Однажды в наш отель позвонил тибетский доктор. Я всегда жалею, что меня не было в этот момент, и таким образом я пропустил чрезвычайно интересный разговор. Его фамилия была Бадмаев (русская форма тибетского слова padma - лотус, которое входит в мантру От Mane Padme Hum), и у него была выгодная практика в Санкт-Петербурге. Этот Бадмаев получил известность, когда Доржиев возглавлял в России миссию от Далай Ламы к царю в 1901 году, которая явилась основной причиной нашей ссоры с Тибетом и привела к формированию нашей политики по отношению к этой стране. Он был другом Распутина и упоминается в различных счетах этой мрачной личности. Бадмаев лечил людей травами из Лхасы. Я знал одного русского, который консультировался у него. Он сказал мне, что в приемной Бадмаева была вся элита столицы; когда в свою очередь он попросил его вылечить с трудом поддающуюся лечению болезнь кожи, Бадмаев осмотрел пораженное место в увеличительное стекло, вынул несколько засушенных листьев из ящика бюро, велел моему другу смешать их с вазелином и прикладывать к больному месту и положил в карман свой гонорар. Мой друг сделал все, как он велел, но волшебная трава не подействовала! Позднее, когда я был в Лхасе, я навел справки про Бадмаева, но никто о нем ничего не слышал.
Другим посетителем был афганский доктор, имя или прозвище которого было Ибрагим. Блейкер виделся с ним, и мы пришли к выводу, что это был один из многих большевистских агентов, приходивших к нам под разными личинами. Оказывается, мы ошибались, и бедняга был арестован большевиками, которые подозревали его в бесчисленных злодействах только потому, что он имел неосторожность посетить нас. Он был освобожден из заключения белогвардейцами во время "январских событий", к рассказу о которых мы подойдем в свою очередь.
Обратился к нам также турок, назвавший себя Сулейманом. Его история заключалась в том, что он занимал должность в турецком посольстве в Тегеране, но он был уволен из-за слишком большой дружбы с нашей дипломатической миссией. Мне удалось выяснить с помощью телеграммы из Кашгара, что эта история была ложью. Я так никогда и не узнал, кем он был на самом деле или какова была цель его визита.
Десять дней спустя после нашего прибытия в Ташкент к нам присоединился сэр Джордж Макартни. Он провел двадцать восемь лет в Кашгаре и являлся фактически там консулом с сопряженной с этой обязанностью многочисленными и тяжелыми трудностями и опасностями. Сейчас он находился на отдыхе и хотел вернуться в Англию. Поэтому до его возвращения было условлено, что он съездит в Ташкент, чтобы представить миссию и помочь ей своим авторитетом и знаниями местных особенностей и влиянием. Он мог затем вернуться через Россию или через Индию либо через Ашхабад и Мешхед, либо, что он мог сделать реально, через Гилгит и Кашмир. Сэр Джордж до этого проезжал через Ташкент семь раз и был хорошо здесь известен. Мы беседовали с Дамагацким вместе с ним несколько раз. Его влияние и поддержка были бесценны для Блейкера и меня.
В один из дней сэр Джордж, Блейкер и я отправились в Белый дом, в бывшую резиденцию генерал-губернатора Туркестана, чтобы повидаться с главой комиссаров, главой Туркестанской республики, человеком по фамилии Колесов. Он был смазчиком на железной дороге, пока революция не возвысила до его нынешнего положения. Дамагацкий также присутствовал при разговоре.
Сэр Джордж объяснил намерения, которые мы имели в виду, и также подчеркнул, что мы не шпионы, а прибыли с определенными целями и что мы надеемся, что наши неформальные контакты будут взаимополезными.
Колесов спросил нас, как это можно понимать прибытие миссии в Ташкент в свете нашего нападения на советское правительство в Архангельске. Мы объяснили, что не имеем информации об этом и не имеем возможности связаться с нашим собственным правительством.
Что касается наших специфических просьб, которые мы уже изложили Дамагацкому, Колесов сказал, что он так же, как и мы, озабочен тем, чтобы военнопленные не возвращались домой в свои страны; они были нужны Красной армии.
Что касается хлопка эти и другие коммерческие вопросы будет лучше обсуждать, когда ситуация вокруг Архангельска прояснится.
Касательно неплатежеспособности и потерь британских индийских торговцев он сказал, что любые британские объекты в России рассматриваются политически точно так же как и российские объекты. Он добавил, что он не дает разрешения миссии оставаться в Туркестане, так как все сношения с иностранными правительствами о суще ств ляются через центральное правительство в Москве.
Колесов умышленно избегал любых упоминаний о присутствии британских солдат на Ашхабадском фронте, но после того как он вышел из комнаты, Дамагацкий упомянул об этом, и это, возможно, было самым главным фактором из всех.
В марте 1918 года Колесов командовал большевистскими силами, которые атаковали Бухару. После пяти дней боев он потерпел поражение и был вынужден отступить и заключить мир с Эмиром. Была еще одна забавная история, связанная с Колесовым, которая, возможно, является правдивой. Ему было послано двадцать два миллиона рублей из Москвы на военные цели, и попросили отчитаться за них. Он сказал, что он не вел строгий учет деньгам, но что он потратил пять миллионов на Оренбургский фронт, остальное на Ашхабадский фронт, и еще немного осталось мелочи, которую он вынул из своего кармана.
Так как путешествие сэра Джорджа домой через Россию было невозможным, было решено, что он вернется в Кашгар через несколько дней после нашей беседы с Колесовым, но в последний момент разрешение на его возвращение было аннулировано, и появилась вероятность, что мы все можем оказаться насильно удержанными.
Все это время пресса была сильно настроена против союзников по Антанте за их помощь врагам большевиков; особенно это было направлено против Великобритании, так как в дополнение к солдатам в Архангельске, мы еще имели солдат гораздо ближе к этим местам, непосредственно в самом Туркестане. Яростные выпады против буржуазии ежедневно печатались в газетах. "Красный террор" и массовые казни объяснялись местью за покушение на жизнь Ленина. Каждый день в газетах помещался бюллетень с данными о температуре, пульсе и дыхании "товарища Ленина".
Становилось ясно, что большевики не имели намерения помогать нам одержать победу над Германией в Великой войне, и становилось необходимо посмотреть, что можно сделать с другими русскими, которые заявляли о своей готовности идти вместе с нами.
Однажды ночью, после наступления комендантского часа, раздался стук в мою дверь. Я знал, что это должен быть кто-то из полиции, либо кто-то из начальства. Вошел мужчина. Он сказал, что его фамилия Мандич и что он серб. Он сказал, что пришел от лица полиции спросить, не может ли он быть чем-нибудь мне полезен. Я сказал сам себе "Совершенно очевидно, что это агент провокатор. Я должен быть осторожным, имея дело с ним". Впоследствии этот человек сослужил мне огромную службу, и без его помощи, возможно, эти строки никогда бы не были написаны. Вот далее его история, позже подробно рассказанная мне. Он сам был из Сараево и даже был другом Принципа, того самого, который в июле 1914 года убил эрцгерцога - из-за убийства которого и началась Первая мировая война. Мандич был студентом Венского университета и был мобилизован в австрийскую пехоту как только началась война. У него было звание лейтенанта. У него были всецело антиавстрийские, антигерманские и прославянские симпатии. Поэтому во время войны он воспользовался случаем и дезертировал с тридцатью шестью другими сербами. Передний край фронта в том месте был в четырех или пяти милях в стороне от них, и поэтому он вместе с товарищами просто пошел по направлению к противнику, пока они не встретили русский патруль, которому и сдались. Мандич сначала был помещен в лагерь для военнопленных, а позднее выдвинулся в этом лагере на руководящее положение среди военнопленных. Отношение старших австрийских офицеров, вынужденных обращаться к этому молодому и язвительному лейтенанту, не могло быть приятным, и я подозреваю, что и Мандич не был им приятен. Представлять интересы немецких военнопленных было поручено Шведской комиссии, которая путешествовала по стране по различным лагерям, и на время Мандич был прикомандирован к ним от имени русской контрразведки. Когда случилась революция, он охотно перешел на службу к новому руководству страны, а сейчас он был готов помогать мне таким же образом. Во время дружеской беседы я сказал ему, что я глава аккредитованной миссии и не имею намерений делать что-либо против Туркестанского правительства.
Г лава V
В одиночестве
Приблизительно в это время случилось одно довольно неприятное событие, которое могло привести к серьезным последствиям. Миссис Стефанович, которая прибыла с нами из Кашгара, хотела вернуться и не получила разрешения. Большевики хотели арестовать ее мужа, который вернулся в Кашгар из Андижана, и у них появилась идея использовать ее в качестве приманки. Помощник-армянин в банке в Кашгаре написал советским властям в Ташкент, обвиняя некоторых русских в Кашгаре в контрреволюционных настроениях, и среди них, не без оснований, ее мужа. Миссис Стефанович решила попытаться ускользнуть из Ташкента без разрешения. Несмотря на то, что я часто просил у Дамагацкого разрешения послать сообщение из страны, мне не представлялся случай сделать это. Поэтому я решил послать короткое сообщение с ней. Сообщение было на крохотном клочке бумаги. Я отдал его ей, но я не знал, где она его спрятала.
Железнодорожное сообщение к этому моменту было полностью дезорганизовано. Для путешествующих официальных лиц предоставлялись пассажирские вагоны, как это было в нашем случае, когда мы ехали из Андижана в Ташкент, но частные лица, которым разрешалось ехать, ехали в товарных вагонах или даже на товарных вагонах, или там, где это можно было сделать. Никто не знал, когда какой-то поезд отправится, но, по слухам, один поезд отправлялся в один из вечеров, и я отправился на станцию вместе с миссис Стефанович в три часа этого дня. Мы нашли этот поезд, и она и ее слуга-сарт прошли в угол товарного вагона и расплатились. Она затем вышла и стала прогуливаться по платформе вместе со мной, а затем мы присели. Неожиданно к нам подошли двое мужчин и попросили следовать за ними. Нас привели в комнату охраны, полную солдат, где вдоль стен в специальных стойках стояли винтовки. Затем они спросили нас, кто мы такие. Мы объяснили им. Как только они услышали, что я из английской миссии (English Mission), они сказали, что я могу идти, а миссис Стефанович они задерживают. Я, конечно, не мог ее оставить и остался, чтобы посмотреть, что я могу сделать. Я сильно опасался, как бы не нашли мое послание, в этом случае ее бы обязательно расстреляли. Она вела себя совершенно хладнокровно и обезоруживающе. Ничто не могло поколебать ее спокойствия, она спокойно беседовала с охраной и с юмором воспринимала происходящее. Я ухитрился спросить у нее, где она спрятала клочок бумаги. Она сказала, что он в старом стеганом ватном одеяле ее слуги, ее вещи были тщательно обысканы одним из двух мужчин, нас арестовавших, евреем, по фамилии Ракмилевич, который затем вышел в какое-то подсобное помещение. Пока это продолжалось, я ходил по комнате охраны, и когда оказался около двери, другой мужчина, нас арестовавший, вышел и поманил меня за собой. Я вышел за ним, и он сказал мне по-персидски "Вы говорите по-персидски?"
- "Да, немного".
- "Вы знаете серба по фамилии Мандич?"
- "Нет", - я ответил ему.
- "Я Геголошвили". - Он сказал - "И я знаю, что вы встречались с Мандичем".
Этот Геголошвили был начальником полиции, и он послал Мандича с визитом ко мне. Я отнесся с подозрением к нему и боялся ловушки. Было важно избежать каких-либо поступков, которые бы дали повод большевистскому правительству арестовать меня. Я тогда ответил "Да, человек по фамилии Мандич приходил и беседовал со мной, но я забыл, как его звали".
- "Я хочу помочь вам", - он произнес.
- "Тогда прекратите как можно скорее этот бесполезный обыск вещей, принадлежащих даме, и позвольте нам уйти".
- "Я сделаю все возможное, но человек, который проводит обыск Ракмилевич, самый отвратительный тип и друг Пашко. Я немногое могу здесь сделать".
Этот Пашко был моряком, который, как я знал, был хорошо известен. Он был один из лидеров мятежа на Черноморском флоте в Одессе, когда моряки издевались жестоко над своими офицерами и выкинули затем их в море. Он был один из самых злых и жестоких из комиссаров. Наихудшее, что можно было сказать о человеке, так это то, что он друг Пашко.
Я наблюдал за обыском через открытую дверь и увидел, что Ракмилевич ощупывает все из одежды слуги, особенно нашивки на заплечиках. Новое стеганое одеяло слуги тоже стало объектом многоминутного обыска с распарыванием материала. Затем я увидел, как он достал старое и оборванное стеганое одеяло, в котором, как я знал, содержалась записка. Он посмотрел на него с довольно безразличным видом, потряс его, покрутил и потряс снова, и с того места, где я стоял, я действительно увидел клочок бумаги, высовывающийся через прореху. Он не увидел его и бросил одеяло на пол. Я вздохнул с облегчением.
У миссис Стефанович был надет перекинутый через голову шарф, а на голове соломенная шляпа. Было довольно забавно, что никто из полиции даже не взглянул на ее шляпу, и ей повезло, что они это не сделали. Совет города Сызрани, города на Волге, выпустил постановление, национализирующее женщин. Все лучшие и наиболее привлекательные женщины, утверждалось в постановлении, принадлежат буржуазии, в то время как крестьяне и рабочие вынуждены довольствоваться вторым сортом. Поэтому все женщины объявлялись общественным достоянием. Это было даже слишком для Ленина и большевиков из центра, и от этого постановления они открестились, но обладание даже копией этого постановления было запрещено. Оно представляло опасную пропаганду против большевиков, особенно за границей. У миссис Стефанович была в шляпе копия этого постановления. Даже обладание его копией могло привести к немедленному расстрелу. Пока это продолжалось, подошли сэр Джордж и майор Блейкер. Они также пришли к поезду проводить миссис Стефанович. После того как обыск закончился ничем, и миссис Стефанович освободили, мы все поехали на свои квартиры.
Я совершенно успокоился и решил больше не рисковать, подвергая женщин таким опасностям снова.
Геголошвили впоследствии сказал мне, что один из полицейских агентов, дежуривший на станции, сообщил, что два человека сидят на платформе, разговаривая на иностранном языке. Это были миссис Стефанович и я. Ракмелевич моментально приказал арестовать нас.
Казаки Дутова продолжали удерживать перерезанной линию железной дороги к северу от Ташкента. После значительных увещеваний и приведения разных доводов большевики разрешили сэру Джорджу Макартни проследовать по железной дороге так далеко, как только это было возможно, а дальше пешком проследовать к фронту Дутова, если получится. Риски, однако, были очень велики, главным образом, я думаю, из-за недисциплинированности бойцов Красной армии, которые могли или захватить, или просто вывести его из вагона и расстрелять. Поэтому он решил отказаться от этого проекта и возвращаться в Англию через Индию. После значительных трудностей он получил разрешение вернуться в Андижан по пути в Китайский Туркестан. Майор Блейкер, у которого были проблемы со здоровьем, составлял ему компанию. Трудно было это устроить, но миссия в составе Хан Сахиба Ифтекар Ахмада - нашего слуги - и меня оставалась. Миссис Стефанович также уехала. С ними вместе в поезде следовал шпион, человек, с которым я потом также сталкивался. Геголошвили позже сказал мне, что он должен был послать одного человека, но послал другого, который бы не раздражал своих подопечных!
После их отбытия 14 сентября, почти через месяц после нашего прибытия, я мог рассчитывать теперь только на себя самого, правда, у меня оставалась надежная опора в лице мистера Тредуэла, Генерального консула Соединенных Штатов. Мы много виделись друг с другом, в большинстве случаев обедали вместе в отеле, и часто вместе проводили беседы у Дамагацкого, отстаивая интересы союзников по упомянутым выше вопросам.
Вскоре после отъезда сэра Джорджа и майора Блейкера я покинул отель "Регина" и получил мандат на половину отдельного дома по Московской улице, № 44. Он принадлежал богатому еврейскому торговцу по фамилии Гелодо, который исчез во время революции в какой-то другой части России. Его жена хорошо говорила по-английски. У меня была отдельная входная дверь с улицы, но я пользовался общим садом с другими жильцами дома.
В Ташкенте был Музей натуральной истории, и я однажды отправился туда с несколькими бабочками, которых я поймал в своем путешествии между Кашгаром и Андижаном. Я познакомился с заведующим музеем - бывшим австрийским военнопленным - и спросил его, не позволит ли он мне сравнить моих насекомых с музейной коллекцией, чтобы я мог дать им правильные наименования. Он выразил сожаление тем, что в Ташкентском музее нет образцов туркестанских бабочек, но зато у них было несколько прекрасных экземпляров из Южной Америки. Он согласился с тем, что это было немного абсурдно, но, конечно, извинительно, так как он работал еще совсем недолго в этом музее. Позднее я пришел снова, и мне в музейных витринах показали основу местной коллекции. Моя просьба имела результатом то, что следующим летом была устроена экскурсия для школ, и были выданы сачки для ловли бабочек, посредством чего была пополнена национальная музейная коллекция.
В Ташкенте жил всемирно известный орнитолог по фамилии Зарудный, с которым я подружился. У него была очень ценная коллекция, насчитывающая двадцать восемь тысяч чучел среднеазиатских и персидских птиц, и библиотека с лучшими книгами по орнитологии на английском и других языках. Он умер в марте 1919 года, и я предпринял какие только мог усилия, учитывая положение, в котором я находился в тот момент, чтобы купить эту коллекцию для Британского музея, но она была "национализирована" и ушла в Ташкентский музей до того, как он был закрыт. Его вдова получила там работу. В ее обязанности входило отбирать трости и зонты у посетителей перед входом в музей.