- "В те дни приходит Иоанн Креститель и проповедует в пустыне Иудейской, и говорит: покайтесь, ибо приблизилось царствие небесное. Тогда Иерусалим и вся Иудея и вся окрестность Иорданская выходили к нему и крестились от него в Иордане, исповедуя грехи свои. Увидел же Иоанн идущих к нему креститься, сказал им: "Я крещу вас в воде; но идущий за мною сильнее меня, я не достоин нести и обувь Его. Он будет крестить вас Духом Святым и огнём…" Тогда приходит Иисус из Галилеи на Иордан, к Иоанну - креститься от него. Иоанн же удерживал Его и говорил: мне надобно креститься от Тебя и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: "Так надлежит нам исполнять правду". И тогда Иоанн допускает Его. И, крестившись, Иисус тотчас вышел из воды, и се отверзлись Ему небеса, и увидел Иоанн Духа Божия, который сходил, как голубь, и ниспускался на Него…"
Утром Наталья встала чуть свет, накинула пуховый платок, сунула ноги в белые валеночки и кинулась во двор, к амбарам и погребцам. Сам государь будет у них нынче в гости! Надобно отобрать съестные запасы, наготовить угощений, проследить за всем. Сопровождали её три служанки.
Клетей и подклетей, сараев и амбаров в шереметевском дворе множество, и чего только там нет! В сараях - сёдла и узды, вожжи и оглобли, епанчи и попоны для лошадей. В амбарах крупы, отруби, мука разных сортов, перины, мешки меховые, холщовые пологи, обмотки, войлок. В клетях и подклетях - бочки, корчаги, фляги великие, горшки с молоком, сыром, сметаной, чаны с квасами да мёдами, ведёрки с лимонами, со сливами, вишни в патоке, красная рыба в рогоже… И везде чистота, и нигде худого воздуха, всякую неделю тут проверяют, не завелась ли плесень; ежели завелась - верх сливают, добавляют свежего рассолу, пускают в дело - ничто не пропадало в шереметевском хозяйстве. Пётр Борисович сам требует отчёта.
Молодая хозяйка впервые сама отбирала продукты и передавала их дворовым девушкам.
- Держи, - она протянула Дуняше бутыль, доверху набитую крохотными рыжиками, - глянь, какие бисерные!.. А вот клюква - государь жалуют клюкву в меду.
Спустившись в ледник, отобрала самых жирных гусей - что за ужин без гуся, запечённого в тесте? Иван Алексеевич не так гуся, как зажаренную корочку уважает.
На кухне кипела работа - топились печи, бурлило варево, потрошилась птица. А Натальино место теперь в гостиной - надо было проследить, как накрывают стол. Оглядев, хороши ли скатерти, какова посуда, побежала она на второй этаж, к бабушке. Вчерашний день нездоровилось ей, а как нынче? Захватив клюквенного морсу, с улыбкой влетела к Марье Ивановне.
В бабушкиной комнате время словно бы останавливалось. Эти старинные сундучки, воздух, домотканые изделия. Поставив морс, Наташа приобняла бабушку, спросила:
- Каково сердце-то?
- Ай, ничего, внучка, с моим сердцем ничего не станется до самой смерти, - отмахнулась Марья Ивановна. - Сядь-ко да погляди, чего я нашла. Эвон какое полотенце, матушка моя ещё вышивала… - Она развернула чуть тронутое желтизной полотенце с чёрно-красными петухами, вышитое крестом. - Рукодельница она была - страсть какая! В прежние-то годы всякая девка, царских ли кровей али подлого рождения, чуть не с детства приданое себе готовила, ткала, вышивала, шила. А это, матушка моя сказывала, вышивала она, когда невест для Алексея Михайловича выбирали… Знамо ли тебе, каково это делалось?
И хоть недосуг было молодой хозяйке, села она на маленькую скамейку возле кровати бабушкиной и выслушала её рассказ, как по весне и по осени привозили невест со всех краёв российских. В разных покоях рассаживали, они там одевались, готовились. Царь то к одной, то к другой заглянет, ходил неспешно. Но пуще, чем царь, глядели лекари да спальники, обсматривали, ощупывали: ладно ли у девицы плечо скатывается, нет ли худобы, хороша ли, бела ли кожа, блестит ли волос. А ещё - довольно ли в груди, обильна ли в заде невеста…
- Ой, да что это разболталась-то я? - остановила себя бабушка, вспоминая, что день сегодня особенный. - Да и ты, голубушка, сидишь-рассиживаешь. Ну-ка марш в гостиную, да гляди, чтоб ладно всё там было. Знаю я, эти Глашки да Палашки салфетки забудут, ножи не к месту покладут… Дай-ка им от меня по грошику, - она порылась в широкой своей юбке и высыпала мелочь, - знаю я: как не доглядишь за ними, так и осрамишься. Иди!
- Накапать в чашку камфары? - спросила Наташа.
- Делай, что говорю! - прикрикнула Марья Ивановна. - Ретираду - и марш!
В столовой уже сверкали зажжённые свечи - и в шандалах, и в канделябрах. Жёсткая новая скатерть топорщилась на углах, а середина её была заставлена: мерцала серебряная и золочёная посуда, в высоких штофах переливались вишнёвые, малиновые, лимонные настойки, огурчики пупырились иголочками, красная рыба горела яхонтом, мясные закуски, буженина подёрнуты влагой…
Время шло. Мороз уже изрисовал все окна, а гостей дорогих всё не было…
Не звенят ли колокольцы?
Не хлопнули ли ворота? Но было тихо.
Небо стало тёмно-васильковым, свечи на окнах - будто жёлтые цветки. Серебряные подсвечники синими огнями отражались и меркли в высоких зеркалах в простенках… Часы бьют уже девять раз: бом-м, бом-м… Но и в этот час никто не возвестил о приезде гостей.
Стало совсем темно. Зазвонили в последний раз колокола…
Настала ночь, тревожная и тягостная…
Но так и не появился царь, так и не стукнул никто в ворота…
А на Москве-реке в тот день собралось великое множество людей.
Во льду была проделана большая прорубь, пар от неё поднимался в морозный воздух, а вокруг ходили толпы вслед за священником. Начиналось освящение воды…
Поодаль стояли иноземные гости, наблюдая невиданное зрелище, - все эти дни дивились они московским обычаям, как на Рождество плясали ряженые, как с наговорами да приговорами гадали на Святках, как теперь на Водосвятие торжественно носили хоругви, мальчики славили Христа, и не умолкало "Во Иордане".
Ликование народа на реке достигло предела, когда подъехала шестёрка белых коней. Кони с красными попонами встали, и вышел император в шубе нараспашку, в красном шарфе и собольей шапке с синим околышем. Подняв руки, приветствовал народ, а получив благословение митрополита, присоединился к шествию вокруг проруби…
Хор, сперва нестройный, всё набирал и набирал силу. Зазвонили в колокола, на небе ярко вспыхнуло закатное малиновое солнце и осветило чудное зрелище. На берегу командовал своими гвардейцами Василий Долгорукий. Звучало:
- "Во Иордане крещающуся Тебе, Господи… явися поклонение… Родителев бо глас свидетельствоваше Тебе, возлюбленного Тя Сына именуя… Являйся, Христе Боже, и мир просвещай, слава Тебе!.."
Не одни священники, но весь люд возносил голоса к небу в искреннем молении.
И вдруг из толпы в каком-то угаре выскочил молодой парень. Чужеземцы не поверили своим глазам, когда он скинул с себя полушубок, кафтан, порты, бросил шапку на снег, перекрестился: "Крещаюся в Москве-реке за-ради царя нашего батюшки!" - и бросился в прорубь. В воде плавали белые, как сало, льдинки, дул ветер, от мороза сохло горло, трудно дышалось. Выскочил из проруби мужик красный, точно ошпаренный, с выпученными глазами, крикнул: "А ну, кто ещё разболокаться могёт?"
"Дикая и дивная страна", - качали головами иноземцы. Ещё более удивились они, когда царь с одобрением оглядел смельчака, обнял его и расцеловал. А потом снял с себя шарф и кинул тому на шею.
Народ восторженно шумел, неистовствовал, но…
Но уже ударил роковой час для русского престола: здесь ли, ранее ли царь заразился чёрной оспой… Пришла та зараза через его объятие с мужиком или ветер принёс её из Замоскворечья? Или пролетела комета хвостатая, в которой, доказывают, и обитают те микробы, - неведомо…
Ещё не кончилось гулянье, ещё идут в церквах службы, но царю уже неможется… Долгорукий с тревогой глядит на него:
- Каково, государь, чувствуешь себя? Едем ли к Шереметевым?
Ослабевшим голосом Пётр ответствует:
- Гони, Ваня, к дому.
…А на Воздвиженке мечется, носится по дому молодая графиня Шереметева. Чуть не в полночь явился посыльный с цидулькой от Ивана Алексеевича: так и так, мол, государю нездоровится, не ждите…
- Наталья, еду прикажи, какая портится, раздать дворовым, - сурово говорит Марья Ивановна, - а прочую назад в ледники…
- Да бог с ней, с едой-то!.. А ежели что худое с государем приключилось?
Бабушка не утешила, не разуверила, сухо заметив:
- Ежели мор - за грехи он в наказание нам даётся… А ты береги себя да молись. Вот и весь мой сказ!
Утром Наталья бросилась в домовую церковь Знамения. Там упала на колени перед Казанской иконой Божьей Матери.
- Господи, Ты можешь всё! Убереги государя нашего от напасти!.. Не пожил ещё, не порадовался милостивец наш!.. Сколько раз наставлял Ты нас, Господи, на путь истинный, давал силы, когда сникал подавленный разум, просвети ж и теперь, пошли отблеск лучей Твоих…
* * *
В числе гостей в тот крещенский день на Москве-реке была и знакомая уже нам леди Рондо, написавшая свои "Записки". А своей лондонской приятельнице она рассказывала:
- В те дни начала 1730 года великое веселье шло по России. Рождественские праздники были в полном разгаре. Устраивались торжественные церемонии, которые русские называют Водосвятием; при этом воспроизводят обряд крещения нашего Спасителя…
По обычаю, государь находится во главе войск, которые в этот день выстраиваются на льду. Несчастная хорошенькая избранница императора должна была в тот день показаться народу. Она проехала мимо моего дома с гвардией и свитой - такой пышной, какую только можно себе вообразить. Екатерина сидела одна в открытых санях, в дорогой собольей шубе, а отрок-император стоял на облучке позади её саней. Не припомню другого столь холодного дня, и я с ужасом думала, что надобно выйти из дому и ехать на обед ко двору, куда были все приглашены для встречи юного государя и его невесты при возвращении. Представляешь, эти молодые находились на льду, на таком морозе четыре часа!
Едва они вошли в зал, император стал жаловаться, что он замёрз и у него сильно болит голова. Лицо его было красно, воспалено, глаза больные - его отвели в опочивальню. Иван Долгорукий вышел и объявил гостям, что государю очень худо. Тут же призвали докторов. Опечаленная невеста попросила у гостей прощение - и все разъехались.
Полагаю, что большинство москвичей в ту ночь не спали: всё гадали, что же случилось с бедным юношей. Если простудился на Водосвятии - то ничего, молодой организм выдюжит. Однако сведения из дворца поступали с каждым часом печальнее… Прошёл слух, что в городе чёрная оспа…
Между тем на 19 января была назначена свадьба императора. Съезжались иностранные гости, губернаторы, воеводы. Свадьба должна быть двойная - это к счастью! В тот же день должен жениться Иван Долгорукий на Наталье Шереметевой. О них говорили: вот где истинная любовь, должно быть, навеки!
Неожиданно пришло радостное известие: царю лучше, кризис миновал! Все радовались, предвкушая великие празднества. И вдруг - неразумный поступок больного!
Оставшись один в своей опочивальне, будто желая себе смерти, Пётр Алексеевич поднялся с постели и растворил окно: "Дышать нечем!" Все передавали потом его последние слова: "Запрягай, Ваня, сани, еду к сестре своей!" Сестра его Наталия умерла незадолго до того.
И - что бы ты думала, дорогая? Я холодею, когда вспоминаю тот день 19 января! День свадьбы стал днём кончины юного императора…
Царская невеста? Ты спрашиваешь о ней? Судьба её ужасна! Долгорукие затеяли, вернее, продолжили своё чёрное дело. Дядья, братья, особенно князь Алексей Долгорукий - все приложили руку к тому, чтобы на троне оказалась… их дочь! Опутали князя Ивана, заставили подделать царскую подпись… Он плакал ужасно, как ребёнок. Помолвленная, но не обвенчанная с царём Екатерина, наоборот, окаменела. Я видела её мельком: бела как снег, голова горделиво откинута назад - одни шипы, одни колючки, ничего не осталось от розы!..
На похоронах императора её вообще уж было не узнать. Чёрное, злое лицо, взгляд - оторопь брала, губы сжатые. Кто-то обратился к ней: "Княжна…" Она тут же оборвала: "Я не княжна, я ваша государыня!" Вот так-то!
Ах, милая, как порою жестока бывает судьба! Я от души жалела молодого царя, но и Долгорукую я понимала. Моё впечатлительное сердце было обеспокоено судьбой юной бедняжки, которую разлучили с любимым человеком, а теперь она была лишена даже слабой награды - величия. Она переносила это стоически. Говорила, что скорбит о потере как подданная империи, однако как частное лицо она удовлетворена: кончина императора избавила её от больших мук, чем могли бы выдумать величайший деспот или самая изобретательная жестокость. Что стояло за теми словами - как догадаться? Ей представлялось, что, преодолев свою страсть к австрияку, она может перенести всё: ведь будущее сулило ей награду - российский престол…
Один джентльмен, тогда видевшийся с нею, поведал мне, что нашёл её совершенно покинутой, при ней были только горничная и лакей, которые ходили за нею с детства. Когда он выразил возмущение этим, она сказала: "Сэр, вы не знаете нашей варварской страны".
А вокруг русского престола уже завертелось чёртово колесо борьбы за власть. Явилась из Курляндии дочь Ивана, брата Петра Великого, Анна Иоанновна, 37-летняя дама, любовница графа Бирона, и заявила свои претензии на трон. Верховный тайный совет велел ей подписать "Кондиции" в пользу аристократов. Она подписала, чтобы добиться своего, но, боже мой, что завертелось с этими кондициями!
И сразу же возбудили дело против Долгоруких… Долго не хоронили бедного Петра, лежал он, молодой несчастный красавец, в ледяных погребах… Прошёл тайный слух: мол, оттого царя не хоронят, что помолвленная с ним Екатерина… ждёт наследника!.. Что далее случилось - это тайны мадридского двора, русского двора. Только в скором времени Анна Иоанновна, руководимая интриганом Бироном, со всей силой обрушилась на семейство Долгоруких! Дай Остерману, воспитателю Петра II, тоже досталось…
* * *
Леди Рондо была говорлива. Она надолго погрузилась в свои мысли, но продолжила свой рассказ, на этот раз о жизни в российской империи.
- …Миновали похороны, наступили апрель - май 1730 года. Мы жили в Москве.
Поднималась я в шесть часов - как простолюдинка. Чтобы, осмотревшись и распорядившись по дому, к восьми выйти к завтраку. Покончив с этим, занималась с учителем французским в продолжение часа; затем удалялась в свою комнату и либо рукодельничала, либо читала до двенадцати и одевалась к обеду.
К вечеру мы отправлялись подышать воздухом - в карете или пешком. Окрестности Москвы были прекрасны: леса, река, плодородные нивы ласкали глаз. Поскольку у мужчин гораздо больше дел, чем у женщин, они были, по обыкновению, заняты, так что я часто выезжала одна.
Во время одной из таких бесцельных поездок мы обнаружили усадьбу, принадлежавшую прежде князю Меншикову. Роскошный дом, расположенный на прекрасной поляне, был необитаем. Большой пруд перед фасадом, позади - другой, вокруг густой лес, через который не было проложено ни одной регулярной дорожки…
Вокруг Москвы, на расстоянии трёх, четырёх, пяти миль, было много монастырей. В часовнях монастырей обычно хранились большие богатства. Я как-то раз посетила настоятеля одного из монастырей, который очень любезно угощал нас кофе, чаем, сластями. Наконец он сказал, что должен попотчевать нас по обычаю своей страны, и тогда стол уставили горохом, бобами, репой, морковью и прочим - всё в сыром виде: у них шёл какой-то пост. Они часто постились. То рождественский, то перед Пасхой, то Петров… Православный игумен оказался славным, добродушным человеком, и мы очень приятно провели день. Милях в трёх оттуда был расположен женский монастырь для высокопоставленных особ, там взаперти находилась вдовствующая императрица, как она себя называла. Я имею в виду первую супругу Петра I Евдокию Лопухину, мать царевича Алексея…
Да, так вот… Ты весьма уважала Петра Великого, и вот ещё одна история о нём, со слов Миниха. Его отец строил канал между Ладожским озером и Невой. Пётр прибыл туда, и отец его постарался именно в тот час сломать плотину и пустить воду. Царь увидел небольшой бот, тут же прыгнул в него. Бот поплыл с огромной скоростью, вода бурлила, а Пётр пришёл в такой восторг, что сорвал свою шляпу и стал кричать: "Ура!" Он прыгал, обнимал окружающих, в общем, темперамент его проявлялся во всём. Помнишь ту историю с Анной Монс? Так же страстно любил он других женщин, особенно супругу Екатерину. И ты, вероятно, знаешь, что когда в последний год жена изменила ему - увы, это тоже оказался немец Монс! - то… казнил его на глазах у жены. Такая это страна, Россия. Впрочем, мало ли жестокостей творилось и в Англии? Казнили Марию Стюарт, короля Карла I… А ещё ранее - Ричард III…
Не могу удержаться, чтобы не рассказать тебе, дорогая, об одном русском, который побывал во Франции и кое-чему научился там. И вот в России попал он в компанию хорошеньких женщин, сразу четырёх. С каждой танцевал, веселился, похвалялся лёгкими победами. А дамы эти, надо сказать, были замужем, взяли да и рассказали обо всём своим мужьям. Одна из дам пригласила молодого человека к себе на ужин, не сказав, кто там будет ещё. Он летел на крыльях любви и был встречен с любезностью. Но посреди восторгов дама стала выговаривать ему за те речи, что он произносил. Он всё отрицал. Тогда вошли её приятельницы, да ещё со своими мужьями, и мужья произнесли свой приговор: пусть все женщины собственноручно выпорют его ремнём. Кое-кто говорил, что они и впрямь проделали это; другие утверждали, будто дамы приказали сделать это своим горничным; во всяком случае, наказание было исполнено с такой жестокостью, что любвеобильному кавалеру пришлось несколько дней провести в постели. Неясно только, были ли дамы только наблюдательницами или сами производили экзекуцию. Я привела тебе этот пример, чтобы ты могла судить о любовных играх в здешнем северном климате.
Однако… всё же я вернусь к нашей княжне.
Ах, милая, надо долго жить, чтобы понять что-то в людях, в любви, в их отношениях. Ты думаешь, что княжна Долгорукая только и думала о Миллюзимо? Нет, она была волевая женщина и запретила себе о нём говорить и думать, решила, что те её мысли были преступны. Если ненависть может перейти в любовь, то почему любовь не может превратиться в ненависть? Вот и его посчитала она виновником своих несчастий. Однако прежде всего Екатерина была обеспокоена судьбою своей семьи, их будущим, хотя… хотя, в сущности, ведь это они, её родственники, принесли девушку в жертву своему властолюбию…