Историки утверждают: за это время главнокомандующий произвел перегруппировку наличных сил, подкрепил резервами вторую армию, пришедшую в расстройство после ранения П.И. Багратиона, и защитников Курганной высоты. А вот непосредственный участник этих событий А.П. Ермолов писал, что "князь М.И. Кутузов, пребывавший постоянно на батарее у селения Горки", не понимал, "сколь сомнительно и опасно положение наше, надеялся на благоприятный оборот. Военный министр, обозревая все сам, давал направление действиям, и ни одно обстоятельство не укрывалось от его внимания". Именно М.Б. Барклай-де-Толли послал на левый фланг Бородинской позиции гренадерскую дивизию и генерала Д.С. Дохтурова, который и привел войска в порядок, а героев Н.Н. Раевского заменил свежим корпусом А.И. Остермана-Толстого.
Замечу, кстати, что Алексей Петрович до сего времени с большим уважением относился к Михаилу Илларионовичу и весьма скептически к Михаилу Богдановичу.
Отразив налет конницы М.И. Платова и Ф.П. Уварова, Наполеон приказал во что бы то ни стало взять Большой бородинский редут. Бой разгорелся с новой силой. Гром орудий заглушал ружейные выстрелы. Сил оказалось недостаточно. А.П. Ермолов был ранен. Его сменил генерал-майор П.Г. Лихачев. Ценою огромных потерь французам удалось захватить Курганную высоту, вошедшую в историю с именем Н.Н. Раевского.
Сам Наполеон, нетерпеливо ожидавший падения батареи, обороняемой солдатами Раевского, сказал тогда:
- Этот русский генерал сделан из материала, из которого делаются маршалы.
Курганная высота, когда ее заняли французы, представляла собой "зрелище, превосходившее по ужасу все, что только можно было вообразить. Подходы, рвы, внутренняя часть укреплений - все это исчезло под искусственным холмом из мертвых и умирающих, средняя высота которого равнялась 6-8 человекам, наваленным друг на друга".
Бой за Батарею Раевского принес французам лишь некоторый тактический успех. Общий же замысел Наполеона был сорван. С наступлением темноты Наполеон отвел свои войска на исходные позиции. Кутузов приказал объявить по армии, что завтра он намерен возобновить сражение, и это сообщение солдаты восприняли с восторгом, однако, получив донесение о потерях, приступил к составлению диспозиции на отступление.
Алексей Петрович дал поразительно точную оценку сражения 26 августа 1812 года:
"В день битвы Бородинской российское воинство увенчало себя бессмертною славою! Огромное превосходство сил неприятельских по необходимости подчиняло [наши действия] действиям оборонительным… Конечно, не было [до сих пор] случая, в котором оказано более равнодушия к опасности, более терпения, твердости, презрения к смерти. Успех долгое время сомнительный, но чаще клонившийся на сторону неприятеля, не только не ослабил дух войска, но воззвал к напряжению, едва силы человеческие не превосходящим. В этот день испытано все, до чего может возвыситься достоинство человека".
Вскоре после полуночи русские снялись с Бородинской позиции и двинулись на восток. 1 сентября главнокомандующий привел армию к селению Фили и сразу приказал возводить укрепления на Поклонной горе, где, как говорил, решил дать Наполеону сражение за Москву.
- Скажи, Алексей Петрович, как ты оцениваешь позицию? - обратился он к Ермолову.
- Ваше сиятельство, с первого взгляда трудно сказать, но видимые недостатки ее позволяют думать, что удержаться на ней нет никакой возможности.
Кутузов взял руку Ермолова, ощупал пульс и, как бы возражая ему, спросил:
- Здоров ли ты, друг мой?
- Я в своем уме, ваше сиятельство, потому и говорю: драться на этой позиции вы не будете или будете непременно разбиты.
"Ни один из генералов не сказал своего мнения, - вспоминал Ермолов, - хотя не многие могли догадываться, что князь Кутузов никакой нужды в том не имеет, желая только показать решительное намерение защищать Москву, совершенно о том не помышляя". Он "снисходительно" выслушал мнение молодого генерала и "с изъявлением ласки" приказал ему осмотреть позицию и доложить.
Алексей Петрович осмотрел позицию от правого до левого фланга, определил достоинства и недостатки, но мнения своего не изменил. Кутузов между тем не уставал повторять, что без боя Москву не оставит, хотя для себя уже твердо решил поступить иначе: сдать старую столицу, чтобы спасти армию, а значит, и Россию. Он не мог первым сказать об этом вслух.
Первый сказал Федор Васильевич Ростопчин:
- Не понимаю, почему вы непременно хотите отстоять Москву, если неприятель, овладев ею, не приобретет ничего полезного. Принадлежащие казне сокровища и все имущество вывезены; из церквей, за малым исключением, - тоже. Едва войска выйдут за заставу, неприятель увидит город пылающим!
Кутузову "по сердцу было предложение графа Ростопчина, - рассуждал проницательный Ермолов, - но незадолго перед сим он клялся своими седыми волосами, что неприятелю нет другого пути в Москву, как через его труп".
Ростопчин, хотя и сказал первый, что древнюю русскую столицу надо сдавать, но ответственность за это пришлось бы нести не ему, а главнокомандующему. Поэтому Кутузов вечером собрал военный совет, перед началом которого почти все его участники были решительно настроены сражаться. По давней традиции он предложил всем генералам высказать свое мнение, начиная с младшего в чине Ермолова.
Действительно, Ермолов был младше других генералов, но, как начальник штаба армии, он пользовался большим авторитетом. Естественно, Кутузов, знавший его мнение, ожидал от него искреннего ответа, значит, поддержки. Не решился, однако, Алексей Петрович, "как офицер, не довольно еще известный", опасавшийся "обвинения соотечественников, дать согласие на оставление Москвы". Не защищая свою точку зрения, впрочем, "неосновательную", по его же признанию, он "предложил атаковать неприятеля". Главнокомандующий с раздражением бросил:
- Вы предлагаете сражаться, потому что не на вас, а на меня ляжет ответственность за неудачу!
Как известно, психологически Алексей Петрович уже давно убедил себя в том, что при известных обстоятельствах Москву придется сдать французам, но признаться в этом перед всеми он не мог. Кутузов обиделся.
По выражению его высочества Константина Павловича, Алексей Петрович довольно часто поступал с "обманцем", как и в этом случае, когда он предлагал защищать Москву в совершенно безнадежной ситуации. Правда, у него позднее хватило мужества признаться, что не стал отстаивать своего прежнего мнения только потому, что опасался "упреков соотечественников".
Среди генералов не было единства взглядов по этому вопросу. Барклай-де-Толли сумел убедить часть из них, что в сложившихся условиях важнее сохранить армию, пополнить ее резервами, а потом продолжить войну "с удобством".
Военный министр - не какой-нибудь отважный генерал-майор, он высказался за сдачу Москвы.
Его поддержал генерал-лейтенант Н.Н. Раевский:
- Я говорю как солдат: не от Москвы зависит спасение России; более всего должно сберегать войска; надо оставить Москву без сражения…
Были и противники сдачи Москвы. М.И. Кутузов прервал споры:
- Доколе будет существовать армия и будет в состоянии противиться неприятелю, до тех пор сохраним мы надежду благополучно завершить войну, но, когда уничтожится армия, погибнут и Москва, и Россия. Приказываю отступать!
От такого решения, вспоминал Петр Петрович Коновницын, "у нас волосы стали дыбом", с совета расходились с тяжелым чувством, как с похорон.
Решение сдать Москву с большим трудом далось Михаилу Илларионовичу. В эту ночь адъютанты несколько раз слышали, что старик плачет.
Рано утром 2 сентября князь Кутузов вызвал Ермолова и велел ему срочно отправляться в арьергард к Милорадовичу.
- Алексей, скажи ему, чтобы он удерживал неприятеля, пока мы вывезем из города тяжести и выведем войска.
Ермолов нашел часть арьергарда с генералом Раевским у Драгомиловского моста и передал ему повеление главнокомандующего.
Михаилу Милорадовичу удалось договориться с Иоахимом Мюратом позволить русским войскам, "не наступая сильно", выйти из города. Впрочем, французы в последнее время и не рвались в бой: стоило ли теперь терять людей, когда неприятель уже и не помышлял защищать свою столицу и победа казалась близкой.
Французы вступили в Москву со стороны Арбата, когда последние полки русского арьергарда еще находились в городе, пытаясь хоть как-то определить участь оставленных в госпиталях соратников.
Вместе с армией из белокаменной ушли "женщины, купцы и ученая тварь", по определению Ф.В. Ростопчина. Эвакуацией руководил М.Б. Барклай-де-Толли. М.И. Кутузов, избегая встреч, уезжал из столицы один, без свиты, в сопровождении своего ординарца. Понять психологическое состояние главнокомандующего можно: ему невыносимо было слышать упреки и обвинения, видеть слезы старых солдат - просто "стон стоял в народе". Чаще всего в этот день звучали слова:
- Измена!.. Ужасно!.. Позор!.. Стыд!..
Измены, конечно, не было. Но было ужасно. И был позор. И стыд был. М.И. Кутузов утешал Александра I, что принял все меры, чтобы в городе "ни один дворянин… не остался". Но в госпиталях оставил 22 тысячи беспомощных "нижних чинов", значительная часть которых сгорела в огне великого пожара. "Душу мою раздирал стон раненых, оставленных во власти неприятеля", - вспоминал А.П. Ермолов.
В первую же ночь пребывания французов в Москве начались пожары, вызвавшие у них упадок духа, едва "встрепенувшегося" после вступления в русскую столицу. "Сквозь этот яркий свет" они "грустно глядели навстречу… темному будущему", как выразил свое восприятие зловещей картины, представшей перед завоевателями, врач наполеоновской армии Генрих Роос.
Московский пожар вынудил Наполеона покинуть Кремль и перебраться в Петровский замок. Его армия, предавшаяся пьянству и грабежам, на глазах деградировала. Через три дня император попытался прекратить вакханалию, но было уже поздно.
Выгорело три четверти города, подожженного по распоряжению Ф.В. Ростопчина и М.И. Кутузова. Пожар Москвы воспринимался как патриотическая жертва, принесенная русскими людьми на алтарь победы. "Собственными нашими руками разнесен пожирающий ее пламень, - писал А.П. Ермолов. - Напрасно возлагать вину на неприятеля и оправдываться в том, что возвышает честь народа".
Александр I был очень недоволен потерей древней столицы. Отправляя князя Петра Михайловича Волконского в армию, он наставлял его:
- Узнай, отчего при сдаче Москвы не было сделано ни одного выстрела; спроси у Ермолова, он должен все знать.
Алексей Петрович, избегая встречи с царским посланцем, уехал на время из штаба.
Русская армия, оставив Москву, двинулась по направлению к Рязани, потом, круто повернув на запад, устремилась к Подольску. Казаки же, прикрывавшие ее отход, продолжали идти по прежнему маршруту, увлекая за собой неприятеля. В районе Красной Пахры войска расположились лагерем и простояли там неделю.
Переход с Рязанской на Калужскую дорогу был совершен в ночное время быстро и столь скрытно, что французы, ничего не подозревая, десять дней гнались за казаками, не обремененными заботами о защите армии. Потом, когда Наполеон понял, что Кутузов перехитрил его, бросил на поиски русских четыре корпуса.
Между тем Кутузов, снявшись с позиции у Красной Пахры, перевел армию к селу Тарутино и 21 сентября расположился лагерем в его окрестностях. "Сие действие, - писал М.Б. Барклай-де-Толли, - доставило нам возможность довершить войну совершенным истреблением неприятеля".
Глава четвертая.
1812 ГОД. КОНТРНАСТУПЛЕНИЕ
"ЭТО ТОЛЬКО НАЧАЛО…"
"Чем долее останется в Москве Наполеон, тем вернее наша победа", - настойчиво повторял Кутузов и делал все возможное, чтобы не убить надежду на мир. Но всему приходит конец. Надежда угасла.
В начале октября Наполеон решил оставить Москву, а Кутузов - перейти в контрнаступление. Соотношение сил изменилось в пользу русского главнокомандующего. Он имел под ружьем 120 тысяч регулярных войск и казаков и столько же ополченцев. А французский император мог противопоставить ему всего 116 тысяч человек. Первый удар намечалось нанести до прибытия корпуса маршала Виктора, который, как считали в Тарутинском штабе, уже выступил из Минска на соединение с Великой армией.
В то время когда армия Кутузова находилась в Тарутино, авангард Мюрата численностью до 20 тысяч человек беспечно располагался в шести верстах от него. Правда, правый фланг его был надежно защищен крутыми берегами Нары и Чернишни, но слева был открыт для нападения. Редкий лес с этой стороны не мог служить преградой для русской кавалерии, поскольку французы не сделали в нем даже засек и не выставили сторожевых постов. Об этом сообщил сотник Урюпинский. Он убедил начальство в возможности скрытно подвести войска к лагерю неприятеля, окружить и уничтожить его.
Граф В.В. Орлов-Денисов лично выехал на обозрение неприятельской позиции со стороны леса и, убедившись в правильности сведений, полученных от казачьего разъезда, написал донесение в штаб армии, в котором высказал мысль о нанесении удара по левому флангу французского авангарда. Далее события развивались так.
3 октября начальник штаба русской армии А.А. Беннигсен предложил М.И. Кутузову без потери времени всеми силами атаковать стоящего против Тарутино Мюрата прежде, чем к французам подойдут подкрепления. Это необходимо сделать еще и потому, убеждал он, что Наполеон с гвардией пока находится в Москве и не сможет оказать помощь своему авангарду.
План операции разработал генерал-квартирмейстер К.Ф. Толь. Его поддержали Л.Л. Беннигсен, П.П. Коновницын, К.Ф. Багговут и одобрил М.И. Кутузов. Армия должна была выступить на исходные позиции вечером следующего дня, чтобы на рассвете наброситься на спящего неприятеля. При согласованности действий успех операции был обеспечен. Однако она сорвалась на начальной стадии.
4 октября генерал-лейтенант Василий Федорович Шепелев давал обед. "Все присутствующие были очень веселы, и Николай Иванович Депрерадович пустился даже плясать". Разошлись в 9 часов вечера. Естественно, войска не двинулись с места. Рассерженный фельдмаршал отменил атаку, бросив окружающим:
- Все просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель, приняв меры, заблаговременно отступает.
М.И. Кутузов перенес атаку на утро 6 октября. В штабе главнокомандующего силы авангарда Мюрата исчисляли "тысяч в пятьдесят". Поэтому решили бросить против него чуть ли не всю русскую армию: семь пехотных и четыре кавалерийских корпуса, казаков и даже партизан.
Главная роль в осуществлении операции по плану К.Ф. Толя отводилась войскам правого крыла под командованием Л.Л. Беннигсена. Переправившись через Нару, они должны были скрытно обойти французские позиции и нанести удар по их левому флангу. Основным силам русской армии под началом М.А. Милорадовича, с которым остался сам М.И. Кутузов, предписывалось атаковать неприятеля с фронта. Перед партизанскими отрядами И.С. Дорохова и А.С. Фигнера ставилась задача напасть на село Вороново с тыла, истребить там два пехотных полка противника и помочь наступающим соратникам отрезать пути отхода авангарду Мюрата на Спас-Куплю.
К вечеру 5 октября фельдмаршал приехал в Тарутино. На этот раз все было готово. В назначенное время войска начали переправу через Нару.
"Смеркалось; облака покрыли небо. Погода была сухая, но земля влажная; не было слышно ни шествия войск, ни движения артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания; все приняло вид таинственного предприятия. Наконец, при светлом зареве огней неприятеля, показавших нам место расположения французов, колонны остановились на ночь там, откуда утром надлежало вести атаку", - писал участник Тарутинского боя генерал-лейтенант Александр Иванович Михайловский-Данилевский.
Л.Л. Беннигсен разделил войска правого крыла на три колонны, согласованные действия которых сулили немалый успех. Но внезапного удара всеми силами одновременно нанести не удалось. К началу атаки на месте оказалась лишь конница графа В.В. Орлова-Денисова в составе десяти казачьих и пяти гвардейских полков. Пехотные корпуса К.Ф. Багговута и А.И. Остермана-Толстого заблудились во тьме ночного леса и отстали. Между тем наступил рассвет. Французский лагерь пробуждался ото сна. Операция попала под угрозу провала.
Орлов-Денисов, опасаясь быть обнаруженным, не стал ждать отставших. Подняв все донские полки, он ворвался в расположение авангарда Мюрата, сметая все на своем пути. Удар был неожиданным и столь стремительным, что неприятель обратился в бегство. Прошло не более часа с начала боя. Весь французский лагерь на правом берегу Чернишни оказался во власти победителей. А бой продолжался. Неаполитанский король был ранен пикой в бедро…
Наконец Багговут вышел из леса и, осыпаемый картечью и ядрами, устремился к деревне Тетеринки. Одним из первых выстрелов он был убит. Это вызвало замешательство в рядах наступающих. Начальство над колонной погибшего генерала взял на себя Беннигсен, но вскоре он был контужен. По приказу Кутузова его сменил Ермолов. Он и командовал ею "до окончания дела". После подхода войск Остермана-Толстого завязалась упорная борьба, но время было упущено.
Орлов-Денисов зашел в тыл противника. Положение Мюрата стало критическим. Он приказал отступать. Вслед за ним двинулись главные силы русских, но у Чернишни они были остановлены Кутузовым. На просьбы генералов разрешить им преследование неприятеля главнокомандующий недовольно ответил:
- У вас только одно на языке атаковать, а вы не видите, что мы еще не созрели для сложных движений и маневров. Ежели не умели мы поутру взять Мюрата живым и прийти вовремя на места, то и преследование будет бесполезно. Нам нельзя отдаляться от наших позиций.
К вечеру войска вернулись в Тарутино.
В этот день, 6 октября, французы потеряли 2500 человек убитыми, в том числе двух генералов, и 2000 пленными. Среди трофеев, взятых исключительно казаками, были знамя, 36 пушек, 40 ящиков со снарядами и весь обоз Мюрата.
Стоя на крыльце полуразрушенной избы, главнокомандующий приветствовал проходившие мимо войска:
- Благодарю вас именем царя и отечества!
- Ура! - дружно отвечали ему солдаты.
Шумно и весело вступали войска в Тарутинский лагерь, "как будто праздновалось воскресение умолкнувшей на время русской славы", - писал свидетель и участник общей радости А.И. Михайловский-Данилевский.
Победе над Мюратом радовались не только русские. Некий адъютант полковника Флао, узнав о поражении французов, сказал: "Это только начало, потом будет еще хуже". И предложил тост "за погибель Наполеона".