Вместе со своим русскоговорящим коллегой он пригласил нас в консульство, и мы, миновав несколько афганских солдат, вошли во внутреннюю комнату, где на кровати лежал болезненного вида старик, которому мы и были представлены. Я полагаю, это был Мохманд с Пешаварской границы, однако мне трудно в данном случае утверждать это наверняка, когда у всех людей здесь было по нескольку псевдонимов и много причин временами скрывать свое настоящее имя.
Наш русскоговорящий провожатый вышел из комнаты, и с нами разговаривали другие люди.
Я понимал все, о чем они говорили, но они, конечно, не догадывались об этом. Индийский революционер - знакомый Мандича по совместному железнодорожному путешествию, сказал, что он (Мандич) комиссар из Новой Бухары или Самарканда и что он никогда не видел меня до этого и ничего обо мне не знает. Тогда они попросили слугу позвать переводчика. Пришел моложавый афганец, который спросил нас обоих на английском, говорим ли мы по-английски.
Я ответил, что Мандич не говорит, а я понимаю немного, но почти не говорю. Затем мы сели все пить чай, и к нам присоединился старик, которого нам представили как "главного муллу всего Афганистана", в то время как индиец из Пешавара, встретивший нас на улице, был "главный мулла всей Индии".
Компания участвовавших в чаепитии состояла из четырех человек, за исключением Мандича и меня. Старый Мохманд на кровати, два мнимых главных муллы Индии и Афганистана и англоговорящий переводчик. Мы провели около часа, беседуя с ними. Я выступал в качестве переводчика, представляя Мандича в качестве важной персоны. Я говорил очень немного по-английски, стараясь говорить медленно и плохо, а затем переводил услышанное на немецкий для Мандича. Я никогда раньше этого не делал и нашел, что это весьма непростое дело. В гораздо большей степени трудное, чем это может показаться. Переводчик говорил с индийцами на хиндустани, а с афганцем по-персидски. Я понимал все, что они говорили, и это в дальнейшем усложнило для меня ситуацию. Я иногда ловил себя на том, что ссылался на что-то, что мне не было сказано по-английски. Естественно, беседа свелась к оскорблению моей родной страны, и спустя какое-то время переводчик ушел за тем, чтобы принести "Английскую официальную книгу", в которой они могли бы показать мне официальные оскорбления в адрес Афганистана. Я был сильно удивлен, когда он вернулся. Оказалось, что этой "книгой" был "Альманах Уитакера" за 1919 год, где утверждалось, что Афганистан был буферным государством, чьи внешние связи контролировались Великобританией. "Какие свободолюбивые нации потерпят такое оскорбление как это?" - вопрошали они.
Чтобы укрепить моих собеседников в мнении, что я совсем плохо знаю английский, я притворился, что не понимаю смысла выражения "буферное государство", и сказал Мандичу, что я не совсем понял, что это значит. Мандич сразу воскликнул по-немецки "Аа, буферное государство, буферное государство". Эти слова настолько почти идентично звучали по-английски и по-немецки, что у меня, конечно, не было никаких оправданий моей неспособности сразу правильно их перевести. Будь наши собеседники чуть более внимательными, они могли бы обратить внимание на этот мой ляп и поймать меня на этом.
Афганцы выиграли войну, и мир был заключен на афганских условиях, то есть полная свобода Афганистана и большие уступки для индийцев.
Афганцы намеревались некоторое время, почив на лаврах, усилиться, и затем продолжить войну с британцами в Индии и вытеснить их оттуда. Пешавар на самом деле никогда не был взят, как это утверждалось в русских газетах, но был плотно осажден вплоть до перемирия. Провинция Вазиристан была захвачена.
Бухарцы, будучи людьми темными и забитыми, оставались нейтральным во время войны, но после своей победы Афганистан стал становиться центром притяжения для всех мусульманских стран. Все мусульмане стали рассматривать короля Аманаллу как своего лидера, и Бухара теперь склонялась к союзу с ним.
В какой-то момент пожилой джентльмен на кровати проявил интерес ко мне и спросил переводчика "Кто он?" Они все повернулись к индийцу и спросили его обо мне. Он сказал "Я никогда прежде его не видел. Он шел по улице с комиссаром". Тогда переводчик спросил меня, кто я. Я ответил "Австриец". Старик понял, что значит это слово, и, с чувством уважения пожимая мне руку, произнес "Мы вместе истекали кровью на полях сражений с тиранией!"
Переводчик сказал мне, что он однажды путешествовал по Памиру со Свеном Гедином. Также переводчик сказал, что английский язык он выучил в Кабульском университете. "Учат ли там немецкому"? - спросил я. "Нет, сейчас не учат, но собираются".
"Это хорошо", - ответил я.
"Да", - сказал он "Немцы и австрийцы - настоящие друзья ислама и проливали свою кровь в одной битве с мусульманами против врагов.
Индиец сказал мне, что не может вернуться в свою собственную страну, так как британцы убьют его, и он хочет жить в другом месте, пока Индия не станет свободной.
Мы расстались друзьями, и они пригласили нас приходить еще. Мне было интересно получить общее представление об абсурдной пропаганде распространяемой ими, но существовала одна опасная особенность этого отвратительного оружия - пропаганды, то, что подобный абсурд воспринимается как правда некоторыми, особенно малообразованными людьми.
20 сентября Эдвардс с женой уехали из Ташкента, сделав попытку выбраться из страны. Я передал им нужные деньги, но сам я с ними не виделся, так как убедил их в том, что давно сам уехал. Их фальшивые паспорта были на разные фамилии, поэтому они поженились снова по советским законам и получили новые подлинные паспорта. Они уехали сначала в Семиречье и, в конечном итоге, попали в город Верный. Из этого города они намеревались отправиться дальше - на юго-восток в Китай или на северо-восток в Сибирь. Было обговорено, что, если они телеграфируют друзьям в Ташкент "Ольге плохо", то они собираются ехать в Сибирь, а если они сообщат "Ольге хорошо", то значит, собираются ехать в Китай. Пришла обговоренная телеграмма "Ольге плохо". Больше никаких новостей от них не поступило, и все предпринятые впоследствии усилия узнать, как они погибли, оказались неудачными. Они были храброй парой и мужественными людьми, но неосторожными и неосмотрительными. Я всегда считал, что, если бы они сдались властям, с ними ничего страшного не случилось бы, но в вопросах, касающихся жизни и смерти, каждый человек сам решает, как ему поступать. Мистер Смайле - другой учитель английского языка в Ташкенте никогда не пытался прятаться и время от времени оказывался в тюрьме, он иногда проводил там по нескольку дней. Я иногда встречал его на улице, но он никогда не узнавал меня. Когда я начал готовиться к тому, чтобы покинуть Ташкент, я его как-то случайно встретил на улице. Я остановился и стал говорить с ним по-русски. Он с удивлением спросил "Вы меня знаете?" Затем я заговорил с ним по-английски, чем немало его удивил, поскольку он совершенно не узнал меня. Я сказал, что уезжаю из страны, и спросил, все ли у него хорошо, и не требуется ли ему какая-нибудь помощь. Он сказал, что ему удалось избежать всех осложнений, и он продолжает преподавать, и что его услуги востребованы советской школой. Я думаю, что он умер в Ташкенте спокойно несколько лет спустя.
В сентябре произошли некоторые потрясения в правительственных кругах. Кобозев был одним из людей, присланных из Москвы для поддержания Туркестанским правительством линии поведения, больше соответствующей политике центра. Он был председателем Крайкома. Несколько молодых с политической точки зрения мусульман присоединились к нему, не столько потому, что они одобряли программу российских большевиков в отношении Туркестана, сколько потому, что не было никакой другой партии, программа которой хоть каким-то образом отвечала бы их идеям о независимости для мусульманского большинства, составлявшего девяносто пять процентов населения края.
Казаков, президент республики, однако, знал Туркестан достаточно хорошо, чтобы понимать, что, будь эти требования Москвы относительно Туркестана выполнены, Туркестан выйдет из Федерации Советских Республик и станет в той или иной степени независимым и в первую очередь от линии, проводимой большевиками. Уже немногие мусульмане, посещавшие партийные собрания, были объявлены, согласно опубликованным в газетах "жалобам", бывшими торговцами, которые привели других таких же людей, относящихся с полным пренебрежением к партийной программе. Не надо забывать, что бывшие торговцы были спекулянтами, и как таковые должны были быть ликвидированными как можно скорее.
Кобозев обвинял Казакова в игнорировании распоряжений Москвы, особенно в пренебрежении поддержки правильной пропорции представителей мусульман. Другое обвинение состояло в том, что Казаков не помог афганцам в их войне с англичанами и что его поведение в этом вопросе было крайне неэффективным.
Ташкентские политики вошли в такой азарт, что великий Кобозев из "центра" решил, что желательно исчезнуть, а Казаков внимательно следил за всеми дорогами, чтобы попытаться его поймать. В то же самое время Казаков развернул продолжительную компанию в прессе в свою защиту, в которой он разъяснял, что боялся дать оружие афганцам, поскольку он не был уверен, что это оружие не будет использовано непосредственно против большевиков.
Это подозрение в надежности и лояльности афганцев, как и следовало ожидать, расстроило их, и в газете появилось злое письмо, подписанное "Афганец", но многие люди думали, что автором письма был сам Кобозев.
"Когда англичане давали сотни винтовок Колчаку и Деникину для борьбы против Советов, разве не могли они с той же целью дать оружие Афганистану? Да, конечно, английское оружие и золото предлагалось британским империализмом, но было отвергнуто, и рука дружбы была протянута рабочими и крестьянами Советской России".
Казакову удалось выкрутиться из этого сложного положения, разрешив эту дилемму. Он ответил, что в газетах исказили его высказывания. Но, он сказал, что такая реальная опасность действительно все же была. Когда Бравин направлялся в Афганистан, он вез с собой оружие для афганского правительства. Он подвергся нападению в пути, и это оружие так и не достигло места своего назначения и было захвачено врагами Советов. Англичане нанимали банды грабителей, чтобы воспрепятствовать тому, чтобы это оружие достигло Афганистана.
В конце концов Казаков был арестован, и из Москвы пришел приказ о том, что он лишается всех полномочий и отдается под суд за то, что он создал лишние проблемы! Все эти вопросы были вынесены на публичное обсуждение в местной прессе, каждая партийная группировка, контролировавшая газету, высказывала свою точку зрения.
Глава ХVIII
В Каган
С помощью Мандича я готовился поступить на службу в контрразведывательную службу большевиков. Это было отделение координации и планирования, и по-русски называлось Военный контроль. Это было отделением ЧК, но самостоятельным. В его обязанность входило иметь дело с иностранными агентами и шпионами в Туркестане, и собирать информацию из Персии, Афганистана, Бухары и Китая. Оно не имело никакого отношения к контрреволюционерам, укрывателям, спекулянтам, саботажникам и "хулиганам" и другим подобным врагам пролетариата. Этих злодеев оставили в распоряжение ЧК.
Я изображал из себя австрийского военнопленного румына по национальности. Это было опасно, поскольку я не знал ни одного слова по-румынски. Это не имело большого значения в обычной жизни, как можно было бы это себе представить. Я воспринимался как "австриец", и русские редко спрашивали, был ли я немцем, румыном, венгром, чехом, поляком, итальянцем или кем-то еще из дюжины возможных национальностей. В то же время всегда был риск, что я могу столкнуться с румынскими военнопленными, и кто-то при этом мог бы упомянуть, что я тоже румын. Опасаясь этого, я избегал сталкиваться с военнопленными, и, в общем, удача мне никогда не изменяла.
Начальником отдела контрразведки был человек, которого звали Дунков. Он был самым опасным типом. Образованный и сравнительно богатый человек перед революцией, он бросил все ради того, во что он верил, чтобы строить лучшую жизнь, что воспитало в нем фанатизм, заставляющий его выискивать людей, подозреваемых в противоположных взглядах, и казнить их! Он никого не принимал на службу в контрразведку без личного собеседования. Осуществление нашего плана казалось очень трудным делом, но риск был оправдан, и, если бы план удался, то я бы оказался в неприступной позиции члена большевистской военной секретной службы.
Мы долго ломали голову над тем, как преодолеть эти трудности. И Мандич предложил такое решение - пусть я буду албанцем! Возможно, я не был похож на албанца и, конечно, не знал ни одного слова на этом языке, но, насколько мы знали, никто в Ташкенте кроме Мандича даже в глаза не видел ни одного албанца и тем более не говорил с ним! Невозможно было продумать ситуацию до мелочей и понять, какие вопросы мне могли бы задать на собеседовании, но в любом случае мне было полезно иметь родной язык, на котором никто в Ташкенте не мог говорить, чтобы меня проверить. У меня должна была быть придуманная история, легенда для объяснения того, как я попал в Ташкент. И вот что мы придумали:
В начале войны большое количество сербов дезертировало из австрийской армии к русским - я выше описал, как это сделал сам Мандич. Из этих дезертиров был сформирован "Сербский добровольческий корпус", который воевал в составе русской армии. Некоторых офицеров и сержантов прислали из сербской армии в Россию, чтобы помочь организовать это воинское формирование. Моя легенда состояла в том, что я был албанским солдатом-контрактником в сербской армии, по имени Джозеф Кастамуни. Будучи ребенком, я провел некоторое время в Америке и знал немного английский язык. В конце 1915 года меня послали из сербской армии в Россию для помощи в организации сербского Добровольческого корпуса. У Мандича была подлинная печать 5-го полка Сербского добровольческого корпуса. У него также было несколько незаполненных бланков, которые подписал полковник, когда этот корпус был разбит. С их помощью мы изготовили паспорт по образцу, который у нас был. Следует помнить, что я ожидал достаточно подробных вопросов при личной беседе с Дунковым, начальником отдела Военного контроля. У Андреева хранился мой большой фотоаппарат № 4А Кодак. С его помощью мы сделали ряд моих фотографий в австрийской и сербской военной форме. Они могли потребоваться для паспорта. В Ташкенте нигде не было никакого сербского военного обмундирования, но на нашем образце паспорта мы увидели, что сербская форма могла быть достаточно хорошо сымитирована на фотографии, если подрезать лямки от австрийской военной формы и повернуть кепи наоборот, так как на фотографии в нашем образце паспорта сербская фуражка была не остроконечной.
В нашем образце на фотографии впереди на кепи был какой-то значок. Его мы подделали, приклеив кусочек белой бумаги, поверх которого наклеили кусочек коричневой. В тот момент у нас не оказалось никакого клея, тогда для склеивания бумаг при конструировании кокарды, нужной для фотографии, мы использовали единственное клейкое вещество, оказавшееся под рукой - капельку абрикосового варенья! Эти фотографии были сделаны и напечатаны Андреевым, одна из них была обрезана по размеру фотографии, имевшейся в нашем образце паспорта, и наклеена на бумагу, на которой, как я уже рассказывал, имелась подпись полковника. С помощью имевшегося драгоценного подлинного штемпеля мы нанесли частичный рельефный оттиск на фотографию, как это делается на британских паспортах. Я был не единственным человеком, покинувшим Россию под видом одного из этих сербских солдат. Я полагаю, что Керенский проделал ту же самую вещь. Нашей следующий задачей было изобретение истории моих похождений, начиная от момента, когда я покинул 5-й полк и кончая моментом моего прибытия в Туркестан. Ее надо было подкрепить отметками и печатями, сделанными в моем паспорте.