"Мысль этой поэмы глубже и несравненно зрелее, чем мысль "Мцыри", и, хотя выполнение ее отзывается некоторою незрелостью, но роскошь картин, богатство поэтического одушевления, превосходные стихи, высокость мыслей, обаятельная прелесть образов ставят ее несравненно выше "Мцыри" и превосходят все, что можно сказать в ее похвалу. (В чью же похвалу? Поэмы "Мцыри"?.. - В.М.)Это не художественное создание в строгом смысле искусства; но оно обнаруживает всю мощь таланта поэта…"
Литератор Петр Мартьянов, записавший воспоминания современников Лермонтова, сообщает, что у Краевского, где поэт в кругу приятелей читал сам "некоторые эпизоды, вероятно, вновь написанные", поэму приняли восторженно. Однако, по его же сведениям, "Демона" не одобрили Жуковский и Плетнев - "как говорили, потому, что поэт не был у них на поклоне". Вяземский, Одоевский, Соллогуб и многие другие литераторы, пишет Мартьянов, хвалили поэму и предсказывали ее большой успех.
"Но при дворе "Демон" не сыскал особой благосклонности. По словам А. И. Философова, высокие особы, которые удостоили поэму прочтения, отозвались так: "Поэма - слов нет, хороша, но сюжет ее не особенно приятен. Отчего Лермонтов не пишет в стиле Бородина или "Песни про царя Ивана Васильевича"?.."
Великий же князь Михаил Павлович, отличавшийся, как известно, остроумием, возвращая поэму, сказал:
- Были у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился русский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Я только никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов - духа зла или же дух зла - Лермонтова…" Тот же Мартьянов, со слов Дмитрия Аркадьевича Столыпина, записал один из "тогдашних разговоров": "- Скажите, Михаил Юрьевич, - спросил поэта князь В. Ф. Одоевский, - с кого вы списали вашего Демона?
- С самого себя, князь, - отвечал шутливо поэт, - неужели вы не узнали?
- Но вы не похожи на такого страшного протестанта и мрачного соблазнителя, - возразил князь недоверчиво.
- Поверьте, князь, - рассмеялся поэт, - я еще хуже моего Демона. - И таким ответом поставил князя в недоумение: верить ли его словам или же смеяться его ироническому ответу. Шутка эта кончилась, однако, всеобщим смехом. Но она дала повод говорить впоследствии, что поэма "Демон" имеет автобиографический характер…"
Ну, и наконец светские женщины, самые чуткие - всем существом своим - ценительницы прекрасного и самые целеустремленные поклонницы необычного.
"Княгиня М. А. Щербатова после чтения у ней поэмы сказала Лермонтову:
- Мне ваш Демон нравится: я бы хотела с ним опуститься на дно морское и полететь за облака. А красавица М. И. Соломирская, танцуя с поэтом на одном из балов, говорила:
- Знаете ли, Лермонтов, я вашим Демоном увлекаюсь… Его клятвы обаятельны до восторга… Мне кажется, я могла бы полюбить такое могучее, властное и гордое существо, веря от души, что в любви, как в злобе, он был бы действительно неизменен и велик".
Все - не столько поняли, сколько почуяли в "Демоне" нечто: непонятную власть, обаяние и влекущую силу.
Это нечто не принадлежало ни небу, ни земле - но было и небом, и землей.
2
Когда вновь и вновь перечитываешь "Демона", ненароком, будто бы само собой появляется чувство, а потом и уверенность, что звучат эти чудесные стихи откуда-то с высоты. Быть может, это ощущение возникает оттого, что мы невольно сопровождаем Демона в его полете и, даже когда он опускается на землю, чтобы проникнуть в келью Тамары, не продолжает ли он свой вечный полет в поднебесье? Ведь и ледяная его обитель потому в горах, что горы сами вознесены над землей, что они ближайшая ступенька к небу.
Лермонтов не мог не создать своего "Демона": его постоянно раскрывающаяся в могучей силе и сложности творческая натура требовала такого же по широте и мощи героя, - да и вся внутренняя жизнь Лермонтова была полетом меж небом и землей.
"Демон, в греческой мифологии обобщенное представление о некоей неопределенной и неоформленной божественной силе, злой или (реже) благодетельной, часто определяющей жизненную судьбу человека. Это мгновенно возникающая и мгновенно уходящая страшная роковая сила, которую нельзя назвать по имени, с которой нельзя вступить ни в какое общение. Внезапно нахлынув, он молниеносно производит какое-либо действие и тут же бесследно исчезает… Д. непосредственно воздействует на человека, готовит беду, прельщает, насылает беды, зловещие сны. Д. направляет человека на путь, ведущий к каким-либо событиям, часто катастрофическим… Д. приравнивается к судьбе, все события человеческой жизни находятся под его влиянием… Демоны мыслятся также низшими божествами, посредниками между богами и людьми… В римской мифологии Д. соответствует гений. Раннехристианские представления о Д. связаны с образом злой, демонической силы", - сообщает мифологическая энциклопедия.
Уже одно из первых стихотворений юноши Лермонтова называется "К Гению" (1829): он просит любви у своего "неизменного Гения", "хранителя святого", и, обращаясь к любимой, говорит вроде бы о ней:
Ты ж, чистый житель тех неизмеримых стран,
Где стелется эфир, как вечный океан… -
но кажется: ведь это же о самом себе, о своем тоскующем духе, который сам еще не знает себя.
Земной герой, Наполеон, хоть и "дивный", в скором времени потускнеет в его воображении - и явится, пока еще едва очерченный, Демон, которого Лермонтов называет "моим": одноименное стихотворение, как и первый набросок поэмы, относятся к 1829 году.
Начальная строка, написанная в пятнадцать лет:
Печальный Демон, дух изгнанья… -
так и останется неизменной во всех редакциях поэмы, над которой Лермонтов работал десять лет (1829–1839), а вернее бы сказать - всю жизнь, - и эта первая строка словно камертон задает звук, тон, грезящийся смысл…
В начале 1830 года поэма переписана заново, пространно, сюжет ее уже вполне отчетлив (влюбленный Демон из ревности решает погубить испанскую монахиню), - и тогда же, в 1830 году, в стихотворении "Отрывок" Лермонтов признается:
Хранится пламень неземной
Со дня младенчества во мне.
"Горячность", присущая тому, кто носит имя Михаил, по Флоренскому, "наивысшая ступень богоподобия", свойственная "Архистратигу Небесных Сил", молниевая быстрота и непреодолимая мощь, "мгновенный и ничем не преодолимый огонь, кому - спасение, а кому - гибель", - все это рисует, словно бы с натуры, характер Лермонтова. И потому, наверное, его "пламень неземной" невольно притянул другой пламень, столь же яркий и сильный, но противоположного духовного заряда. Однако ведь, заметим, и пламенного "духа зла" притягивает столь же сильная огненность!..
В новом стихотворении, с повторенным заголовком "Мой Демон" (1831) Лермонтов пророчески пишет о духе, которого стихия - "собранье зол":
И гордый демон не отстанет,
Пока живу я, от меня,
И ум мой озарять не станет
Лучом чудесного огня;
Покажет образ совершенства
И вдруг отнимет навсегда
И, дав предчувствия блаженства,
Не даст мне счастья никогда.
В 1831 же году написаны две новые редакции "Демона". В первой из них есть посвящение, по всей видимости, обращенное к Вареньке Лопухиной: не она ли навеяла поэту образ испанской красавицы-монахини, которой пленился Демон, и не ее ли тогда же Лермонтов рисовал акварелью в печальном лике испанской затворницы?..
И в самом деле, та неизвестная, кому посвящена поэма ("Такой любви нельзя не верить, / А взор не скроет ничего: / Ты не способна лицемерить, / Ты слишком ангел для того!"), очень похожа на деву, покорившую Демона белоснежной чистотой; впрочем, прежде чем он увидел непорочную красавицу, его покорил тихий и прекрасный звук, подобный звуку лютни, и чей-то столь же прекрасный поющий голос, - и "хлад объял его чело", и крыло вдруг онемело и перестало шевелиться:
И - чудо! - из померкших глаз
Слеза свинцовая катится.
А это так необычно для "духа зла"…
Поныне возле кельи той
Насквозь прожженный виден камень
Слезою жаркою, как пламень,
Нечеловеческой слезой.
В посвящении к третьей редакции поэмы Лермонтов напрямую соотносит себя с Демоном:
Как демон, хладный и суровый,
Я в мире веселился злом… -
и, если его роковой герой только мечтает спастись любовью девы, то поэту чудится, что ему это уже удалось:
Теперь, как мрачный этот Гений,
Я близ тебя опять воскрес
Для непорочных наслаждений
И для надежд, и для небес.
"…"Демон" десять лет рос, как из зерна, из первой идеи сюжета, - пишет в Лермонтовской энциклопедии И. Б. Роднянская. - Заставив небесного, но падшего духа полюбить смертную (да еще монахиню, деву, чья чистота священна), Лермонтов в простой и самоочевидной фабуле переплел, "перепутал" между собой две антитезы, философски значимые в романтической картине мира: полярность неба и земли - и контраст мрачной искушенности и гармонической невинности. Причем надзвездное и бесплотное начало оказалось бурным и соблазняющим, а земное - непорочным и таящим надежду на спасение… Отсюда возникает пучок сложных, мерцающих, трудно согласующихся смыслов, которых не могло быть в сюжетах общего с "Демоном" литературного ряда - о "влюбленном бесе" (Ж. Казот), о запредельной любви ангелов к земным девам (Байрон и Т. Мур), о взаимоотношениях добрых и злых, но равно бестелесных существ - "Элоа" А. де Виньи, "Див и Пери" А. И. Подолинского".
До Лермонтова целое поколение устами своих поэтов пыталось выразить в этом образе философское сомнение и общественную неприкаянность, так или иначе "пело" энтузиазм зла, замечает И. Б. Роднянская. "Однако сюжетное открытие Лермонтова - Демон, попытавшийся изменить свою участь и за этим обратившийся к земле - наделило откристаллизованный лирический образ новыми символическими и психологическими возможностями".
Все это, разумеется, верно, - только вот решал ли Лермонтов в "Демоне" только художественные задачи?
Образ тоскующего Демона настолько тесно и таинственно связан с самим Лермонтовым, что великосветская шутка поэта о том, что Демона он писал с себя, выглядит как признание. У тончайшего знатока творчества Лермонтова Сергея Дурылина, который к тому же был священником, образ лермонтовского Демона, по свидетельству друзей, был любимым поэтическим образом. Это кажется удивительным для православного батюшки, который вроде бы должен напрочь отрицать любого демона, однако тут отнюдь не читательская или человеческая прихоть. Дурылину принадлежит рассказ "Жалостник" - о мальчике, который молился за "черненького", чертягу - и это, как писал С. Фудель, "вольная интерпретация слов св. Исаака Сирина о молитве за демонов". Если около Пушкина, по Сергею Дурылину, стоял ангел Радости, то около Лермонтова - ангел Печали. Вот еще одна его мысль:
"В лице Лермонтова написано: в глазах - "какая грусть!", в усмешке "какая скука".
Так и в поэзии: в глазах - одно, в усмешке - другое. А вместе… что ж вместе?
Вместе - самая глубокая, самая прекрасная тайна, какой отаинствована свыше русская поэзия".
Слово найдено - отаинствована… И, без сомнения, лермонтовский Демон - средоточие этой самой глубокой и самой прекрасной тайны.
Дурылин вновь и вновь возвращается к этой мысли:
"Лермонтов - загадка: никому не дается. Зорька вечерняя, которую ничем не удержишь: просияла и погасла".
А в письме к Максимилиану Волошину (1929) пишет:
"На твой вопрос об Аримане и Люцифере, кажется, нужно ответить, что Люцифера (в Байроно-Штейнеровском смысле) православие не знает, как и католичество. Когда я писал "Жалостника", я рылся в Отцах, и в богослужебных книгах, и в прологах, и искал устные предания, и встретил всего 2–3 указания на то, что в Дьяволе может быть проблеск того, что Лермонтов, идя по Байронову пути, отмечает в своем "Демоне":
Я царь познанья и свободы,
Я враг небес, я зло природы… -
но в то же время:
Хочу я с небом примириться,
Хочу любить, хочу молиться,
Хочу я веровать добру.
Это - в житии Антония Великого (помнится), в молитве Исаака Сирина, за тварь всю, в том числе и за "демонов" и, наконец, в том афонском изустном предании, которым я пользовался для своей повести. Но во всех случаях (как и в "Жалостнике") утверждается, что это примирение с Богом невозможно, ибо в Дьяволе нет вовсе света и добра. Лермонтовское определение Люцифера:
Он был похож на вечер ясный:
Ни день, ни ночь, ни тьма, ни свет… -
(стало быть, и свет, и день в какой-то доле) - совершенно не приемлется, сколько я знаю, ни догмой, ни преданием, ни прологами, ни даже народными сказаниями: Дьявол - зло сплошное, - но разнствующее по густоте: от злого губительства до мелкого пакостничества, но по существу - одно и то же: только тех же дьявольских щей да пожиже влей…"
Словом, лермонтовский Демон отнюдь не дьявольского происхождения: у него иная природа.
3
Ранние редакции "Демона" заметно связаны с юношескими стихами Лермонтова, особенно теми, что посвящены Варваре Лопухиной и где сам поэт, или его лирическое "я", выступает в образе влюбленного демона. Он ищет в небе свое отражение и находит его в Демоне. Этот фантастический герой нужен Лермонтову затем, чтобы выразить безмерность того, что он сам ощущал в жизни: тоску, неприкаянность, бесприютность, одиночество и отчужденность от общества, доводящую его до непримиримого ожесточения. Как юноша Михаил искал спасения в чистой и доброй девушке Вареньке, так и его Демон ищет спасения в непорочной монахине.
Любовь Демона поначалу отнюдь не испепеляющая, не губительная. Злой дух вовсе не зол: хоть он и оставил "блистающий Сион… с гордым сатаною" (третья редакция, 1831) и "связан клятвой роковою" никого не любить, Демон "окован сладостной игрою" и ведет себя, как робкий влюбленный:
Он искушать хотел - не мог,
Не находил в себе искусства;
Забыть? - забвенья не дал Бог;
Любить? - недоставало чувства!
……………
Так, Демон, слыша эти звуки,
Чудесно изменился ты.
Ты плакал горькими слезами,
Глядя на милый свой предмет…
И это - дух зла?!
Пораженный любовью,
Печальный Демон удалился
От силы адской с этих пор…
Чем же он занимается, переселившись "на хребет далеких гор" в ледяной грот? - Любуется огнями хрусталей под снегами и -
Составя светлые шары,
Он их по ветру посылает… -
дабы помочь путнику, блуждающему в опасной "тьме болот"; он "охраняет прошлеца" в ревущей метели; - одним словом, творит добро.
И вот злой дух, поклявшийся сатане никого не любить, нарушает свою клятву - ищет "надежды и любви" и сам любит.
Но путь спасения ему заказан: "посланник рая, ангел нежный" встал на защиту прекрасной монахини - и:
И - зависть, мщение и злоба
Взыграли демонской душой.
……………
Но впрочем, он перемениться
Не мог бы…
Лермонтов предчувствует свою судьбу и предсказывает свою жизнь: как ни хороша Варенька Лопухина и как бы он ни любил ее, ничего их не ждет впереди, кроме разлуки.
"Не для других" мученья того, кто бродит "один среди миров / Несметное число столетий", и любовь его никому не нужна, тем более монахине. Красавице суждено погибнуть
От неизвестного огня… -
а духу "гордости и отверженья" - снова мчаться неизвестно куда в неизмеримой вечности.
4
Лермонтов посвятил Лопухиной немало стихотворений (среди них такие шедевры, как "Молитва" ("Я, Матерь Божия…" и "Валерик"), поэму "Измаил-Бей", однако "Демон" среди этих произведений занимает особое место: Вареньке посвящена третья редакция поэмы (1831), ей же послан список шестой редакции (1838) с посвящением, и, наконец, незадолго до гибели поэт отправляет ей свою последнюю переделку "Демона". Еще в 1835 году девушка вышла замуж за "Старика" Бахметева, но, как пишет П. Висковатов, Лермонтов относился к ней "все как к Лопухиной":
"Фамилии ее по мужу он не признавал. Еще в 1840 или 41 году, посылая Вареньке переделку поэмы "Демон", он, в переписанном посвящении к поэме, из поставленных переписчиком В.А.Б. (Варваре Александровне Бахметевой) с негодованием перечеркивает несколько раз Б. и ставит Л. (Лопухиной).
Не напоминает ли это - жестом - речи Демона перед Ангелом, приосеняющим, в защиту, своим крылом Тамару (шестая редакция):
"Она моя, - сказал он грозно, -
Оставь ее, она моя;
Отныне жить нельзя нам розно,
И ей, как мне, ты не судья…
…………..
Здесь я владею и люблю!.." -
или же сцену из последнего текста поэмы, когда в пространстве синего эфира Ангел, летящий на крыльях золотых, несет в объятиях своих грешную душу Тамары, а свободный путь ему пересекает взвившийся из бездны "адский дух":
Он был могущ, как вихорь шумный,
Блистал, как молнии струя,
И гордо в дерзости безумной
Он говорит: "Она моя!"
Лермонтов так и не расстался до конца своих дней ни с Демоном, ни с Лопухиной…
Одна, но пламенная страсть…
Мережковский пишет обо всем об этом:
"Родные выдали Вареньку за богатого и ничтожного человека. Может быть, она любила мужа, была верною женою, но никогда не могла забыть Лермонтова и втайне страдала, так же как он, хотя, по всей вероятности, не осознавала ясно, отчего страдает…
Он пишет ее через много лет разлуки:
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Говорит ей просто:
…вас
Забыть мне было невозможно.
И к этой мысли я привык.
Мой крест несу я без роптанья.
Любовь - "крест", великий и смиренный подвиг. Тут конец бунта, начало смирения, хотя, может быть, и не того, которого требует Вл. Соловьев.
"От нее осталось мне только одно имя, которое в минуты тоски привык я произносить, как молитву"…
Святая любовь, но святая не христианской святостью; во всяком случае, не бесплотная и бескровная любовь "бедного рыцаря" к Прекрасной Даме…
"А Варвара Александровна будет зевать за пяльцами и, наконец, уснет от моего рассказа", - пишет Лермонтов.
Зевающая Беатриче немыслима. А вот зевающая Варенька - ничего, и даже лучше, что она так просто зевает. Чем больше она простая, земная, реальная, тем более страсть его становится нездешнею.
Для христианства "нездешнее" значит "бесстрастное", "бесплотное"; для Лермонтова наоборот: самое нездешнее - самое страстное; огненный предел земной страсти, огненный источник плоти и крови - не здесь, а там… И любовь его - оттуда сюда. Не жертвенный огонь, а молния.
Посылая Вареньке список "Демона", Лермонтов в посвящении поэмы с негодованием несколько раз перечеркнул букву б. - Бахметевой и поставил Л. - Лопухиной. С негодованием зачеркнул христианский брак…