В Бухаре проживало также некоторое количество евреев, некоторые из которых были очень богаты. Мусульмане в Бухаре носили яркую цветную одежду, называемую халат. Его подпоясывали вокруг талии поясом из ткани. И индусам, и евреям запрещалось носить такой пояс. Вместо него они подпоясывались единственной веревкой или кусочком шнура, обвитого вокруг талии, чтобы удерживать полы халата. Мне рассказывали, что это был удобный инструмент для того, чтобы можно было задушить им его владельца в случае, если это будет сочтено желательным! Мне сказали, что в Бухаре это не так. Никакой еврей или индус не имел право носить оружие. Мусульмане обычно закрепляли нож или пистолет за поясом. За шнуром это сделать было нельзя.
Евреям не разрешалось ездить как верхом, так и в автомобилях по улицам города. Ариф Ходжа, очень богатый еврей, пользовался конным экипажем и легковым автомобилем только вне городских ворот, к которым он должен был идти пешком. Его одежда была из лучшего шелка, а шнур на его талии был сделан из белого шелка. Евреи носили высокие шапки, сделанные из каракуля. У них была любопытная мода. Считалось красивым, если завитки в овчине выстраивались в линию, а не закручивались бы случайным образом, как думаю, предпочитаем мы. Чем более многочисленными и длинными были эти линии, тем дороже была шапка. Эти прямые линии всегда становились центром на ее лицевой стороне. Три или четыре линии размером с палец ребенка в центре шапки делали ее чрезвычайно дорогой. У мусульман не было такой странной причуды, но у Хайдер Ходжи была маленькая коричневая каракулевая шапка (в ней он изображен был на фотографии; он называл ее золотой), за которую перед войной он заплатил восемьсот рублей (80 фунтов).
Европейцы в Бухаре, включая Мандича и самого меня, просто набрасывали халат свободно поверх своей обычной одежды, когда шли по улице. Жена Хайдера Ходжи и дочери, носившие европейское платье в пределах стен внутреннего двора больницы, обязаны были быть закрыты покрывалом или вуалью, когда они выходили на улицу.
Одной из интереснейших особенностей Бухары были бани. Они находятся в том же ряду, что и турецкие бани. Вас кладут на каменную полку и массажируют, мнут, бьют и выламывают каждый сустав. Последнее, что делают - поднимают вашу голову и сгибают ее вп еред насколько возможно. В какой-то момент вы ложитесь лицом вниз, а банщик становится на вашу спину и медленно скользит ногами по ней назад, чтобы сделать массаж вашей спины! Я частенько посещал бани в Бухаре!
Однажды, вернувшись из бани, я сидел в лучах октябрьского заката на пороге нашего дома, когда пришел полковник Юсупов. "Федор Федорович", - спросил он "Так вы не ходили сегодня в баню?". "Нет, ходил", - ответил я "Я только что вернулся оттуда". На что он сказал мне "Очень опасно находиться на открытом воздухе сейчас после бани!" В России после бани, посещаемой реже, но являющейся более основательной процедурой, чем у нас, вы торопитесь домой и сидите, укутавшись, в течение сорока восьми часов, если это возможно!
Полковник Юсупов рассказал мне, как после нашей последней встречи в Юсупхане зимой, он пробрался через горы в Фергану. Это было как раз то, что я сам собирался сделать. Он сказал мне, что мне это почти невозможно было бы сделать. Он сам был мусульманином, и тюркский язык был для него родным, но даже у него были значительные трудности. Оттуда, из Ферганы он проложил свой путь через горы вниз по реке Зеравшан на территорию Бухары.
Жили мы просто, но очень хорошо, по сравнению с ташкентскими стандартами. За столом у нас было несколько специфических татарских блюд. Однажды у нас было немного конины, которая считалась большим деликатесом. Как говорили, это было мясо молодой лошади, специально откормленной для стола; после преодоления естественного отвращения к вещам такого рода, надо признать, что оно было действительно очень неплохим. Еще у нас был каймак, своего рода Девонширский крем, который был восхитительным. Люди в Туркестане позволяют себе множество молочных продуктов. В Ташкенте были кафе-молочные - палатки на улицах, где продавались различные виды кислого молока, сливок, творога, и т. д. До революции люди в России имели обыкновение лечиться такими молочными диетами. Обычно они жили у киргизов в их юртах и во время этого лечения ели и пили только молоко и молочные продукты.
Восхитительнейшая еда в Бухаре - это шашлык. И Мандич, и я, бывало, частенько шли, и брали в городе несколько "шампуров". Шашлык - это что-то вроде индийского кабаба. Полдюжины кусочков мяса, жира и лука нанизаны на плоском вертеле - шампуре. Сотни их подготовлены, быстро и аккуратно сложены в форме большого высокого цилиндра на задворках чайханы. Перед чайханой стоит мангал - жестяное корыто приблизительно шести футов длиной, шестью дюймами шириной и такой же глубиной. Оно наполовину заполнено раскаленным древесным углем, который постоянно поддерживается горящим с помощью некоего подобия веера в руках повара. Вы заказываете свою порцию шашлыка, обычно это пять шампуров, повар берет их сзади из цилиндрического штабеля, кладет их сверху поперек мангала, при этом он все время помахивает веером в своей левой руке. Как только одна сторона приготовилась, все пять шампуров переворачивают. Наконец, когда обе стороны таким образом приготовлены, повар снимает их, посыпает небольшим количеством перца и соли, и вручает их вам. Вы садитесь и разламываете на части огромную плоскую хлебную лепешку, и едите шашлык пальцами, вымыв их предварительно слабым чаем. У повара-шашлычника идет бойкая торговля, и он работает непрерывно в течение нескольких часов - доставая новые порции сзади - переворачивая те, что готовы наполовину - вручая готовые порции - и все время раздувая и добавляя древесный уголь по мере необходимости. Иногда готовится так много порций, что вам приходится ждать своей очереди, пока не начнут готовить для вас.
Главу правительства Бухары звали Куш Беги. Вторым по значимости человеком в правительстве был Казначей или министр финансов. Куш Беги жил в Арке - крепости, расположенной в центре города. Над воротами Арка были установлены весьма примечательные часы. Они были сделаны много лет назад в обмен на жизнь итальянца, попавшего в руки бухарцев. В те дни фанатики Бухары убили всех "неверных". Так были казнены в 1842 году два британских офицера Стоддарт и Конолли, после испытанных ими страданий в подземной тюрьме.
Казначей жил с эмиром в его дворце Ситара-и-Махи-Хаса, расположенном на расстоянии около трех миль от центра. По этой причине Казначей на самом деле был более влиятельным, чем даже Куш Беги, поскольку мог неформально влиять на эмира. Другим очень влиятельным чиновником был Кази Калан или председатель Верховного суда. Несколько раз я видел его, проезжавшим по улице, в сопровождении великолепно одетого эскорта. Он держал маленький, красиво инкрустированный топорик, как признак своей власти. Когда я встречал на улице чиновников столь высокого ранга, я останавливался в стороне, снимал свою шляпу и кланялся, как требовал обычай.
Я надеялся получить личную аудиенцию у эмира или по крайней мере, у какого-то высокопоставленного лица. Два сержанта индийской армии жили во дворце эмира, где они постоянно лично общались с Казначеем. Они сказали мне, что за мной собираются послать через день-два, и что для меня приготовлена квартира, но ничего не происходило. Поэтому я написал письмо Казначею, сообщая, что я направлялся из Ташкента в Персию, но с некоторым риском и неудобством для себя поменял свои планы в Бухаре, так как хотел увидеть эмира, прежде чем присоединюсь к британцам в Персии. Если власти Бухары не желают меня видеть, я направлюсь в Хиву, а затем в Персию. Это письмо Авал Нур лично передал Казначею, который заметил, что Куш Беги представил дело в ложном свете, и он поговорит с эмиром. В то же время он спросил, нуждаюсь ли я в деньгах. Я попросил передать свой ответ устно, что я не нищий-попрошайка, а только прошу как-то помочь, если это правильно трактовать. Днем или двумя позже сержанты сказали мне, что между эмиром и Казначеем произошла ссора, и что последнему не давали аудиенции! Мне приходилось видеть таких безответственных деспотов, когда они склонны были становиться чем-то вроде досадной и неприятной помехи в каком-нибудь важном деле. В Тибете в Лхасе ничего нельзя было сделать без распоряжения Далай Ламы, а иногда он становился совершенно недоступным для дел в течение нескольких дней. Я сказал сержантам, что постараюсь уехать из Бухары с ними без дальнейших попыток связаться с властями Бухары. Это было передано. Конечно, у эмира были свои трудности. Он знал слабость своих сил по сравнению с силами большевиков. Дело заключалось в том, что он привык иметь под рукой русского резидента, к которому он мог обратиться в случае трудностей, и теперь, лишенный такой поддержки, он не знал что делать. Британцы были далеко, а большевики у городских ворот.
В этот момент из Ташкента прибыла торговая миссия. Эмир их кормил и развлекал, но на самом деле эмир был сильно напуган ими, и особенно он боялся, как бы они не услышали, что он разрешил мне остаться в городе!
Советское правительство чрезвычайно нуждалось во многих вещах, и среди них было хлопковое масло, поставляемое Бухарой. Бухарские торговцы отказались принимать советские деньги. Они требовали либо царские, "николаевские" деньги, либо "керенские". Кроме банкнот большого номинала, должным образом пронумерованных, правительство Керенского выпускало банкноты меньшего номинала (в двадцать и сорок рублей) на больших листах. На них не стояли номера, и они выпускались бесконтрольно. Вы отрывали от листа нужное количество купонов, как мы поступаем с почтовыми марками. В конце концов было достигнуто соглашение, что оплата за масло и другие товары будет произведена Керенскими деньгами. Цена вопроса составляла двадцать пять миллионов рублей, и, конечно, предполагалось, что оплата будет произведена крупными тысячерублевыми купюрами, имеющими соответствующую нумерацию, и поэтому строго контролируемыми. Вообразите возникшее беспокойство, когда деньги привезли в нескольких сотнях тысяч рулонов неконтролируемых банкнот меньшего номинала совершенно новеньких, только что из-под печатного станка! На улицах можно было видеть торговцев с рулонами так называемых денег под мышками. Результатом появления этих "рулонов" было то, что никто на базаре не принимал эти деньги. Все требовали только царские, николаевские.
Из Ташкента для встречи с Хайдер Ходжой и Гальпериным прибыло два высокопоставленных человека Аксельрод (позже советский посол в Бухаре) и Михайлевский. Они сказали, что прибыли из Москвы, где центральное правительство обнаружило, что Туркестанское правительство не понимает принципов коммунизма, и что всех членов правительства нужно судить и наказать. И они бы хотели, чтобы такие образованные, культурные и опытные люди, как Хайдер Ходжа и Гальперин помогли советскому правительству. Тут Гальперин показал им свежую московскую газету, описывающую концентрационный лагерь, где были интернированы буржуи. Аксельрод сказал в ответ, что интернируют только "ненадежных" людей. На что Гальперин с некоторой горячностью ответил, что он предпочитает оставаться свободным там, где он находится, и не вернется, пока всех "бандитов" не расстреляют или не повесят!
Прибытие этих посланцев центрального правительства имело некоторый временный эффект небольшого смягчения режима в Туркестане. Чиновник из Кагана - Виткевич в своей речи, как мне передавали, сказал "Мы вначале воровали немного, но затем мы перестали понимать, как же управлять дальше!"
В Бухаре я встретил муллу из мечети в Шей-Хан-Тауре в Ташкенте. Большевики посадили его в тюрьму, а во время "Январских событий" он освободился и потом сбежал в Бухару. Он рассказал мне с некоторыми подтверждающими подробностями, что он получил письмо для меня от британцев в Мешхеде. Он сказал, что было две копии этого письма. Одно было у человека, которого неожиданно в пустыне застал врасплох большевистский патруль, и он убежал без пальто. Письмо было зашито в пальто, и мулла не знал, нашли его большевики или нет. Другое попало к нему, и он отдал его какой-то даме, которая сказала, что знает меня. Я никогда в жизни не слышал ее имени, и сообщение так и не попало ко мне. Фактически я не получил ни одного сообщения из Мешхеда за весь год, пока находился в Ташкенте.
Все это время Мандич и я надеялись, что мы сохраняем уверенность у наших вышестоящих начальников в Военном контроле в том, что мы являемся их агентами, работающими на них.
Мы послали один или два новых отчета, а затем мы сообщили, что Мандич заболел. Нашим непосредственным начальником в Кагане был некий Бугаев. Мы получили от него сообщение с просьбой встретиться по очень важному делу. Мандич ответил, что он слишком болен, и я мог бы встретиться с ним в ближайшей чайхане справа у выхода из Каганских ворот города. В случае необходимости я мог бы привести Бугаева повидаться с Мандичем после наступления темноты. Мы знали, что Бугаев не отважится принять это приглашение, так как люди из Военного контроля в Кагане боялись появляться в Бухаре, где, как я уже писал, они потеряли так много своих секретных агентов. Однако мы приготовили место, где Мандич мог бы находиться, изображая больного в постели, если бы у Бугаева все же хватило храбрости прийти.
Ближайшая чайхана справа от городских ворот была выбрана по определенным соображениям. В Бухаре так много людей знало обо мне, что всегда была опасность, что большевики тоже знают об этом, и эта встреча могла быть просто уловкой, чтобы захватить меня. В воротах же стояла охрана из бухарских солдат. Я все устроил так, чтобы сын Хайдер Ходжи - Искандер ждал с охранниками все время, пока я был за воротами. Он должен был убедиться, что винтовки у охранников заряжены, и предпринять энергичные меры в том случае, если будет предпринята какая-то попытка моего похищения. Также у меня был пистолет, и я прикинул, что легко смогу преодолеть десять ярдов, чтобы оказаться в безопасности в городе в случае необходимости. Но на самом деле в начале встречи Искандера не было, и эта часть плана по обеспечению моей безопасности не была выполнена.
После того как я просидел полчаса в чайхане, из городских ворот выехало два извозчика.
Один из извозчиков что-то спросил меня по-русски. Я подумал, что он собирается меня подобрать как пассажира за плату до Кагана, и я сказал, что ехать не собираюсь. Больше я об этом не думал, но минуту спустя извозчик вернулся пешком. Я бы не узнал в нем извозчика, если бы не кнут, который он держал в руках. В любом случае, поскольку он выехал из города, я никак не мог предполагать, что это был замаскированный Бугаев или посыльный, появление которого я ожидал с противоположного направления. Он мне сказал "Вы ожидаете встречи с человеком из Кагана?"
"Да", - ответил я.
"Ну, так он не приедет".
"Кто этот человек, и кто послал вас?"
"Я не скажу его имени, поскольку я не уверен, что вы - тот человек, с которым я собирался встретиться".
"Назовите мне первую букву его имени, чтобы я мог убедить вас, что я - тот человек, с которым вы должны встретиться".
"Я не умею ни читать, ни писать".
"Как она звучит?"
"Бу, на самом деле меня послал Бугаевский".
Он произнес имя не совсем правильно. Затем он достал письмо из своего кармана, адресованное Мандичу, и отдал его мне. Все это время я был настороже, готовый стрелять и бежать к городским воротам, в случае необходимости. Затем этот человек сказал:
"Вы живете у Мирбадалева?"
Нам казалось, что было очень важным, чтобы никто не знал, где мы жили, и этот вопрос убедил меня в том, что люди в Кагане знали, кем мы на самом деле были, и только наше отсутствие не позволяло им схватить нас.
Я ответил:
"Нет".
"Вы знаете его?"
"Нет".
"В таком случае вы не тот человек. Верните мне письмо".
Я ответил: