А сейчас я смотрел записи мои о последних репетициях "Кузькина". Боже мой… Неужели это никогда не состоится… Вообще, по тем записям и по тем отзывам… нельзя без слез думать об этом. Там был Бог, а сейчас я его забыл. Я стал циничнее, мне кажется, и жирнее, как будто победил уже и жну лавры… Я был готов тогда победить и только начал. Если будет возобновление Кузькина, мне надо родиться заново, очистить душу свою, такую роль нельзя тащить с грузом скверны и равнодушия… Когда я Высоцкому сказал, что ему сейчас нужно сделать рывок и очень серьезно отнестись к одесскому фильму (бенефис Высоцкого, как они называют), а для этого нужно оставить все постороннее, лишнее и даже пива в рот не брать, пока не будет отснят основной материал, он ответил:
- Да, я понимаю, это… нужно сделать то, что ты сделал в Кузькине… то есть уйти от всего и завязать на несколько месяцев с питьем и пр.
Мне было приятно слышать это… Какое было время… это и есть жизнь. Ведь радостных дней было, по существу, раз-два и обчелся, но ведь для них и крутилось все, для них и жилось.
А сейчас… Я смотрю кадры "Хозяина"… и сердце в клочья… Позор, позор, неужели ради этого я жил последнее время, как людям в глаза глядеть после такой работы… ужасно обидно, а ведь можно было сделать иначе. А вчера концерт в Институте микробиологии. Люди ждут нас, смотрят, слышали о "Таганке" и имеют честь лицезреть это безобразие; мы берем по 25 рублей и уходим. Нет, так нельзя. Надо что-то придумать, выдумать, сфантазировать - иначе крах.
В "Тартюфе", мне кажется, очень важную победу для себя одержала Шацкая - мой Зайчик. Вообще эта пара Погорельцев- Шацкая - самая точная в спектакле, самая обаятельная и великолепная. Но, помимо спектакля, есть завоевание личного порядка - это ее первая премьерная работа с Любимовым, он узнал ее наконец, до этого были всё вводы и прицелочные работы… Мило… хорошо… но не больше… По этой работе можно судить о большом диапазоне артистки, она очень разнообразна, может быть всякой, владеет разнообразными красками, чувствует жанр, пластична, обладает юмором… То есть анкета ее дарования во многом заполнилась положительными значками и высокими баллами… Она по праву вырвалась вперед, в ведущие актрисы, в лучшие фамилии театра, и я рад за нее и за нашу семью.
10 ноября
Вот как бывает в театре - вчера вместо "Галилея" состоялась премьера "Тартюфа". Да, вот так, вот такая жизнь. Ну что же, расскажу, как знаю, что запомнил. В обед вывел Кузьку, встретил Петрова, и он напомнил мне о телев. репетиции, я наскоро похватал и кинулся в театр. Зайчик сказал, что днем звонил Высоцкий, просил отменить спектакль - совсем без голоса, потом что-то переменилось - спектакль состоится. И вот вечер. Володя приходит: "Спектакля не будет, нечем играть". Поднимается шухер. Врачи, шеф, Дупак, вся труппа ходят и вспоминают "лошадиную
фамилию" - что может пойти взамен, ничего, то того нет, то другого. Предлагаю "Тартюфа", звонить начальству и просить разрещёния, что делать - в театре несчастье, а публика уже в буфете. На меня как на сумасшедшего - непринятый спектакль, завтра всех увезут, шефу снимут голову и т. д. После всех передряг Дупак решается: "Семь бед - один ответ, пусть идет "Тартюф"". Дупак выходит к зрителям, зрители в зале, он выводит Высоцкого: "Дорогие наши гости… Мы должны перед вами глубоко извиниться… Все наши усилия, усилия врачей, самого актера В., исполнителя роли Галилея, восстановить голос ни к чему не привели. Артист Высоцкий болен, он совершенно без голоса, и спектакль "Галилей" сегодня не пойдет". - В зале крики: "Пить надо меньше", "Петь надо больше" - какая-то чушь. - "Вместо этого мы вам покажем нашу новую работу "Тартюф", которую еще никто не видел. [На полях. Аплодисменты, крики восторга.] Для этого, чтобы поставить оформление "Тартюфа" и разобрать "Галилея", мы просим оставить зрительный зал на 20 минут. Через 20 минут начнется спектакль господина Мольера "Тартюф"".
Что-то пытался сказать Володя: "Вы меня слышите?.." - я только и успел разобрать. В общем, позор. Никому Володя уже был не нужен, публика была при почти скандале, ей давали "Тартюфа", и она была счастлива - все-таки это ведь исключительный случай, артист Высоцкий вышел извиняться, ему можно было выразить из зала свое "фе", перед ней (публикой) расшаркались и сейчас покажут премьеру, а пока она с шумом повскакала с мест и кинулась в буфет.
Весь театр начал растаскивать по углам "Галилея" и тащить "Тартюфа", как на абордаж, каждый пытался что-нибудь развязать, растащить, завязать, приволочь - публика в буфете, ее нельзя задерживать. А Володя ушел с Татьяной, его встретил пьяный Акимов, обхамил Татьяну, она вернулась в театр, где шла премьера. Спектакль шел в лучшем виденном мной варианте - Зайчик был на самой высокой высоте. После спектакля открыли шампанское.
Володя накануне был очень пьян после "10 дней" и какой-то бабе старой на улице говорил, что он "располосует себе вены, и тогда все будут довольны". Говорил про Есенина; старуха, пытаясь утешить, очень обижала: "Есенин умер, но его помнят все, а вас никто не будет помнить" и т. д. Было ужасно больно и противно все это слушать.
Мы все виноваты в чем-то, почему нас нет рядом, когда ему плохо, кто ему нужен, кто может зализать душу его, что творится в ней - никто не знает. Господи!!! Помоги ему и нам всем!!! Я за него Тебя прошу, не дай погибнуть ему, не навлекай беды на всех нас!!!
19 ноября
Какой-то внутренний разлад. Чувствую, что мной кругом недовольны. Можаев безразличен, Назаров сух, с Любимовым неприятная заочная война. Вдруг почему-то он Веньке про меня бросил: "Надеюсь, твой друг возьмет свою голову в руки". Я ее не терял; если он имеет в виду съемки - я не участвовал в "Тартюфе". А что мне оставалось делать?! И у меня началось к нему время придирок, кстати, они всегда взаимны. Я избегаю встреч с ним, мне ужасно неприятно встречаться с ним, неспокойно.
22 ноября. Пятница, 19 часов 25 мин.
Ну, так. Сначала хроника.
19 ноября за мной приехали в 8.45. Попросил тещу отправить первую партию книг в Междуреченск, купленную еще до праздников, хоть какой-то груз с плеч. Досъемки планов к правлению с Антоном. Не до искусства. Поругался с Васильичем. Не дает дубля, хоть разорвись. Его помощники сразу, по первому сигналу, выключают свет, никакого уважения к режиссеру. Во время "Послушайте" состоялась беседа Высоцкого с шефом, где шеф ему пригрозил вдруг: "Если ты не будешь нормально работать, я добьюсь у Романова, что тебе вообще запретят сниматься, и выгоню из театра по статье".
Володя не играет с 8 ноября. Последний раз он играл Керенского. Сегодня "Пугачев". Завтра "Галилей". Господи, сделай, чтобы все было хорошо.
23 ноября
Уходит Губенко. Положил на стол "Макенпотта". Забросал Дупака заявлениями с угрозами:
- Не дадите квартиру - не буду играть… уйду и пр.
Жена у него - Болотова - дочка посла, сам снимается постоянно, давно бы уж кооператив построил, жлоб.
Вечер. После "Галилея". Володя без голоса, но трезв и в порядке. Вывещёна репетиция "Галилея", говорят: Сева Шестаков и даже - Хмель. Дай Бог! Но мне жаль Володьку, к нему плевое отношение. Но ничего не выходит, надо укреплять позиции. Театр колотит от фокусов премьеров. Никто, кроме шефа, не виноват в этом. Если он стоит на принципах сознательного артистического общества, нельзя одним и тем же потрафлять, надо растить артистов, давать хоть какие-то надежды попасть в премьеры и другим. Вообще я устал и пишу черт знает что. Каждый должен думать о своей судьбе сам, разумеется, не делая большого разрыва между собой и интересами театра.
25 ноября. Понедельник
Какие-то хорошие мысли сегодня проведывали. Это оттого, что умную, хорошую книгу читаю - 9-й т. Бунина, о Толстом. И вот я думал, что жил Паустовский в одно время со мной. Я снимался в Тарусе, когда он жил там, я видел его дом издалека, хотел пойти к нему, постучать в ворота, посмотреть на него, услышать голос и не сходил. Некогда было, некогда, а может, оттого, что мужики сказывали - он не принимает никого, злится, когда приходят посторонние, а ходят много, надоедают, а он человек больной, ему покой нужен. Так или иначе, я не сходил к нему и каюсь - ну не принял бы, так и что? Убыло б меня? А если бы принял, что бы я ему сказал, я ведь и читал его немного - тоже некогда было. Что бы я сказал-то ему? Вот вопрос. В общем, получается, что и правильно, что я не помешал лишний раз ему. Ему и без меня мешали многие, не успел умереть, как воспоминания за воспоминаниями о нем появляются, как будто заготовленные были.
Андрей Вознесенский. Ужасно плохо мы знаем поэзию современную. Но ведь признано, что в этой поэзии он бриллиант. И часто бывает у нас в театре, года полтора назад читал стихи новые в "Антимирах", книги дарит нам свои новые каждый раз с автографами. Мне написал: "С радостью за Ваш талант". Мы запоминаем каждую встречу с ним, ловим каждое слово, на всякий случай, вдруг придется воспоминания писать, когда не станет поэта, и получается, что мы ждем - когда же что-нибудь случится с ним [на полях: т. е. когда же он станет классиком], чтобы сказать: а мы его знали, он с нами водку не раз пил, мы спорили с ним об искусст-вегон нам книжки дарил с надписями - мы, обыватели, мы, серость, волей чьей-то оказавшиеся рядом с явлением.
Не то же ли есть и мой друг Высоцкий. Мы греемся около его костра, мы охотно говорим о нем чужим людям, мы даже незаметно для самих себя легенды о нем сочиняем. И тоже ждем - вот случится что-нибудь с другом нашим (не приведи Господь), мы такие воспоминания, такие мемуарные памятники настряпаем - будь здоров, залюбуешься, такое наковыряем, что сам Высоцкий удивится и не узнает себя в нашем изложении. Мы только случая ждем и не бережем друга, не стараемся вникнуть в мрачный, беспомощный, одинокий, я убежден, мир его. Мы все меряем по себе: если нам хорошо, почему ему должно быть плохо? Шеф говорит: "Зажрался. Пол-Москвы баб пере… и даже Париж начал, денег у него - куры не клюют… Самые знаменитые люди за честь почитают в дом его к себе позвать, пленку его иметь, в кино в нескольких сразу снимается, популярность себе заработал самую популярную, и все ему плохо… С коллективом не считается, коллектив лихорадит от его запоев…" И шеф, получается, несчастный человек по-своему.
Невнимательны мы друг к другу и несчастны должны быть очень этим, а мы и не замечаем даже этого.
У моего Зайчика жесткое сердце или он делает вид, что так? Резкое и колючее, безразличное отношение его к людям. Сейчас говорили о том, что я написал выше: "Зачем ты этот бред сивой кобылы пишешь? О ком легенды, какие легенды?! К Высоцкому ли невнимательны? Если бы невнимательны, его бы давно в театре не было…" А что такое "в театре", что такое "театр", почему он должен почитать за счастье свое присутствие в нем, а не наоборот? Это ведь ужасно больно сознавать, что кто-то может сказать: "мы внимательны к нему, иначе его давно бы в нашем коллективе не было". Как это грустно все!!!
"Надо и в писании быть юродивым". - Толстой.
У каждого свое Астапово.
26 ноября
Общался с Зархи через лифтершу.
Говорит, получилось искренне, понравилось Тарковскому. Прочитал мои "Дребезги".
- Надо поговорить… Мне кажется, вы хотите это очень дещёво продать… - Начало даже поразило меня: что это - новый жанр, подумал я… - Это стоит гораздо больше, гораздо глубже, чем просто грустная, сентиментальная новелла, в общем, поговорим.
Бунин пишет о Толстом: "Главней же всего, что у него были зачатки туберкулеза (дающего, как известно, тем, кто им поражен, даже и духовный склад совсем особый)".
Может быть, это и ко мне относится. Я пролежал в туб. санатории три года и потом долго ходил на костылях. Вся жизнь моя так или иначе окрашена туб. светом. Этим исследованием надо заняться. К тому же друг Толька и его семья. Почему-то я с ним не прекращаю связи, дорожу ею, думаю о Тольке. В некотором смысле мы даже родня, хоть и разными формами туберкулеза болели. Не сегодня, конечно, об этом писать.
27 ноября
У Бунина: "Шопенгауэр говорит, что большинство людей выдает слова за мысли, большинство писателей мыслят только ради писания.
Это можно применить ко многим, даже очень большим писателям.
Толстой мечтал "довести свое свиноводство до полного совершенства".
Я сижу в студии, идет тракт, болтовня артистов, бедлам, неразбериха, то же самое, только с болями вдобавку, у меня в голове. Круг мешанины в голове, сумбура отрывков мыслей, забот, желаний.
"Мосфильм". "Пять дней"… Митта… Провал "Хозяина"… Любимов с неприятным, злым на всех артистов глазом, которых он всех за "проституток, ничтожеств, неблагодарных блюдолизов" почитает, "готовых клюнуть на любое предложение в самой мрачной халтуре", потому что в самой мрачной халтуре артист приобретает видимость свободы, нужности своей и освобождается, хоть на чуть-чуть, хоть так только кажется ему, от зависимости, унижения от рабского подчинения гл. режиссеру. Шеф это прекрасно понимает, чувствует - сам был на нашем месте, но пользуется властью своей, правом давать - не давать, держать в унижении артистов и смеяться над ними в душе, высокими словами прикрываясь. Я не люблю его, и он понимает, чует это, чует мою самостоятельность, обособленность, мой собственный театр в его театре, мою презираемость его как человека, не как художника или еще больше - общественного деятеля, он не Божий человек.
28 ноября
Озвучание… Неожиданно трезвый Высоцкий, и как будто ничего и не было никогда…
Вечер, сегодня же. Целый день бестолковое озвучание, с трех - репетиция, с 4 до 6 грим и фотопроба, с 6 до 7.30 еще полтора часа бестолковщины, с 8 до 9 репетиции в ГИТИСе.
Бунин о Чехове:
"Многим это покажется очень странным, но это так: он не любил актрис и актеров, говорил о них так:
- На семьдесят пять лет отстали они в развитии русского общества. Пошлые, насквозь прожженные самолюбием люди. Вот, например, вспоминаю Соловцова…
- Позвольте, - говорю я, - а помните телеграмму, которую вы отправили соловцовскому театру после его смерти?
- Мало ли что приходится писать в письмах, телеграммах. Мало ли что и про что говоришь иногда, чтобы не обижать… - И, помолчав, с новым смехом: - И про Художественный театр…"
30 ноября
Обед. Высоцкий, по его словам, был у профессора клиники им. Семашко, признали парез (его слова), разрыв связок. Нужно делать операцию, на полгода уходить из профессии. И вчера он не играл "Послушайте", а сегодня шеф сказал, что в 9 часов у него был концерт - это уже хамство со стороны друга.
Позвонил Губенко, отказался играть сегодня Керенского, уговаривали Власова, Глаголин, наконец, шеф, Коля бросил трубку: "Не приеду" - и точка.
Шеф предупредил меня: "Возьми текст, повтори, придется играть вечером".
- Больше лихорадить театр не будет, выгоню обоих… - Чего выгоню, когда Николай заявлений пять уже положил. - Насоныч, повтори и ты Хлопушу, может случиться, что завтра бросишься как кур в ощип… Как Севка себя ведет… Сколько раз приходил на репетицию такой роли в раскладе, скотина…
Володя жаловался вчера Веньке:
- Бесхозяйственно мы живем… Встречаемся на "Мосфильме" с Валерием как чужие… Я понимаю, что виноват, мне очень плохо. Веня, я люблю тебя.
А я избегаю его. Мне неловко встречаться с ним, я начинаю волноваться чего-то, суетиться, я не знаю, как вести себя с ним, что сказать ему, и стараюсь… перекинувшись общими словами, расстаться поскорее, и чувствую себя гадко, предательски по отношению к нему, а что сделать - не знаю.
Вчера рассказывал Полоке, как я, встречаясь с режиссерами, приглашающими меня на интел. роли, изо всех сил доказываю, что я не гожусь, что я совсем не интеллигент, "посмотрите на мое лицо, на мое происхождение, на роли, которые я считаю своими, кровными, нет, я не интеллигент, у меня большой подбородок и колхозник-отец, во мне нет ни капли голубизны в крови…". Хуциев даже волнуется: "Ну почему, кто вам это сказал… Надо что-то сделать только с верхней губой, и все будет в порядке". Нет, с верхней губой я ничего делать не стану все равно… "Прав" Ростоцкий - интеллигент определяется по рукам, породу надо искать в передних конечностях… На роль, к примеру, Печорина надо искать артиста с руками - руки, руки выдают породу, а если они не выдают, это человек не той породы и на Печорина, разумеется, не годится…
"Можно писать о яблоне с золотыми яблоками, но не о грушах на вербе", - мысль принадлежит Гоголю, вычитал у Бунина. Его гувернер видел Гоголя однажды в раздевалке. Прекрасная мысль и чудно выражена, нечто подобное говорил мне Можаев после прочтения "Стариков".
2 декабря
Шеф (только войдя):
- Элла Петровна! Там стоит приятель Высоцкого, спуститесь к нему, и пусть он передаст своему другу, что, если он не ляжет в больницу и не напишет подписку о принятии лекарств, которые могут привести к смерти, если он этого не сделает, я выгоню его из театра за пьянство и сделаю так, что он никогда не будет сниматься…