Беда Высоцкого даже не в том, что он валяется под забором. На него противно смотреть, когда он играет трезвый, - у него рвется мысль, нет голоса. Искусства бесформенного нет, и если вы чему-нибудь и научились за 4 года, то благодаря жесткой требовательности моей, жесткой форме, в которой я приучаю вас работать. С чего он пьет? Голова слабо интеллектуальна, он обалдел от славы, не выдержали мозги. От чего обалдел? Подумаешь, сочинил 5 хороших песен, ну и что. Солженицын ходит трезвый, спокойный, человек действительно испытывает трудности и, однако, работает - пусть учится, или что, он а-ля Есенин, с чего он пьет, затопчут под забор, пройдут мимо и забудут эти 5 песен, вот и вся хитрость. Жизнь жестокая штука. Вот я уйду, и вы поймете, что вы потеряли. Вы скажете, что с ним было иногда интересно…
Меня бьют с двух сторон - с одной стороны реакционное чиновничество, мешающее репертуару, с другой - господа артисты своей разболтанностью… Я с ужасом жду всяких неожиданностей - кто куда уедет, кто напьется, кто родит, я никогда не знаю, какой пойдет вечером спектакль, у кого найдется время забежать в театр между съемками, любовными похождениями, пьянками, телевидением, а у кого не будет времени заглянуть в него, поиграть чего.
4 декабря
Высоцкого под наркозом уложили в больницу. Последние дни он опустился окончательно, его не могли уже найти ни Гарик, ни Танька. Облеванный и измазанный подзаборной грязью, он приходил в 3–4 часа ночи. Просил водки, грозился кончить с собой, бросался к балкону, "ты меня застанешь в петле", потом наступали короткие просветления, и он говорил, что пора завязывать и все начинать заново. Врачи констатировали полную деградацию организма - (деградировавший алкоголик), общее расстройство психики, перебойную работу сердца и т. д. Обещали ни под каким предлогом не выпускать его из больницы два месяца. На Володю надели халат и увели. Он попросил положить его в пятое отделение, но гл. врач не допустила этого. В пятом молодые врачи, поклонники его песен, очевидно, уступают его мольбам, просьбам, доверяются ему, и он окручивает их. 10 декабря начинаются у него съемки в Одессе. Я попросил Скирду передать Хилькевичу, если он любит, уважает и жалеет Володю, если он хочет его сберечь, пусть поломает к черту его съемки, сошлется на запрет худ. совета или еще чего. Либо пусть ждет два месяца, но вряд ли это возможно в условиях проф. студии у начинающего режиссера. Но поломать съемки необходимо. У Андрея Вознесенского на квартире, перед банкетом "Тартюфа", состоялось заседание друзей Володи с его присутствием. Друзья объясняли ему ситуацию и просили не пить, поберечь себя, театр… Володя обещал. Зоя спрашивала меня на банкете:
- Правда, говорят, что он зазнался? Мы этого не заметили с Андрюшей…
5 декабря
Снова нарвался на шефа. Зашел к Марине за рассказами, и он тут как тут.
- Валерий, я тебя прошу, ты не забывай образ.
- Какой?
- Кузькина… А то ты как-то очень сдал последнее время…
- Как сдал, чего сдал… меня в театре не бывает совсем, откуда вы это знаете?
- Вот, вот поэтому я и говорю, что тебя в театре не бывает… Не мог ни одну репетицию с тобой назначить, хотел прийти посмотреть… а ты все занят где-то.
- Да я дома сижу!
/- Да брось ты… что вы со мной арапничаете?!
- Чего арапничаете? Мне не верите, можете спросить Можаева, и потом, были с Борисом репетиции. Партнеры все заняты, кто "Макенпоттом", кто "Тартюфом".
- И Находка - роль прекрасная, ее можно отлично сделать… Понаблюдай по телевизору разные интервью… Есть отличные парни…
Ох, не нравятся мне эти разговоры, ох, не нравятся!!
6 декабря
Говорят, был крупный разговор между Губенко и Петровичем. Колька высказал, очевидно, свое недоумение по поводу помоев Любимова на Герасимова: "А если я ему передам?.." - кажется, была сказана такая фраза. Николай заявил, что он играет последний раз.
После "Антимиров" - худсовет, вдруг почему-то срочно. Решали, как поступить с Губенко. Какую форму приказа выдумать, чтобы другим неповадно было, в назидание остающимся. Шеф снова прошелся по мне: "Золотухин проделывал подобные модуляции", - я сидел, молчал, упорно, угрюмо. Васильев требовал каждого, кто осмелится заикнуться о заявлении, увольнять без проволочек. Любимов растерялся: "А кто играть будет?" Васильев пошел дальше: "Гнать каждого, замеченного в пьянстве".
Любимов:
- Тогда не было бы и Качалова, и Москвина… половины, да что там, всего Художественного театра, они закладывали ох как…
Шеф почуял, что артистов он не перевалил на свою сторону - написать какую-нибудь гадость на Губенко. Решили - отпечатать и вывесить его все заявления об уходе на обозрение труппы с комментариями, с ордером на квартиру, которой почти добились… Я запротестовал: "Как вы не понимаете, что это унизительно - театру с таким именем заниматься дещёвой склокой", - все это я произнес на художественном совете.
Дупак:
- Золотухин молчит, очевидно, он не согласен с тем, что здесь говорится и предлагается… хочет сам подать заявление об уходе…
Что они ко мне привязались с этим заявлением??! Ничего не понимаю. Вдруг через два года усиленно напоминать о том, чего из них никто в глаза не видел, то есть моего заявления.
Я попросил слова… но меня перебили, и я заткнулся, может, и к лучшему. Хотя совесть неспокойна и гадко на душе - не согласен и молчу…
Промолчи - попадешь в первачи…
Промолчи - попадешь в палачи…
Глаголин (после):
- Вы молчали упорно, Валерий, мне не ясна ваша позиция…
- Объясню, Боря, только тет-а-тет…
8 декабря
Шеф (на меня): Этот с Высоцким исправляют текст Можае- ва, литературой вдруг чего-то занялся...
Смехов: О... Тут вы ошибаетесь, Ю.П. Он бы вам и читать не дал то, что написал в этом сценарии. Это халтура дикая, а Золотухин взялся только потому, что это Можаев...
Шеф: Что бы он ни написал, он написал Кузькина, и он разбирается в этом гораздо лучше нас...
Золотухин: Хорошо, когда есть в театре адвокат. Ты уже не раз, Веня, защищал меня своей мощной грудью.
Венька (обиделся): Зачем ты так при нем говоришь?
А не надо трепаться, Веня. Этим все равно ничего не докажешь. Он посмотрит фильм, скажет: "Говно, и прав был Можаев, не надо было лезть не в свое дело". И поди ему докажи, почему получилось говно и что из говна масла не собьешь - густота получится, а вкус не тот. И весь разговор. А если фильм получится - можно и поговорить, но и тогда - сценарий Можаева.
Спесивцев: Профессиональному отношению к делу в Театре на Таганке меня научил Золотухин. Пришел я однажды с большого похмелья, сел и задумался: "Зачем я живу, кому я нужен, кому нужно то, что я делаю", - смотрю в зеркало и вижу Золотухина, который готовится к спектаклю… Он, конечно, пришел раньше всех, холодно, а он разделся до трусов и примитивным образом совершает разминку… молча, спокойно, достойно. Потом стал распеваться, бормотать что-то, потом снова прыгать, тянуть мышцы, заниматься пластикой… И всё это не от случая к случаю, а регулярно, перед каждым спектаклем, не задумываясь, кому это нужно, а спокойно делая свое дело.
9 декабря
Вечером. Полока не пришел. Думаю - встретился с Высоцким. Он вчера вдруг заявился в театр, смотрел "Тартюфа". Шеф ездил к нему вчера, уговаривал зашить бомбу в задницу, мину смертельного исхода от алкоголя. Володя не согласился: "Я здоровый человек". Сегодня шеф приехал на три часа позже и злой до невменяемости. Но зато хорошо объяснял на репетиции.
Шеф:
- Когда идет турбина вразнос - это страшно… разлетается к чертям собачьим на мелкие куски… Так дурак Высоцкий пускает себя вразнос… Врачи говорят, если он будет так продолжать, через три года подохнет…
С какой тоской и болью, почему-то мне кажется, восклицает Бунин в заметках к завещанию, хоть и в скобках. Если бы нашелся умный и тонкий человек, который мог бы выбрать эти отрывки - отрывки из дневников, зап. книжек - для биографической полноты.
11 декабря
Панихида - это смотр сил. Во мне нуждаются, только чтобы венки таскать по морозу. Часто бываю на панихидах. Мордвинова богаче отпевали. Надо уйти как можно скорее - Шацкая выбирает телевизор, надо успеть взять кредитную справку и т. п. По-моему, труднее всего Любимову. Симонов последнее время поносил нас и шефа. На Любимова смотрят, как держится, ждут, что говорить будет. В театр венок вносили мы с Дупаком. Там у нас его отняли Любимов с Венькой. Перед выходом к гробу шеф обнял меня, я посмотрел по сторонам - кто это видит. Дупак сказал: "Пойдем по обе стороны, через одного, один туда, другой сюда". Для нас это означает - один с шефом, другой с Дупаком. Мне выпало с шефом, а Демидовой не выпало, но она все равно встала с нами. Как только мы встали у фоба, вспыхнули юпитеры, затрещали камеры - нас снимают. Таким образом мы попадаем в историю. Стою, креплюсь, чтобы не улыбнуться. Симонов-сын или Ульянов? Кто встанет у руля? Это занимает сейчас всех больше, чем смерть. Смерть есть смерть, уход, конец… Кончается одно, начинается другое. Официально, законно отошла определенная эпоха, многие ждут - что-то будет - новое, другое, может быть, лучшее, человек всегда надеется… А другим будет, конечно, плохо, которым было чересчур хорошо… Начнется обновление театра, это уж непременно, и молодым надо смотреть теперь в оба.
Вчера читал Полоке, Щеглову, Кохановскому, Высоцкому свой окончательный вариант письма, одобренный Шацкой. Принято без единой поправки и признано талантливым. Убеждал Высоцкого, объяснял, почему ему нельзя категорически уходить из театра и надо писать письмо коллективу. Если сам не хочешь, давай я напишу? Высоцкий хочет заявить о себе кинозрителю. Он думает это сделать в фильме Хилькевича, в Одессе. Дай Бог, но у меня не лежит душа к этой затее.
Высоцкий обо мне: "Золотухин - человек щедрый на похвалу… Он не боится хвалить другого, потому что внутри себя уверен, что сам он все равно лучше".
Сегодня Володя беседует с шефом. Интересно, чем кончится эта аудиенция…
13 декабря
Читаю Бунина и уже хочу писать под него. Черт возьми, какая точность, сжатость, эмоциональная вспышка в каждом рассказе.
Академическая, аскетическая точность размера и прелесть языка. Удивительный мастер.
Вчера выездной "Добрый" в Тушине. Сегодня "Послушайте" и худ. совет, кажется, по поводу Высоцкого.
На репетициях замучиваю шефа вопросами, а то он совсем разучился работать - кроме "конкретно", не знает ничего, я заставляю его фантазировать, вызываю на творчество… Сначала раздражается, а потом ничего, загорается…
14 декабря
Вчера восстановили Высоцкого в правах артиста Театра на Таганке. И смех и грех. Мы прощаем его, конечно, но если он еще над нами посмеется… да и тогда мы его простим.
Шеф: Есть принципиальная разница между Губенко и Высоцким. Губенко - гангстер, Высоцкий - несчастный человек, любящий, при всех отклонениях, театр и желающий в нем работать.
Дупак: Есть предложение предложить ему поработать рабочим сцены.
- Холодно.
- Реклама.
- Рабочие обижаются, что это за наказание, переводить наших алкоголиков к ним, а куда им своих алкоголиков переводить?
Венька - о гарантиях прочности, т. е. замене надежной и достойной во всех спектаклях.
Я молчал.
Письмо Высоцкого: "Сзади много черной краски, теперь нужно высветлять".
Галина H.:
- Зазнался, стрижет купюры в кармане.
16 декабря. Понедельник
Ходил с Кузей. Тепло. Плохо спал и Зайчику не давал. Вчера сказал Глаголину, что хочу попробовать "Пугачева". Начал играть Высоцкий Керенского. На спектакле был Гаранин с директором издательства, которое печатает книжку…
18 декабря. Среда
С Зайчиком снова в КДС на "Медном всаднике". Поехали к Власовым (балет Большого театра) и попали в другой мир: квартира их, ее отделка, обстановка, своеобразие убили нас наповал. Из кухни сделан бар, настоящий, со стойками. Туалет и ванная выложены черным и голубым битым кафелем, это так оригинально, что они держали двери в ванную открытыми, чтобы все видели. Кафель отражается в многочисленных зеркалах, и получается лабиринт комнат, хотя всего две, самые обыкновенные, кооперативные комнаты, переделанные внутри на свой хозяйский лад. Проекционная и т. д.
А спальня - боже мой! Не хотелось уходить. Домой мы прикатили в четвертом часу и долго с Зайчиком говорили, вспоминали, где мы только что очутились. Назавтра Зайчик стала двигать мебель в нашей комнате с места на место, но разве дело в перестановке?!
Но я пришел к убеждению, что это все-таки разврат (вот и теща икнула, значит, правда). Высоцкий назвал это - "все для человека", а я так думаю, что это "все против человека", хотя все мы стремимся к этому изо всех сил.
Кабалевский на съезде обложил песню Высоцкого "Друг" и радио, при помощи которого она получила распространение.
Комитет нашу картину "Хозяин" принял без единой поправки. Авторы пошли пьянствовать.
22 декабря
Вчера в "Современнике" обратился к администраторше. Она: "Подождите до 7, если не придут студенты, я вас пропущу".
Оскорбился, хотел уйти. Но подумал: а что произошло?! Ведь не обижался же я 6 лет назад, когда меня выставляли. Я пробовал все варианты, чтобы пройти, а сейчас, видишь ли, надул губы. Нет, милый, надо оставаться самим собой, гордость тут ни к чему, ты приехал на спектакль почти из деревни, и что же, из-за фанаберии удаляться назад? Пошел к служебному, стали подходить дубленки - это киты.
Козаков:
- Старик, у меня столько родни пришло.
Табаков:
- Лучше всего билет купить, у тебя рубль пятьдесят найдется?
- Рубль найдется, а пятьдесят нет.
- Ну, что-нибудь придумать можно, конечно… подожди минутку. - Вышел. - Подойди, она тебе что-нибудь сделает…
- Вы предупредили ее?
- Да, да…
Администраторша:
- Что вы, один за одним?
Снова отошел, ну, думаю, ладно, суки. Зритель идет, меня узнаёт, улыбается, а я стою, пройти не могу. Снова к служебному. Еще одна дубленка - О.Ефремов:
- Здорово. Чего здесь делаешь?
- Проникнуть хочу.
- А для чего палка?
- Для пижонства.
- А… ты к тому же и пижон… Ну, сам знаешь, как это трудно. Подожди здесь.
Идет с администраторшей:
- Проходите на бельэтаж, я вас посажу.
Всё хорошо, всё нормально. А ушел бы?! Оскорбленное самолюбие; понятное дело - хороший театр, вот и трудно пройти, а был бы плохой, было бы легко, но я бы и не пришел.
30 декабря
Можаев хвастался в театре Любимову:
- Валерка первым номером, все стало на место… Заказывают вторую серию… Министр его хвалил…
Любимов:
- Можаич тебя хвалил, после ругани… Жене твоей я сказал, что это недоразумение, но вести себя так некрасиво… обижаться…
Левина Эл. П.:
- Очень ответственный человек звонил мне и сказал, что ты получишь премию за "Хозяина", за лучшее исполнение мужской роли… А может, и Государственную. "Я, - говорит, - понял, что Золотухин, конечно, крупнее артист, чем Высоцкий… Он его начисто переиграл…" Очень, очень ты ему понравился, это, говорит, лучшая мужская роль за этот год. Так что жди премии…
Зайчик:
- А что же ты дерьмил все?.. Не люблю я в тебе, Зайчик, этого.
- Да ведь действительно дерьмо. Ведь вот что обидно - настоящее не видит света, а за халтуру хвалят.
Любимов:
- Как они ни портили, а Можаев их вывез…
1969
9 января. Четверг
Холодно. Мне давно хотелось пойти во МХАТ. Как-никак, а никуда не выкинешь первые годы, годы младенчества в театральном институте, которые были заполнены преклонением перед Станиславским и его компанией, и еще: театр его для нас, маленьких, - благоговейное заведение являлось. Я приходил и дышал тем воздухом, те запахи распознавая, с которыми они дружили. Нет, это святое дело. Теперь - религия, и иначе жить не можно. Даже служители гардероба и контроля-вешалок, с которых начинается театр, - все было для меня наполнено ихним смыслом, смыслом великих артистов, и мне казалось, что эти старички и старушки здоровались с самим Станиславским, Чеховым, Хмелевым, Москвиным и пр. И я глядел на них во все глаза и старался разглядеть за ними моих идолов, да и сами служители становились идолами, вечными привратниками рая. Я благоговел перед каждой пылинкой, перед каждой картинкой, что видел внутри этого недоступного заведения. И вот… через несколько лет я снова здесь. Последний раз я видел "Без вины виноватых" пять лет назад, возненавидел моих кумиров и сказал, что больше не пойду. Но плохое забывается, а тоска молодечества не проходит, и меня тянуло к этой пыли, затхлости МХАТа. И особенно после Таганского звона, ора, гражданственности, направленности и т. д. захотелось тишины, уюта, несуетливости, даже скуки. И вот… "Дни Турбиных". Нет, я об этом писать не стану, жалко времени, больно за Булгакова, за зрителей, за все на свете. Ушел после второго акта, не был пять лет и еще 10 не пойду.