Если внести некоторые изменения в изложенное здесь об армянах, мы получили бы истории греков и сирийцев. В действительности греки были первыми жертвами националистической идеи. Я уже описывал, как за несколько месяцев до начала европейской войны османское правительство начало переселять турецкоподданных греков с побережья Малой Азии… В течение трех или четырех месяцев более 100 тысяч греков были выселены из мест, где они жили столетиями, и переселены на побережье Средиземного моря, а оттуда на греческие острова и во внутренние области страны… Возможно, вследствие того, что цивилизованный мир не протестовал против этих переселений, турки впоследствии решили применить тот же метод, но в еще больших масштабах, не только к грекам, но и к армянам, сирийцам, несторианцам и к представителям других подвластных им народов. Действительно, Бедри-бей, префект полиции Константинополя, сам рассказывал одному из моих секретарей, что они решили применить подобный метод ко всем другим народам империи…
Глава 25
Талаат объясняет, почему он депортирует армян
Это было незадолго до того, как история об армянских зверствах во всех своих ужасающих деталях достигла американского посольства. В январе и феврале начали поступать отдельные обрывочные сообщения, но в первое время считалось, что все это является продолжением беспорядков, в течение многих лет будораживших армянские провинции. Когда появились сообщения из Урумии, и Энвер, и Талаат отмахнулись от них, назвав преувеличениями. Когда же мы впервые услышали о беспорядках в Ване, они заявили, что речь идет о восстании толпы и очень скоро ситуация окажется под контролем. Теперь я понимаю, что в те первые месяцы турецкое правительство было преисполнено решимости как можно дольше держать эти факты в тайне от внешнего мира. Они хотели, чтобы Европа и Америка услышали об уничтожении армянского народа, уже когда все будет кончено. А поскольку турки в первую очередь старались держать в неведении именно Соединенные Штаты, то, обсуждая проблемы со мной и моим персоналом, они прибегали к самым беззастенчивым уклонениям и увиливаниям.
В начале апреля власти арестовали около 200 армян в Константинополе и выслали их в глубь страны. Многие из тех, кто был депортирован в те дни, являлись видными деятелями социальной и финансовой сфер, образования и промышленности. Большую часть этих людей я знал и потому живо интересовался их судьбами. Но когда я заговорил о них с Талаатом, он ответил, что правительство действовало в порядке самозащиты. Армяне в Ване показали себя активными бунтовщиками. Было известно, что высланные жители Константинополя вели переписку с русскими, и имелись все основания опасаться, что они начнут восстание против центрального правительства. Поэтому самым безопасным планом представлялась отправка их в Ангору и другие города внутри страны. Талаат категорически отрицал, что это часть некоего общего плана освобождения города от армянского населения, и утверждал, что основную часть армян в Константинополе никто не побеспокоит.
Только вскоре из внутренних частей страны стали приходить весьма специфические и чрезвычайно тревожные сообщения. Вывод флота союзников из Дарданелл положил начало резкому изменению обстановки. И до тех пор существовали многочисленные признаки того, что в армянских провинциях не все хорошо. Когда же стало совершенно ясно, что традиционные друзья армян – англичане, французы и русские – не смогут прийти им на помощь, маски были сброшены. В апреле меня неожиданно лишили привилегии использования шифра для связи с американскими консулами. Письма начали подвергаться жесточайшей цензуре. Такие меры могли означать только одно: в Малой Азии происходило то, что власти были намерены любой ценой скрыть. Но в этом они не преуспели. Несмотря на всяческие препятствия, чинимые путешественникам, некоторые американцы, главным образом миссионеры, проникали в запретные районы. Потом они часами сидели в моем кабинете и, не в силах сдержать слезы, рассказывали об ужасах, через которые им довелось пройти. Некоторых из этих людей, и мужчин и женщин, сцены, которым они стали свидетелями, довели до нервного расстройства. Во многих случаях они привозили с собой письма от американских консулов, подтверждавшие самое страшное из их рассказов и добавлявшие еще множество непечатных подробностей. Сущность всех этих сообщений из первых рук заключалась в следующем: крайняя жестокость и злодейство турок, постоянно проявлявшиеся на протяжении веков, на этот раз превзошли себя. Мне сказали, что существовала только одна надежда спасти почти 2 миллиона человек от кровавой расправы и голода – это моральный авторитет Соединенных Штатов. Люди обреченной нации объявили, что, если американский посол не сможет остановить турок, весь армянский народ исчезнет. Причем ко мне обращались не только американские и канадские миссионеры. О вмешательстве меня просили даже их немецкие коллеги. Они подтвердили все самое плохое из того, что я уже слышал, причем не скупились на упреки своей собственной стране. Они не скрывали унижения, которое испытывали, будучи немцами, из-за того, что их страна выступала союзником людей, способных творить такие неслыханные зверства. Тем не менее они достаточно хорошо понимали немецкую политику и не сомневались: Германия не станет вмешиваться. Они говорили, что ждать помощи от кайзера нет смысла. Америка должна остановить массовые убийства, или они будут продолжаться.
Если подходить с формальной точки зрения, я не имел права вмешиваться. В соответствии с буквой закона обращение турецкого правительства со своими подданными оставалось внутренним делом Турции. Если оно напрямую не затрагивало американские интересы и жизнь американских граждан, оно было вне юрисдикции американского правительства. Когда я впервые попытался обратиться к Талаату с этим вопросом, он в весьма недвусмысленных выражениях обратил мое внимание именно на этот факт. Эта беседа была одной из самых волнующих из всех, которые мне приходилось вести. Незадолго до этого меня посетили два миссионера, рассказавшие о пугающих событиях в Конии. Выслушав их рассказы, я не смог удержаться и немедленно отправился в Оттоманскую Порту. Мне не потребовалось много времени, чтобы убедиться: Талаат находится далеко не в лучшем расположении духа. В течение многих месяцев он пытался добиться освобождения своих ближайших друзей Аюба Сабри и Зиннауна, которые содержались в плену у англичан на Мальте. Его неудачи в этом вопросе были постоянным источником гнева и раздражения; он не мог не говорить об этом, постоянно выдвигал все новые и новые предложения, позволившие бы вернуть его друзей обратно в Турцию, и уже не единожды обращался ко мне за помощью. Турецкий глава обычно приходил в неистовство, думая о своих отсутствующих друзьях, и, заставая его в такие минуты, мы обычно говорили, что он находится в "настроении Аюб Сабри". В то утро министр внутренних дел был в "настроении Аюб Сабри", причем в его наихудшем варианте. Он снова попытался освободить пленных и снова потерпел неудачу. Как обычно, он старался соблюсти внешнее спокойствие и быть по отношению ко мне вежливым, но его короткие, отрывистые фразы, бульдожья жесткость, а главное, сжатые кулаки, которые он держал на столе, показывали, что момент крайне неблагоприятен для обращения к его совести или чувству сострадания. Сначала я заговорил с ним о канадском миссионере докторе Макнотоне, который подвергся жестокому обращению в Малой Азии.
– Этот человек – английский шпион, – ответил Талаат. – У нас есть доказательства.
– Позвольте мне ознакомиться с ними.
– Мы ничего не станем делать ни для одного англичанина или канадца, пока они не освободят Аюба и Зиннауна.
– Но вы же обещали обращаться с англичанами, находящимися на службе у американцев, как с американцами, – ответил я.
– Возможно, – не стал спорить Талаат, – но обещания не держат вечно. Я отзываю это обещание. На всякое обещание есть лимит времени.
– Но если обещание ни к чему не обязывает, тогда что это? – спросил я.
– Гарантия, – быстро ответил Талаат.
Это тонкое, чисто турецкое отличие имело немалый метафизический интерес, но у меня были практические вопросы, которые следовало обсудить. И я заговорил об армянах в Конии. Не успев начать, я почувствовал, что настроение Талаата стало еще более враждебным. Его глаза загорелись, он стиснул зубы, подался вперед и процедил:
– Они американцы?
Подтекст этого вопроса едва ли был дипломатическим: это был просто способ дать мне понять, что я занимаюсь не своим делом. Через несколько мгновений Талаат выразил свою мысль более развернуто.
– Армянам нельзя доверять, – сказал он, – и, кстати, то, что мы с ними делаем, не касается Соединенных Штатов.
Я ответил, что всегда считал себя другом армян и был шокирован, узнав, какому обращению они подвергаются. Но в ответ он только покачал головой, что означало отказ обсуждать со мной этот вопрос. Я понял, что ничего не добьюсь, если буду продолжать настаивать. И заговорил о другом англичанине, с которым обращались недолжным образом.
– Он англичанин, разве не так? – заявил Талаат. – Значит, я буду обращаться с ним как захочу.
– Ну, съешьте его, если хотите, – сказал я.
– Не стану. У меня будет несварение.
Талаат тоже находился в некоем бесшабашном настроении.
– Gott, strafe England! – выкрикнул он одну из немногих знакомых ему немецких фраз. – Что касается ваших армян, мы не будем говорить о будущем. Мы живем сегодняшним днем. А если речь идет об англичанах, можете телеграфировать в Вашингтон, что я не сделаю для них ничего, пока не освободят Аюба.
Затем он принял картинную позу, прижал руку к сердцу и сказал по-английски (я думаю, это было все, что он знал на этом языке):
– Аюб Сабри, он – мой брат.
Несмотря на это, я снова попросил за доктора Макнотона.
– Он не американец, – сказал Талаат. – Он канадец.
– Но это почти одно и то же, – возразил я.
– Ладно, – хмыкнул Талаат, – я отпущу его, если вы пообещаете, что Соединенные Штаты аннексируют Канаду.
– Обещаю, – быстро ответил я, и мы оба засмеялись этой нехитрой шутке.
– Всякий раз, когда вы сюда приходите, – твердо сказал Талаат, – вам удается что-то у меня украсть. Хорошо, считайте, что вы получили своего Макнотона.
Конечно, эта беседа не была многообещающим началом, если говорить об армянах, но Талаат далеко не всегда был в "настроении Аюб Сабри". Его настроение менялось легко и быстро, как у ребенка; сегодня он мог быть в ярости и проявлять несговорчивость по любым вопросам, но уже назавтра становился добрым, понимающим и в высшей степени снисходительным. Поэтому было бы во всех отношениях благоразумнее дождаться более благоприятного момента, чтобы затронуть вопрос, который мгновенно пробуждал в нем варвара. Такая возможность вскоре представилась. Как-то раз, вскоре после описанной мной выше беседы, я снова пришел к Талаату. Первое, что он сделал, – это открыл ящик стола и вытащил пачку желтых телеграмм.
– Почему вы не дадите эти деньги нам? – с ухмылкой спросил он.
– Какие деньги? – удивился я.
– Здесь для вас телеграмма из Америки. Вам посылают много денег для армян. Вы не должны использовать их таким образом. Отдайте их нам, туркам, они нужны нам не меньше, чем им.
– Я не получал никаких телеграмм, – ответил я.
– Пока нет, но получите, – сказал он. – Вы же знаете, что я всегда получаю ваши телеграммы раньше. И, только ознакомившись с их содержанием, отправляю их вам.
Это утверждение было чистейшей правдой. Каждое утро все некодированные телеграммы, полученные в Константинополе, передавались Талаату, который читал их и только после этого давал согласие на их отправку адресату. Даже телеграммы посольств не были исключением, хотя, конечно, это не касалось шифрованных сообщений. В другой момент я непременно выразил бы протест по поводу нарушения моих прав, но обаятельная искренность Талаата по вопросу о вскрытии моей корреспонденции, которой он в самом прямом смысле помахал перед моим носом, дала мне прекрасную возможность перейти к запретной теме.
Правда, в этом случае, как и во многих других, Талаат был донельзя уклончив, ничего не обещал и с ожесточенной враждебностью высказался об интересе, который американский народ проявлял к армянам. Свою политику он объяснял тем, что армяне поддерживали постоянные связи с русскими. Из этих бесед я вынес твердое убеждение, что Талаат был непримиримым врагом этого преследуемого народа. "У меня создалось впечатление, – записал я в своем дневнике 3 августа, – что Талаат желает уничтожить несчастных армян". Он сказал мне, что комитет "Единения и прогресса" рассмотрел вопрос во всех деталях и что проводимая политика будет именно такой, какую он официально принял. По его мнению, я не должен думать, что решения о депортации принимались поспешно и непродуманно, в действительности они явились результатом длительных и тщательных обсуждений. На мои непрекращающиеся просьбы о том, что он должен проявить милосердие к армянам, Талаат отвечал то серьезно, то зло, то легкомысленно.
– Когда-нибудь, – как-то сказал он, – я приду, и мы с вами обсудим армянский вопрос. – После этого он добавил по-турецки: – Но только этот день никогда не наступит.
– Почему вас так интересуют армяне? – полюбопытствовал он в другой раз. – Вы иудей, они христиане. Мусульмане и евреи всегда поддерживали гармоничные отношения. Мы здесь хорошо обращаемся с евреями. Полагаю, вам не на что жаловаться. Почему вы не хотите позволить нам обращаться с этими христианами по нашему усмотрению?
Я часто отмечал, что турки практически любой вопрос рассматривают как личное дело, и все же такая точка зрения меня ошеломила. Между тем в ней полностью проявился турецкий менталитет. Факт, что над всеми расовыми и религиозными соображениями могут стоять такие понятия, как гуманность и цивилизованность, никогда не приходил, да и не мог прийти ему в голову. Турки могут понять христианина, который борется за христианина, еврея, который заступается за еврея, но такие абстракции, как справедливость и порядочность, не входили в систему их ценностей.
– Создается впечатление, что вы не осознаете очевидного: здесь я не еврей, а американский посол, – сказал я. – В моей стране живет более девяноста семи миллионов христиан и около трех миллионов евреев. Так что, по крайней мере в качестве посла, я на девяносто семь процентов христианин. Но в конце концов, главное не это. Я обращаюсь к вам не от имени конкретной расы или религии, а просто как человек. Вы часто говорили, что хотите сделать Турцию частью современного прогрессивного мира. То, как вы обращаетесь с армянами, не поможет вам воплотить это желание в жизнь. Вы сами себя ставите в ряд отсталых, реакционных людей.
– Мы хорошо относимся к американцам, – сказал в ответ Талаат. – Вам не на что жаловаться.
– Но американцы возмущены вашими преследованиями армян, – возразил я. – Вы должны основывать свои принципы на гуманности, а не на расовой дискриминации, иначе Соединенные Штаты не смогут относиться к вам как к другу и равному. И вы должны понимать, что в христианском мире имеют место существенные перемены. Христиане забывают о различиях между ними, секты сближаются, становятся единым целым. Вы свысока смотрите на американских миссионеров, но не забывайте, что лучшая часть Америки поддерживает их религиозную работу, так же как и их образовательные учреждения. Американцы не только материалисты, думающие в первую очередь о деньгах. Они гуманисты и заинтересованы в распространении справедливости и цивилизации по всему миру. После того как война окончится, вы столкнетесь с качественно новой ситуацией. Вы считаете, что победитель может игнорировать весь остальной мир, но в этом вы не правы. Везде придется считаться с общественным мнением, и в особенности в Соединенных Штатах. Наши люди никогда не забудут эти массовые убийства. Они всегда будут против полного уничтожения христиан в Турции. Они отнесутся к этому как к преднамеренному уничтожению и предъявят обвинения ответственным за это. Вы не сумеете защититься, имея ваш сегодняшний политический статус, и заявить, что действовали как министр внутренних дел, а не как Талаат. Вы отрицаете все идеи справедливости, как мы их понимаем в нашей стране.
Странно, но моя речь не оскорбила Талаата, но и не поколебала его решительности. С таким же успехом я мог обращаться к каменной стене. От моих абстракций он немедленно перешел к конкретике.
– Эти люди, – заявил он, – отказались разоружиться, когда мы этого потребовали. Они выступили против нас в Ване и Зейтуне, и они помогали русским. Есть только один способ защитить себя от них в будущем – депортировать их.
– Предположим, несколько армян действительно предали вас, – не стал спорить я. – Но разве это достаточно серьезный повод для уничтожения целого народа? Разве это может являться извинением страданий женщин и детей?
– Это неизбежно, – ответил он.
Последняя ремарка разъяснила мне многое, но еще более характерным оказалось замечание, высказанное Талаатом репортеру "Берлинер тагеблатт", задавшему ему тот же вопрос.
– Нас упрекают, – сказал он, – в том, что мы не делаем различий между невинными и виновными армянами, но ведь это совершенно невозможно: невинные сегодня могут стать виновными завтра.
Одной из причин, по которой Талаат не мог обсуждать эту проблему со мной свободно, была национальность посольского переводчика. Он был армянином. В начале августа Талаат отправил ко мне посыльного с приглашением прибыть одному, переводчика он обещал предоставить своего. Так Талаат впервые признал, что его обращение с армянами было делом, касающимся меня. Беседа состоялась спустя два дня. Так случилось, что после моего предыдущего визита к Талаату я сбрил бороду. Как только я вошел, министр заговорил в своей обычной добродушно-шутливой манере.
– Вы снова стали молодым человеком, – сказал он. – Вы теперь так молоды, что я больше не могу обращаться к вам за советами.
– Я сбрил бороду, – ответил я, – потому что она поседела от переживаний из-за вашего обращения с армянами.
После этого ритуального обмена комплиментами мы перешли к делу.
– Я просил вас прийти, – начал Талаат, – чтобы объяснить нашу позицию по армянской проблеме в целом. У нас есть три основные причины выражать недовольство армянами. Во– первых, они обогатились за счет турок. Во-вторых, они хотят господствовать над нами и создать отдельное государство. В-третьих, они открыто поощряют наших врагов. Они помогали русским на Кавказе, и наши неудачи там по большей части объясняются их действиями. Поэтому мы пришли к твердому решению лишить их силы еще до того, как окончится война.
На каждое из утверждений, изложенных Талаатом, у меня было достаточно возражений. Его первое заявление было попросту признанием того бесспорного факта, что армяне были более работящими и способными, чем недалекие и ленивые турки. Резня, как средство уничтожения конкуренции в бизнесе, была слишком уж оригинальной концепцией. Его обвинение в том, что армяне плели сети заговоров против турок и открыто выражали симпатии их врагам, при беспристрастном рассмотрении сводилось к одному: армяне постоянно обращались к европейским державам с просьбой защитить их от грабежей, убийств и издевательств. Армянская проблема, как и любая расовая проблема, была результатом вековой несправедливости и угнетения. Для нее могло быть только одно решение: создание упорядоченной системы управления, при которой все граждане считались бы равными, а все преступления против личности наказывались как действия отдельных лиц, а не народов. Я уже давно вел споры по этим вопросам.