- С погреба. Выпейте по стаканчику холодненького. Варламовна принесла.
- Хорошая она женщина! - отметила Надежда.
- Другую такую хозяйку и сыскать вряд ли возможно, - подхватила мать. - Может, остаться нам на этой квартире?
- Нет, нет, - возразил Владимир. - Будем искать другую. И не только потому, что хозяева часто устраивают "гулянки", попросту - попойки… Нам надо попросторнее…
- Я стала отказываться от молока, - продолжала Елизавета Васильевна, - а Варламовна говорит: "Все одно поросятам выливаем".
- Если все равно поросятам, - рассмеялся Владимир, - так пей, Надюша!
- А ты говорил…
- Торговое скотоводство? А тут - поросятам! Это оттого, что в Шуше еще нет маслодельного завода. Но завтра он будет. Обязательно будет. Патриархальщине придет конец.
7
Проходили дни за днями, недели за неделями, а полиция все не присылала документов.
В чем же дело? Намеренное издевательство или обычная чиновничья медлительность?
Ульянов справлялся и у волостного писаря, и у священника, и у стражника Заусаева, заставлявшего каждый день расписываться в прошнурованной книге. Стражник отвечал отрывисто:
- Начальство знает. Закон-порядок!
Не завалялись ли их "статейные списки" в канцелярских дебрях? И они отсылали напоминания исправнику, но ответа по-прежнему не было.
Теперь ни работа, ни прогулки уже не могли приглушить волнения. Надежда стала жаловаться на бессонницу. Владимир тоже ночи напролет беспокойно вертелся на кровати, укладывался поудобнее, стараясь заснуть, и только на рассвете впадал в забытье. Утром вставал с головной болью.
Не выдержав, без всякого разрешения поехал в Минусинск.
И нет его.
Возможно, что вчера не успел приехать в город до закрытия "присутствия". Но сегодня к исправнику, несомненно, пошел с утра… Мог бы давно вернуться.
Где он? И что с ним? При его пунктуальности.
Револьвер оставил в столе. А ведь могли разбойники по дороге посчитать за богача. Говорят, так погиб где-то в Якутской области рабочий-революционер Петр Алексеев…
И вот Надежда, укутав поджатые руки уголками полушалка, стоит у поскотины и смотрит на дорогу, теряющуюся в сумерках.
И не уйдет, пока не дождется.
8
По дороге в Минусинск у Владимира Ильича разболелся зуб, и там пришлось прежде всего искать дантиста. Но во всем городе не оказалось ни одного зубоврачебного кабинета. Помог провизор Мартьянов - приготовил капли. И посоветовал не запускать болезни:
- Без лечения вы измучитесь. Вам необходимо съездить в Красноярск.
Легко сказать - съездить. Поднадзорному никуда нельзя двинуться без разрешения высоких властей.
А хорошо бы, черт возьми, побывать в Красноярске! Проветриться бы немножко, узнать новости, сходить в библиотеку, повидаться с Красиковым.
Как он там, Петр Ананьевич? Удалось ли ему создать кружки среди рабочих? Есть ли возможность организовать партийный комитет?
Капли помогли забыть про зубную боль, и утром Владимир Ильич пошел к исправнику. Но по дороге ему встретился Стародубцев. Оказалось - приезжал за тетрадями. Теперь бы уже пора возвращаться домой, да не на что нанять ямщика.
- Поедемте вместе, - пригласил Ульянов. - Я нанял туда и обратно. У вас больше дел здесь нет?
- Дела-то мои денег просят. Хотелось грифельные доски ребятишкам…
- А отец Иван не помогает?
- Ну-у… - Стародубцев безнадежно покачал головой. - За этот год я узнал его: зимой снегу не выпросишь.
- Выходит - поповские руки загребущие? Все - себе?
- Так. Прошлой весной, помните, он ругу собирал? Я по неразумности помогал ему. А вы пошутили: "Как бы он вас не обделил". И вышло по-вашему. Все, дескать, для благолепия храма и его причта.
- Значит, не зря говорят: "Поп со всего возьмет, с попа ничего не возьмешь", а?
- Я еще слыхал: "Родись, крестись, женись, умирай - за все попу деньги подавай!"… А школе - шиш. Отпускают даже не гроши, а какие-то несчастные полушки.
- Почему же вы раньше не сказали? Вместе придумали бы что-нибудь.
- Что придумаешь? Деньги на березах не растут, на земле не валяются.
- Вот это, батенька мой, неверно. Растут деньги! И на земле их можно найти! И не гроши, а целковые! Да, да. Не удивляйтесь. Вы умеете собирать лекарственные травы?
- Не доводилось.
- Пойдемте в аптеку. Знаете Мартьянова? Чудесный человек! Бескорыстный подвижник науки! И очень толковый провизор. Я вас познакомлю. Так вот, он спрашивал меня буквально сегодня - не собирает ли кто-нибудь в Шушенском лекарственные растения. Аптека покупает. Какие? Он все расскажет. Вот и займитесь с детьми.
- Неплохо бы. Только ребятишки-то - на пашнях. Отцы их не отпустят.
- А вы - в праздники. И у школы будут деньги не только на грифельные доски. Пойдемте.
9
Пахло дымом и печеной картошкой.
У костра сидел дед Вавила. Его квадратный лоб был исполосован морщинами, свалявшиеся волосы походили на белый войлок, борода слегка дрожала. Он палочкой выкатил из золы картофелину, подул на нее, перекинул с ладони на ладонь, обжигая заскорузлую, покрытую трещинами кожу, и бросил на горячие угли.
- Малость не упрела. - Зарыл поглубже и, подняв голову, крикнул: - Эй, молодушка! Ты, чай, проголодалась?
- Спасибо, дедушка, - ответила Надя, отрываясь от изгороди. - Я сыта.
- Ну подсаживайся погреться. - Указал на сосновый пень, выкопанный в бору на растопку. - Мимо нас не проедут.
Но пень был смолистым, и Надежда Константиновна присела к костру на корточки. Задумчиво следила за коротенькими струйками пламени, колыхавшимися, как лепестки подсолнечника под легким ветром.
…Когда она с матерью ехала в село, здесь еще не было кострища. Ворота стояли широко распахнутыми, и скот пасся в полях.
Поскотину шушенцы закрыли после николина дня. Тогда и соорудил старый бобыль новый шалаш на месте прежнего, разломанного быками. Развел костерок, стал открывать ворота проезжим. Мужики одаривали сторожа: кто картофелиной, кто куском калача, а кто и печеным яйцом. А чиновники да лавочники бросали на пыльную дорогу полушку или грош, случалось - даже копейку. Тем и жил старик.
Первый раз Надежда пришла сюда с Владимиром тоже в вечернюю пору. Вавила вот так же сидел у костра, грел босые ноги и сетовал на то, что перезимовавшая в погребах картошка "шибко сластит".
- Н-да, - сочувственно проронил Владимир Ильич. - А если побольше соли?
- Да ведь соль-то, она… на дороге, чай, не валяется.
- А мы вам завтра принесем.
Владимир Ильич прислушивался к каждому слову бобыля. Кто же он такой, одетый в лохмотья, изломанный жизнью человек? Можно сказать, голый на голой земле. На богатой сибирской земле, в "мужицком раю", как называет Минусинский округ доктор Крутовский! Бродяга? Нет, тот не усидел бы у поскотинных ворот.
На следующий день принесли соли. Вавила первым делом густо посолил корочку хлеба и долго жевал ее, причмокивая, потом запил водой из котелка. И стал разговорчивее.
Он - из переселенцев. В его родной пензенской деревушке полоски пашни меряли даже не аршином, а четвертью. Ну и соблазнились мужики посказульками о вольной сибирской земле: "Сколько душе угодно, столько и паши! Благодать осподня!"
Владимиру Ильичу припомнились переселенцы, высадившиеся из вагона где-то около Боготола. Тоже были пензенские. Старик в зипуне… Уж не он ли? Нет, тот был помоложе и покрепче. Из лыкового пестеря торчал узенький сошник от самой убогой сохи, в какую впрягают одну лошадку. Крутовский озадачил пришельца: "Такой копарулькой нашей земли не поднять…"
- А нам и не довелось подымать для себя-то, - рассказывал Вавила, грея над костром скрюченные пальцы рук, черных, словно корневища. - Справному мужику пахали пары на его тройке. После подряжались пошеничку жать. Подесятинно. Ох, и большие же десятины у сибирских старожилов! А серпом-то, чай знаете, немного заробишь. Все ж таки сгоношились - избушку себе поставили, навроде землянухи. Можно бы зиму скоротать. Да от худобы расплодилась вша. Как мураши весной. И никакого не было от нее спасенья. А на святках навалилась горячка и… - Старик, хрипло вздохнув, прикрыл глаза тяжелыми веками. - И остались мы с внучком-несмышленышем. Его добры люди взяли в сыновья, а мне… мне бы до своей деревни как-нибудь докарабкаться. Пособил бы бог. В свою бы землю, рядышком с упокойницей…
Сейчас Вавила рассказывал о минувшей зиме. За немудрые харчи топил печь под овином Симона Ермолаева. И спал там же, на земляной лежанке, как барсук в норе. В одну из ночей сонный угорел так, что утром молотильщики недвижимого вытащили на мороз, лоб натерли снегом, в уши сунули по ягодке мороженой калины… Полежал на ветру. И помаленьку оклемался.
- Чай, не суждено умирать в чужом-то краю. - Старик поцарапал в бороде, вздохнул. - Насобираю копеек и - в свою сторонушку. Хоть ползком, да доползу. В Сибири жисть - хуже некуда. - Шевельнул ступнями босых ног. - Лапоточки и те не из чего сплесть.
Вот она, горькая доля новоселов! Володя написал об этой доле в своих "Рынках".
А там, в российских губерниях, на их родине, еще хуже. И Надежде вспомнился бобыль-дровосек, с которым девчонкой ездила в лес. Вспомнила она и нищих на папертях церквей, и бурлаков на пристанях, и городских босяков. Когда-то ее потряс страстный обличительный трактат Льва Толстого "Так что же нам делать?". О Хитровом рынке, о ночлежках: три копейки без подушки, пять - с подушкой. Тогда и задумалась впервые: как повернуть жизнь, чтобы бедных не было? Стала вместе с матерью помогать беднякам на сенокосе. Позднее поняла - этим жизнь не повернешь.
Не счесть их, вот таких обездоленных, босых да голодных. Убогая, нищая матушка-Русь!
Старик не просит подаяния - он тут, отворяя и закрывая ворота, зарабатывает свои гроши да полушки. Но как-то надо ему помочь…
Вавила, видя тревогу на лице, принялся успокаивать:
- Не горюй, бабонька… Только я не кумекаю, ладно ли сказал? Коса-то у тебя одна… Дома-то мы звали барышнями да барынями. Здесь бар нету, - без их и то дюже тошно. А ты не печалься. Воротится твой Ильич.
Старик снова достал картофелину, разломил пополам, и над горячей мякотью заструился парок. Одну половину подал на щепке:
- Ежели не побрезгуешь.
А сам потянулся рукой к мешочку с солью и вдруг замер:
- Слышь, колокольчики!..
Положив половинку картофелины на пенек, Надежда метнулась к воротам:
- Я открою.
- Чижело тебе, несвычно.
- Мне хочется самой…
Показалась приметная пара лошадей: на пристяжке - соловый, у гнедого коренника - звезда на лбу, как фонарь. Едет Володя!
Но что это? Рядом с ним чернеет какая-то фигура. Кто такой? Уж не жандармский ли офицер?
Протяжно заскрипели ворота. Открыв их, Надежда встала у обочины, помахала рукой Володе; сдерживая волнение, всматривалась в незнакомца.
10
- Наденька! Как же ты - сюда? И одна в такую пору! - Владимир, спрыгнув на землю, поцеловал ее. - Извини, что заставил волноваться. Это непроизвольно. Зуб - не вовремя. - Приложил пальцы к щеке. - А лечить некому. Сама видела, не город - захолустье. Коновалы есть - дантистов нет. И только аптекарь Мартьянов облегчил боль.
Ямщик, проехав вперед, остановился напротив костра.
Вавила подбежал закрывать ворота, но Владимир Ильич, поблагодарив за беспокойство и положив монету на коряжистую ладонь, закрыл сам. Потом взял Крупскую под локоть и повел к учителю, уже стоявшему возле ходка:
- Познакомься, Наденька.
Стародубцев, приподняв фуражку, назвал себя; Ульянову сказал, что до дому дойдет пешком.
- Нет, мы вас доставим.
Ямщик, недовольно покашляв, потеснился на облучке. Учитель приткнулся на уголок и по дороге начал рассказывать новой знакомой:
- В городе я очутился, как рак на мели. Уж думал пешком до дому добираться.
- Ты знаешь, Надя, Владимиру Петровичу, как говорят сибиряки, нынче пофартило: Мартьянов дал заказ на лекарственные травы да коренья. И школа будет с деньгами.
- Совершенно неожиданно! - воскликнул учитель. - Все благодаря…
Ульянов не дал договорить:
- Это вы напрасно. Моих заслуг тут нет. Вы и без меня могли пойти к Мартьянову.
- Да я и не предполагал… Вот уж воистину не знаешь, где что найдешь! Словно золотой самородок!
- А в музее мы, - продолжал оживленно рассказывать Владимир Ильич, - вместе смотрели гербарные листы. Теперь ясно, что собирать и как сушить.
- Хорошо придумано! - подхватила Надежда Константиновна. - Для детей - заманчивый труд. И на пользу им: глубже узнают природу. Мне кажется, в этом есть, правда едва приметный, зародыш школы будущего.
- Возможно. Вполне возможно. Ну, а потом мы отправились на пристань - получать багаж: наконец-то нам с тобой пришли книги! Ты не заметила? Вон - на задке целый ящик!
- Те, которые заслали куда-то в сторону Иркутска?
- Вероятно, те самые, отправленные еще зимой.
- Значит, не зря съездил?
- К исправнику зря. До сих пор не отыскали "статейных списков"! Ужасная канцелярская волокита! Сибирские "порядки"! Исправник обещает запросить из Красноярского тюремного отделения, но… "Улита едет, когда-то будет".
- Извините за вмешательство, - нерешительно заговорил Стародубцев. - А что, если отца Ивана попросить по-свойски? Я бы мог к нему сходить.
- Без документов? Ни в коем случае. У нас…
Ульянов приложил руку к щеке.
- Ты бы помолчал, Володя. Тебе трудно с больным зубом.
- Ничего. - И, кинув острый взгляд в смущенные глаза учителя, Владимир Ильич повторил: - Ни в коем случае. У нас такое правило. И вам советую.
- Да я, как лучше…
- А лучше вам с ним… Надеюсь, слыхали от табакуров? Табачок держать врозь. И ладану не подмешивать.
Ямщик помог занести багаж в горницу. Дженни, встретившая у ворот, бегала вокруг, подпрыгивала, повизгивая от радости, и со всех сторон обнюхивала ящик. Владимир прикрикнул: "На место!" Это не подействовало. Оттолкнул - собачка снова метнулась к нему, лизнула руку.
- Такой настырной я не видывала! - возмутилась Елизавета Васильевна, сходила в кухню за ломтиком шаньги. - Угости, а то не отстанет.
- Ну, хорошая, хорошая! - Владимир погладил Дженни, отдал ломоть, и собака ушла на свой коврик.
Опять заныл зуб. Пришлось доставать флакончик с каплями.
Надежда сказала:
- Мартьянов прав: надо тебе, Володя, в Красноярск. К дантисту, я думаю, разрешат.
- В Красноярск - заманчиво! Но… - Взял Надю за плечи и поцеловал в висок. - Сейчас не могу. Пока не обвенчаемся.
- У тебя серьезные опасения?
- Черт их знает, что у них на уме, у полицейских крючкотворов?! В одном моем прошении уже отказано: не позволят Кржижановским и Старковым приехать к нам на свадьбу.
- Думаешь, это не случайно?
- Пока ссылаются только на побег Рай-чина: дескать, взял отпуск на поездку в деревню, а сам сбежал. Исправник рассвирепел, ни о чем слышать не хочет. Вот тебе и Красноярск!
Обоим не терпелось взглянуть на книги. Владимир острием топора отодрал крышку, Надежда ножницами разрезала рогожу, и они склонились над пропыленным ящиком, словно над ларцом с драгоценностями. Беспокойная Елизавета Васильевна напомнила, что на столе остывает самовар, но дочь ответила:
- Подожди, мама. Не каждый день приходит такое богатство!
Доставая книгу за книгой, Владимир нетерпеливо откидывал корку переплета, иногда пробегал глазами по оглавлению и передавал Надежде. Она, взглянув на заглавие, тряпочкой вытирала пыль и ставила на полку. По разделам. Как в настоящей библиотеке! Тут была и беллетристика, и поэзия, и экономические исследования, и философские трактаты, и статистические сборники.
- Теперь нам можно не опасаться зимней скуки.
- Ты, Наденька, права. Такими богатыми мы с тобой и в Питере не были. Хватит до конца здешнего сидения. Хотя как сказать, - Владимир взыскательным взглядом окинул книжные полки, - все равно придется беспокоить в Минусинске Мартьянова, в Москве - Анюту, в Питере - "Тетку" с ее книжным складом.
- Новинки нам, конечно, понадобятся.
- Не только новинки. Хорошие книги, Наденька… Ну, как бы тебе сказать? Это - родники в жаркой пустыне. Сколько ни пей - жажды не утолишь.
Глава вторая
1
Сквозь непролазные леса пробралась весна за Прибайкальские хребты, сорвала снежные папахи с высоких сопок, растопила сугробы в тесных долинах, взломала лед в верховьях Лены.
Но в последние апрельские дни со всей исполинской силой дохнул север. Выпал снег по колено, покрылся жесткой коркой. В речных теснинах тяжелый морозный ветер остановил льдины и спаял в громоздкие заторы.
Федосеев проснулся от головной боли. Казалось, ледяные клещи стиснули виски и придавили к соломенной подушке. Руки болели тоже: он подержал ладони на лбу, потер возле ушей, и в голове потеплело. Пошевелил ногами, обутыми в потрепанные валенки; откинул с груди жесткую дерюгу, какими в деревнях застилают полы, и встал. Под его шагами заскрипели половицы, в щели из промороженного подполья тянуло холодом. Смутно синели окна, - начинался рассвет, студеный, безрадостный.
Вчера, почувствовав слабость во всем теле, не смог сходить в лес за дровами. Осталось только два полена. Сейчас расколол их на несколько частей, сложил в русской печи и поджег. Накинув на плечи куртку, стеганную на оческах льна, сел перед задымленным челом.
Вспомнил - сегодня первое мая! Не сходить ли ему к политическим ссыльным? Поздравить. От дружеской беседы согреется душа… Но к кому пойдешь? И не время для визитов. Того и гляди, станут приглашать за стол, а сами переглянутся, - дескать, нарочно пришел к завтраку, чтобы подкормиться у таких же обездоленных и вынужденных экономить каждый кусок. У кого-нибудь прорвется жалость. А он не хочет жалости, не хочет подачек ни от родных, с которыми у него разные пути-дороги, ни от знакомых, пусть даже искренне заботливых. А недруги опять сочинят какую-нибудь гаденькую небылицу… Нет, ни к кому он не пойдет, даже к доктору Ляховскому. Тот ведь непременно спросит по своей врачебной привычке: "Ну, а как мы себя чувствуем?" Этот бесполезный вопрос - соль на больную рану.
Однако пора завтракать. В котелке оставалась кипяченая вода. За ночь она покрылась ледяной коркой. Николай Евграфович сунул котелок в печку, к догоравшим поленьям.
Когда вода подогрелась, налил в помятую жестяную кружку, достал с полки черствый кусок хлеба и густо посолил крупной солью.
Откусывал осторожно, - болели зубы, кровоточили десны. Эта напасть не миновала и других ссыльных. Доктор Ляховский всех утешает: недель через пять в тайге вырастет черемша - отличное лекарство! Помогает лучше чеснока. Исправник, надо надеяться, даст разрешение сходить в тайгу. Черемши нужно нарвать побольше и, по примеру местных жителей, засолить в кадках про запас. Может быть, те, у кого еще сохранились силы, и пойдут за черемшой, а ему поздно думать об этом…
Вынул из кармана маленький револьвер-"бульдог". Ствол у него коротенький, да и весь он умещается на ладони. Но пули достаточно крупные…
Не заржавел ли?.. Покрутил барабан, попробовал взвести курок. Все в порядке. Можно не сомневаться…