе диссидентства, писал недавно, имея ввиду содружество диссидентов: "А в этом доме братья Медведевы не последние. Напротив. Они из первых, и не только по времени. Нет, это уже давно не двое молодых людей, смело и деятельно вступивших на тернистую почву инакомыслия. Теперь это без малого учреждение, причем весьма заметное и как будто влиятельное. Оно пишет и свидетельствует. Оно на страницах прессы, на приемах в посольствах, оно раздает интервью и политические прогнозы. Из него систематически выходят реестры направлений с точным определением кто, где… С учреждения и спрос другой, чем с неоперившихся новичков. Тут уже мерка иная". [138]
Имея в виду меня и Жореса, М. Гефтер пишет даже о "сплоченном семейном Олимпе" и даже о якобы "наивной и бесстыжей демонстрации самодельных эполет". Оставим на совести М. Гефтера эту весьма неожиданную для маститого историка демонстрацию столь ожесточенной озлобленности, которая сочетается у него с призывом сплотить воедино все демократические силы в нашей стране. Что собственно не нравится ему в деятельности нашего с Жоресом "семейного учреждения"? А прежде всего то, что наши политические прогнозы никак не совпадают с политическими прогнозами самого Гефтера и его единомышленников. Мы с Жоресом все же смотрим на будущее нашей страны с некоторым оптимизмом.