В бою под Смоленском отличилась дивизия генерала Д.П. Неверовского. "Каждый штык ее, - восхищался Д.В. Давыдов, - горел лучом бессмертия!"На следующий день на помощь ему подоспел корпус Н.Н. Раевского. Русские отступили за стены крепости и решили защищать город до подхода главных сил П.И. Багратиона.
Рано утром 4 августа Н.Н. Раевский получил от П.И. Багратиона записку: "Друг мой, я не иду, а бегу. Желал бы иметь крылья, чтобы соединиться с тобою. Держись, Бог тебе помощник!"
Князь П.И. Багратион не пришел на помощь другу. М.Б. Барклай-де-Толли отправил его армию на Московскую дорогу, чтобы не позволить Наполеону обойти левый фланг русских. Он вывел из города солдат Н.Н. Раевского, оставил в нем уцелевших героев Д.П. Неверовского, подкрепив их корпусом Д.С. Дохтурова и дивизиями П.П. Коновницына и принца Е.А. Вюртембергского. Два дня они отражали исступленные атаки французов.
Общий штурм крепости не имел успеха. Наполеон приказал начать обстрел города из 300 орудий. Все, что могло гореть, запылало. Наступившая ночь прекратила сражение, не давшее неприятелю ни малейшего преимущества.
"Этот огромный костер церквей и домов был поразителен, - писал Павел Христофорович Граббе. - Все в безмолвии не могли отвести от него глаз. Сквозь закрытые веки проникал блеск ослепительного пожара. Скоро нам предстояло увидеть позорище гораздо обширнее этого. Но это было вблизи, почти у ног наших, а то отразилось на небе в зареве необозримом".
Зрелище московского пожара действительно будет значительно обширнее смоленского. Но рассказ о нем еще впереди.
6 августа русские войска оставили Смоленск. Но прежде чем они вышли из города, Алексей Петрович приказал вынести из храма образ Смоленской Божией Матери, чтобы спасти его от надругательств неприятеля. Был отслужен молебен, который произвел на войска "полезное действие".
Икона эта пройдет с армией путь от Смоленска до Москвы и вернется в свой храм ровно через три месяца.
Из воспоминаний А.П. Ермолова:
"Разрушение Смоленска познакомило меня с совершенно новым чувством, которого войны, ведущиеся за пределами Отечества, не вызывают. Не видел я опустошения земли собственной, не видел пылающих городов… В первый раз в жизни коснулся ушей моих стон соотчичей, в первый раз раскрылись глаза на ужас бедственного их положения. Великодушие почитаю я даром Божества, но едва ли я дал бы ему место прежде отмщения".
7 августа 1812 года Алексей Петрович Ермолов был представлен к производству в чин генерал-лейтенанта. Однако до получения аттестата было еще далеко.
Со сдачей города, считавшегося ключом от Москвы, авторитет Барклая-де-Толли приблизился к нулю.
П.И. Багратион - А.А. Аракчееву,
7 августа 1812 года:
"…Ваш министр, может, хороший по министерству, но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я не виноват, что он нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругает его насмерть".
Терялось уважение к военному министру и в обществе. Вот, к примеру, как судили о военачальнике тамбовские женщины. "Не можешь вообразить, - писала одна из них, обращаясь к своему адресату, - как все и везде презирают Барклая".
Багратион не выбирал выражений: "подлец, мерзавец, тварь Барклай отдал даром преславную позицию". Это в письмах к ближайшим сотрудникам царя. Перед подчиненными Петр Иванович старался сдерживаться.
Других же ничто не смущало. Великий князь Константин Павлович, которого когда-то отчитал А.В. Суворов за неуважительное отношение к генералу А.Г. Розенбергу, забыл урок великого полководца. Однажды, подъехав к фронту солдат, он позволил себе сказать:
- Что делать, друзья! Мы не виноваты. Не русская кровь течет в том, кто нами командует!
Можно подумать, что в нем, великом князе Константине Павловиче, текла русская кровь. Или в других генералах? Да почти все они, за редким исключением, за минувшие столетия по необходимости стали православными, но кровосмешение допускали. Не опасаясь кары небесной, женились на двоюродных сестрах. И не только ради предотвращения дробления имений - по известной национальной традиции. Поэтому едва ли не все герои войны 1812 года были связаны той или иной степенью родства. Но как воевали за Отечество! Какие подвиги совершали!
Терпение Михаила Богдановича лопнуло. Вручив Константину Павловичу депеши на имя императора, он приказал ему отправляться в Петербург.
- Я не фельдъегерь! - закричал великий князь. Барклай настаивал. Присутствующие при этом генералы,
испытывая неловкость, вышли. В помещении остались только адъютанты великого князя и командующего. Константин Павлович разразился бранью:
- Немец… изменник, подлец, ты предаешь Россию!"Длительное отступление, трудные переходы, ухудшение
снабжения вызывают недовольство людей, приводят к падению авторитета начальства, - рассуждал Алексей Петрович, осмысливая события минувших дней. - Соединение армий ободрило войска, этим следовало воспользоваться; Москва уже близко - драться надобно; конечно, с падением столицы не все возможности государства разрушаются, но сила духа неизбежно будет подорвана".
10 августа у начальника штаба 1-й армии впервые и, может быть, у самого первого из военачальников, возникла мысль о возможной сдаче врагу древней русской столицы. Он подсел к столу, чтобы хоть как-то успокоить государя, еще раз попытаться убедить его в необходимости назначения нового главнокомандующего:
"…Не всё Москва в себе заключает, у нас есть средства неисчерпаемые, есть возможности всё обратить на гибель врагов Отечества нашего, завидующих могуществу и славе нашего народа…
Я люблю Отечество мое… люблю правду, и поэтому обязан сказать, что дарованиям главнокомандующего здешней армией мало кто завидует, еще менее имеют к нему доверенность, - войска же и совсем не имеют".
За короткое время Ермолов написал четыре таких письма Александру I. Ни на одно из них он не получил ответа. Однако не исключено, что в конечном счете начальник штаба 1-й армии вместе с другими русскими людьми, обеспокоенными судьбой России, заставил императора вспомнить Кутузова и назначить его главнокомандующим.
Конечно, Барклай-де-Толли допускал ошибки. В частности, под Смоленском, имея возможность нанести хотя бы частичное поражение противнику, пока тот не успел еще сосредоточиться, он потерял немало времени сразу после соединения русских армий и потом, когда переводил свои войска с Рудненской дороги на Пореченскую и обратно.
Но отступление от города в конечном-то счете еще современники признали правильным, правда, уже после того, как улеглись страсти, в том числе и Ермолов. Но об этом позднее…
Какая несправедливость! Полководец "с самым благородным, независимым характером, геройски храбрый, благодушный и в высшей степени честный и бескорыстный", как характеризовал его адъютант Ермолова Фонвизин, человек, беззаветно служивший родине, и, быть может, спасший ее "искусным отступлением", больше других заботившийся о нуждах солдат, не только не был любим ими, но и постоянно обвинялся Бог весть в каких грехах.
Кто виноват в этой вопиющей неблагодарности? Дикость черни, на которую указывал Пушкин, или те, кто сознательно или бессознательно внушал ей нелюбовь к спасавшему народ вождю?
Главным виновником создавшейся обстановки, конечно, был Александр I, который слишком долго не мог преодолеть честолюбивого желания лично руководить боевыми действиями. Лишь 8 августа он назначил главнокомандующим всеми российскими армиями генерала Михаила Илларионовича Кутузова. Кандидатуру великого полководца настойчиво отстаивала перед царем Москва.
ОТ СМОЛЕНСКА ДО БОРОДИНА
От Смоленска отступали тремя колоннами. Солдаты очень приуныли. Шли, повесив головы. Каждый думал: что-то будет?
7 августа у Валутиной Горы, что за речкой Колодней, отряд П.А. Тучкова силами около трех тысяч человек, половину из которых составляли донские казаки А.А. Карпова, и одной роты конной артиллерии должен был остановить два пехотных и два кавалерийских корпуса противника, чтобы дать возможность войскам 1-й и 2-й армий, отступавших от Смоленска разными дорогами, сойтись на Лубинском перекрестке и продолжить движение к Соловьевой переправе через Днепр.
Из этого боя русские вышли с честью. Подробную реляцию о нем, написанную А.П. Ермоловым, М.Б. Барклай-де-Толли приказал представить на имя его светлости князя М.И. Кутузова, который со дня на день должен был прибыть в армию. Воспоминания о событиях этого дня доставляли нашему герою в старости "особенное чувство удовольствия", поскольку командующий армией оказал ему тогда "высокую степень доверенности и большую часть успеха" отнёс на его счёт.
К полудню неприятель показался перед позицией русского авангарда, который к этому времени получил в подкрепление свыше двух тысяч гренадеров под командованием полковника П.Ф. Желтухина и шесть орудий. Продержавшись с этими силами у Валутиной Горы часа три, П.А. Тучков отступил за реку Страгань, где уже должен был стоять до последнего, чтобы решить поставленную перед ним задачу. О том, насколько большое значение придавал М.Б. Барклай-де-Толли удержанию этой позиции, можно судить по воспоминаниям его адъютанта полковника В.И. Левенштерна. Вот о чем поведал он много лет спустя.
Отступив за речку Страгань, П.А. Тучков лично доложил командующему, что больше не в состоянии противиться неприятелю, напиравшему на его отряд силами четырех корпусов. И услышал в ответ:
- Генерал, возвращайтесь к своим солдатам и умрите вместе с ними, защищая отечество; если вы еще придете сюда, я прикажу вас расстрелять.
Павел Алексеевич был способен положить свою жизнь на алтарь отечества. А вот задержать неприятеля теми силами, какими располагал в тот момент, едва ли. Понимая это, начальник штаба 1-й армии А.П. Ермолов срочно направил ему на помощь первый кавалерийский корпус графа Ф.П. Уварова, в состав которого входил и лейб-гвардии казачий полк генерал-адъютанта В.В. Орлова-Денисова. Кроме того, ему были подчинены четыре гусарских полка, правда, один неполный из отряда Ф.К. Корфа, с шестью батарейными орудиями. Теперь численность авангарда достигла десяти тысяч человек, с которыми П.А. Тучков и вступил в бой против тридцати пяти тысяч отборных французских войск Нея, Мюрата и Жюно.
Бой начался в центре русской позиции. Французы несколько раз бросались в атаку, но, поражаемые шквалом картечи и пуль, отступили с большими потерями. В это время к месту сражения прибыл М.Б. Барклай-де-Толли. Убедившись в слабости отряда П.А. Тучкова, он спешно перебросил в район деревни Лубино третий пехотный корпус П.П. Коновницына. Численность авангарда 1-й армии возросла до пятнадцати тысяч штыков и сабель.
Отказавшись от бесплодных попыток прорвать оборону пехотных батальонов П.А. Тучкова в центре, французы обратили свои силы против левого фланга авангарда, где развернулась русская конница. Но прежде чем они двинулись в атаку, граф В.В. Орлов-Денисов успел принять кое-какие меры. Большую часть кавалерийского корпуса и конную артиллерию он оставил в кустарнике за болотом, а с лейб-казаками помчался к стоявшим перед ним у дороги гусарским и донским полкам.
Сам командир понимал: в случае поражения отступать некуда. Важно было убедить в этом подчиненных. Поэтому он отправил представителей всех гусарских эскадронов и казачьих сотен на рекогносцировку местности. Они скоро вернулись и доложили:
- Ваше сиятельство! Путей отхода нет: впереди - неприятель, позади - непролазная топь
- Значит, для нас остается одно из двух: либо победить врага, либо умереть с честью, - говорил граф, объезжая войска.
Лейб-казаков и гусар В.В. Орлов-Денисов построил в четыре линии перед болотистым ручьем, примкнув их правым крылом к пригорку, на котором устроил батарею, а на левом фланге расположил два эскадрона регулярной кавалерии и пять казачьих полков генерал-майора А.А. Карпова. Позднее М.Б. Барклай-де-Толли усилил конницу авангарда своей армии двумя пехотными полками из корпуса П.П. Коновницына и двенадцатью орудиями.
В течение часа бой развивался вяло, противники ограничивались лишь перестрелкой. Правда, мариупольские гусары в это время "почти дотла изрубили" одну роту неприятельской пехоты, неосторожно высунувшуюся из кустов. Потом в атаку пошла французская кавалерия во главе с самим Мюратом. Она опрокинула казаков и стала их преследовать. Но В.В. Орлов-Денисов ударил ей во фланг, бросив вперед один за другим свои полки, стоявшие в четыре линии у деревни Заболотье. Неаполитанский король долго не решался возобновить атаку. Наконец, Жюно пустил в дело пехотную дивизию Охса. Она вышла из укрытия и направилась через лес на левый фланг русской позиции. Артиллеристы позволили ей приблизиться и расстреляли почти в упор из шестнадцати искусно замаскированных орудий при содействии перекрестного ружейного огня двух полков, присланных из корпуса П.П. Коновницына. Неприятель обратился в бегство. За ним ринулись казаки и гусары. К восьми часам вечера бой здесь затих.
Известный военный теоретик и историк Антон Генрих Жомини, служивший и Наполеону, и Александру, так описал этот бой у деревни Заболотье, что в нескольких верстах от Лубино:
"Мюрат, стесненный справа и слева лесами и болотами, не мог успешно действовать своей кавалерией. Орлов-Денисов несколько раз опрокидывал головы колонн его, хотевших дебушировать за Латышино против левого фланга русских. Должно признаться, Орлов-Денисов показал в этой борьбе столько же мужества, сколько показывал до того времени храбрости и деятельности король Неаполитанский".
Лестное сравнение.
Когда почти стемнело, французы еще раз попытались прорвать центр русской позиции. Контратаку возглавил сам генерал-майор П.А. Тучков. В ночной схватке он был ранен штыком в бок и голову, попал в плен и доставлен к Мюрату, а затем к Наполеону.
Павел Алексеевич Тучков выжил, после войны написал воспоминания о пребывании в плену и о беседе с Наполеоном, а наследники опубликовали их в "Русском архиве" за 1873 год.
Французы поселили Тучкова в одном доме с маршалом Бертье. Через несколько дней пленного представили Наполеону.
- Генерал, - спросил Наполеон, - скоро ли ваши войска дадут мне генеральное сражение, или будут ретироваться до Москвы?
- Ваше величество, мне неизвестны планы командования.
Наполеон разразился такой бранью в адрес Барклая, которая по эмоциональному накалу превосходила его монолог, записанный генерал-адъютантом Балашовым.
- Что за отступление?! - истерично кричал Наполеон. - Если вы хотели воевать со мной, почему не заняли Польшу и не пошли дальше, что легко могли сделать. И тогда вместо войны на территории России вы перенесли бы ее на землю неприятеля. Да и Пруссия, которая теперь против вас, была бы вашей союзницей. Почему ваш главнокомандующий не сделал этого, а теперь, отступая безостановочно, опустошает собственную землю? Зачем оставил он Смоленск? Зачем довел этот прекрасный город до такого несчастного положения? Если он решил защищать его, то почему неожиданно сдал? Он мог бы удерживать его еще долго. Если он не имел такого намерения, то зачем остановился в Смоленске и дрался с ожесточением? Для того чтобы разорить его до основания? За это в любом другом государстве его бы расстреляли.
Павел Алексеевич, сам порицавший командующего за отступление, выслушав эмоциональную тираду Наполеона, задумался: "Почему своей тактикой отступления Барклай довел до исступления великого полководца? Боится русского генерала? Но у него, по его же мнению, "небольшие военные дарования". Похоже, сам себе не верит, потому и беснуется. Он боится нашего отступления больше, чем сражения с нами".
Так или примерно так рассуждал Павел Алексеевич, слушая затянувшуюся тираду французского императора. Наполеон отпустил генерала Тучкова и передал с ним Александру I предложение вступить в переговоры о мире. Царь не ответил.
Конечно, каждое воинское подразделение имело своих командиров, которые в этот день, 7 августа, действовали с присущей им инициативой. А.П. Ермолов не водил солдат в атаку, но все нити этого боя держал в своих руках, усиливая сражающихся свежими войсками, перемещая их с одного места на другое. М.Б. Барклай-де-Толли имел все основания большую часть успеха отнести на счет начальника штаба своей армии. А он имел полное право гордиться этим, когда писал свои воспоминания.
"Сражение 7-го августа, известное по моим донесениям, - писал М.Б. Барклай-де-Толли, - может почесться совершенною победою; неприятель был отражен на всех пунктах, и победоносные войска почивали на поле битвы. Они отступили единственно потому, что цель их была соединение обеих армий".
Потери французов были велики - около девяти тысяч человек. Русские лишились более пяти тысяч своих сынов. Такой была плата за вторичное соединение двух западных армий.
В ночь на 8 августа 1-я армия подошла к Соловьевой переправе и в течение следующего дня под прикрытием казаков М.И. Платова переправилась на левый берег Днепра и двинулась вслед за войсками князя П.И. Багратиона по направлению на Дорогобуж, где М.Б. Барклай-де-Толли решил дать неприятелю сражение.
А.П. Ермолов - П.И. Багратиону, не позднее 11 августа:
"Наконец… хоть раз мы предупредили Ваше желание: Вам угодно было, чтобы мы остановились и дрались… я уже получил о том приказание. Теперь, почтеннейший благодетель, Вам надлежит оказать нам помощь. Пусть доброе согласие будет залогом успеха… Самая неудача не должна отнять у нас надежды, надо противостоять до последней минуты страшным усилиям могущественного соперника. Только продолжение войны представляет вернейший способ восторжествовать над злодеями нашего Отечества.
Боюсь, что опасность, угрожающая нашей древней столице, не заставила бы прибегнуть к миру. Эта мера - малодушных и робких. Все надо принести в жертву с радостью, когда под дымящимися развалинами жилищ наших можно будет погрести врагов, ищущих гибели нашего Отечества".
Понятно, сражение это не состоялось.
К этому же времени относится письмо А.П. Ермолова к графу П.П. Палену, через которое проходит та же мысль:
"Не дай Бог, допустить злодеев до Москвы! Но если… судьба позволит овладеть ею, кажется, и то к благу нашего народа: не окончив войны, будем защищаться до последней крайности…
…Продолжение войны, потеря неприятелем надежды кончить оную, зима, недостатки продовольствия и фуража - всё это уменьшит силы его, и союзники Наполеона, не имеющие ни малейших выгод, собственно им принадлежащих, не только смирятся, но, надо думать, многие от него отстанут".