- Взвод! Слушай мою команду! Верхнюю одежду снять, приторочить к РД. Сам бушлат и ватные штаны снимаю и к ранцу привязываю. В декабре в горах минус двадцать, да ветер тысячами ледяных пуль пронизывает, в декабре в горах снега по пояс, а когда и по грудь. Да как же мы в одном х/б пойдем? Да вот так! Только так и надо ходить, чтобы от холода и ветра не умереть, налегке надо ходить, чтобы силы были, что бы на привале или в засаде сухую одежду на мокрое и потное х/б одеть, чтобы не загнуться, вытерпеть, дойти и вернутся в родные палатки, к печке "буржуйке" да к кухне батальонной.
- Твой взвод головной заставой пойдет, - говорит мне ротный, пока он сам третьим взводом командовал, мы только передовыми и ходили, советует:
- Ты особенно ребят не нагружай.
- Не учи ученого, - огрызаюсь я.
- Да? - злится П***, - А тебя кто учил? Ученый ты наш! Забыл умник, как сам щенком беспомощным под ногами путался.
- Ты с училища приехал, не лучше меня был, - возражаю, - сам первые операции болтался как…
И не договариваю, что было то прошло, я уже давно не щенок, а он… его мы по праву считали лучшим офицером бригады. Высшую воинскую награду он получил, уважали его ребята, все с кем ему служить довелось. Да и не только мы - солдаты, даже штабные его уважали, с мнением его считались. Сколько раз он выводил нас из тупиков, когда сбивались с пути в незнакомый горах, сколько раз воевали под его командой. Знания свои на опыт этой войны помножил, вот и был третий взвод батальонной разведкой, и не разу по нашей вине не попадал в огневой капкан, наш батальон. Еще уважали мы тебя Сашка П*** за то, что не было в тебе ни капли гонора офицерского, и ел ты с нами на операциях с одного котелка, и пару раз поминая погибших ребят водку с одной кружки пил, но при этом каждый, даже вконец оборзевший дембель, точно знал - ты командир, и приказ свой любого выполнить заставишь.
- Ты понял! Ребят не перегружай, - повторил П*** и отошел к другим взводам.
Первые километры марша настороженно шли бойцы, в снегу тропу для роты топтали. От х/б пар валит, горячим солдатским потом обливается на двадцати градусном морозе и ветру, третий взвод. А потом… Потом поникли головы у ребятишек, не по сторонам, под ноги смотрят, и думы все об одном: "Когда привал? Когда же вы сволочи объявите: Привал!" Не скоро еще мальчики, не скоро. До ночи нам топать, терпите.
- Это сигнальный огонь, - показываю ребятам со своей группы, небольшой продолговатый цилиндр пирофакела, - он горит три минуты, ночью этим огнем мы показываем, "свои", только не спутайте сигнальный огонь с сигнальными ракетами.
После двенадцати часового марша по горам попадали на снег солдаты, но сначала, как и положено, огневые позиции оборудовали. Бушлаты и ватные штаны отвязали, оделись в сухое, портянки перемотали. Вот и нормально, жить можно. Вот только как в горах в снегу, пищу разогреть и горячего похлебать?
- Дальше смотрите, - я достаю котелок, бросаю туда чистый снег, чайную заварку и сахар, срываю запал сигнального огня, ярко сильно вспыхнуло пламя, подношу к котелку, минута и растаял снег, заварился чай. Готово, можно пить, горячий, крепкий, бодрящий, полный глюкозы напиток.
- У каждого из вас есть сигнальный огонь, как его использовать я показал, - оглядываю обступивших меня солдат, - к приему пищи приступить! Только не пожгите друг друга. А ты придурок, - это я тому солдатику, что сухпай выкинул, а патронов с гранатами набрал, говорю, - садись со мной и жри. Да не выделывайся ты, если не поешь горячего зимой в горах, то сдохнешь. Ешь, давай.
Ну, вот уже и сутки пошли, как мы вышли. Втянулись бойцы, попривыкли, если уметь то и в горах на снегу выжить можно, и горячую пищу добыть. Подучились солдатики выживать, подучились.
- Ложись! В укрытия ползком, да тихо не шуметь, - шепотом отдаю команду.
Заметил, что метрах в пятистах от нас по склону соседней горы редкой цепочкой в колонну по одному, идут человек двадцать, вооружение винтовки и автоматы. Нагружены мешками - вьюками, тяжело идут. По укрытиям расползлись солдатики, все как учил, молодцы.
- Сержант! Люди! С оружием, - задыхаясь от волнения, шепчет мне лежащий рядом боец.
- Сам вижу.
Нет, вы только посмотрите на этого пацана, личико все красными пятнами пошло, такой весь взволнованный мальчик, уже и "товарища" при обращении пропустил, совсем к службе привык, это хорошо. Тихо отдаю команду:
- Приготовится… прицел постоянный… Огонь!
Из пятнадцати стволов длинными очередями, стали бить по колонне духов.
- Огонь! Огонь под такую…. Огонь!
Побросали духи мешки, сами попадали и в ответ, из автоматов и винтовок, Огонь! Вот только лежим мы за камнями в укрытиях, не видят они нас толком, потому и пули все мимо просвистывают. А они как на ладони, вот только расстояние большое и рассвет тусклый, не встало еще солнце. Все равно. Огонь! Расползаются и они по укрытиям, только трое неподвижно лежат. По вспышкам, они по нам стали бить, а пульки все ближе постанывают. Ищут нас.
Перебежками вся рота подбежала, рассредоточилась за камнями. Огонь из автоматов! Огонь из пулеметов! Гранатами огонь из АГСов! Плотно мы их накрыли. Уходят духи, не бегут, а именно уходят, правильно по одному под огневым прикрытием остальных, перебежка зигзагом, и все он за склоном, не достать. А вот этот душман или от страха или просто неопытный, прямо побежал, и достала его свинцовая очередь из пулемета. Готов. Большая часть их ушла, мы их не преследовали, горы незнакомые можно и самим в засаду угодить.
Вот вам и крещение. А вон ребята и ваши трофеи в мешках, быстрее их потрошите, разбирайте и прячьте по ранцам. А вот рядом с вьюками лежат и первые убитые вами люди, мальчики. Не надо пацан, не смотри на убитого тобой человека. Понимаешь тут такое дело: "или ты его или он тебя" Ну вот ребята и началась для вас война.
- А я то… я то думал, что так страшно будет… а оказалось то ничего…
- Я сначала и не понял ничего… а потом как стал из автомата мочить…
- А это что свистело… пули?… Да? Пули! А вроде и не похоже… в кино они по другому свистят…
- У меня автомат замолк, думаю заклинил… посмотрел, а магазин пустой… не заметил как и расстрелял…..
Возбужденно переговариваются бойцы, почти кричат, недоумевают и поняли, поняли что, сколько о войне не рассказывай, не поймешь ты ее, пока сам не увидишь, что хотят тебя убить, а ты стреляешь в ответ… Я уже через это, давно прошел. Я тоже первый раз почти ничего и не понял.
- Слышь сержант! А воевать то не так уж и страшно… - уже по свойски обращается ко мне пацан из первого отделения. Весь в снегу, как опьянел от запаха пороха, от возбуждения первого боя, от первой удачи что сам живой, а те кто убить его хотел, вот они поодаль трупами валяются.
Надо лишнюю уверенность в своей непобедимости с них сбить. На войне по разному бывает, боевая удача, она и задом к тебе повернуться может.
- Когда ты из укрытия стреляешь, - сухо и сжато отвечаю и смотрю на его красное от холода и такое довольное лицо, - может и не так страшно, а когда из укрытия по тебе? Как мы их сейчас расщелкали, так же и нас могут. Как вернемся, начнем тренироваться, как самим из-под огня уходить, да как в засады не вляпываться.
После марш - похода вернулись домой, оружие почистили, сами помылись, перекусили и отдыхать. Только засыпать стал, как меня солдатик толкает:
- Сержант вставай, мы тут собрали кое- что, давай к нам…
Почти с самого начала все бойцы в роте на мелкие группы обособились. Разбились по землячеству, по возникшим дружеским отношениям, по складу характера. В любом мужском коллективе так, особенно в армии. Я так свой взвод уже перетасовал, кто с кем дружит, тот с тем и служит. Большая часть роты уже вовсю храпит по своим постелям. А эти трое с моего взвода бодрствуют. Одна компания первое отделение третьего взвода. Закуток в палатке одеялами огородили, стол из самодельных табуретов соорудили. Вот теперь вижу, что не мальчики вы уже, а солдаты, времени совсем ничего прошло, месяц всего, а у вас и водка на столе и мясо жареное и хлеб без нормы крупными кусками порезан. Где только и научились? Как только и достали. Но военный этикет такие вопросы задавать не позволяет. Пригласили? Ешь, пей, все на столе. Захотят сами скажут, не захотят их право.
- Трофеи загнали, - с улыбкой объясняет мне Олег В***, тот самый боец которого я бил ногой в живот перед строем взвода, - у поваров на батальонной кухне обменяли, на мясо и хлеб, а водку ту еще с Союза как привезли, так и хранили, думали на Новый год, но раз такое дело…
- Ну, ребята с крещением вас! - чокаюсь с бойцами и пью свою долю водки, хоть и горькая ты водочка, а все равно родимая, такая - же хреново-пьяная как и жизнь наша солдатская.
А ничего прилично мне налили, граммов на двести. Сладко кружится голова, тихо плывет душа. Куда же ты плывешь душа моя? "Домой, домой" - отвечает мне душа. И знать пока не знает моя душа, что дома, она все сюда возвращаться будет, сначала во снах, а потом только в памяти. Только в памяти, да и то все реже и реже. И лица моих товарищей уже будут не от выпитой водки расплываться, а от ушедшего времени.
- Сержант!
- Чего?! - выныриваю из своего опьянения, смотрю на продолговатое, любопытствующее лицо собеседника. Тут за самодельным столом, он для меня не подчиненный, не солдат и не друг. Просто собеседник, сотрапезник, нормальный парень.
- А ты домой вернешься, что делать будешь?
Какой любопытный, а? Ну вот так я тебе взял и всё сказал. Я милый даже по пьяни наизнанку не выворачиваюсь.
- Ты мне лучше скажи чего это ты по ночам все в тетрадку все пишешь? - вопросом ухожу от ответа.
Олег краснеет, не отвечает. А его дружки перемигиваются. Знают и не выдают. Все правильно ребята. Самое это паскудное дело своих выдавать.
- Стихи небось сочиняешь? - подначиваю я. Вспоминаю свой давнишний сон про Гомера и улыбаюсь.
- Нет не стихи, - Олег не смотрит на меня, видно что гадает: "сказать не сказать". Чуть помедлив решился:
- Я дневник пишу, - признается он, и с вызовом говорит, - вернусь домой книгу напишу о нас и про Афган.
- Небось и про меня там нацарапал, - любопытствую я, - может покажешь? Да ты не боись, если что не так, бить и смеяться не буду.
Олег уходит к своей кровати достает лежащее на полу РД, роется в нем, вернувшись быстро перелистывает страницы и протягивает мне раскрытую общую тетрадь. С трудом разбирая текст торопливо написанный мелким неровным почерком читаю:
"Ну и сука же наш сержант, всех зае…бал! Вчера на тактике избил Кузьму, на огневой чуть не убил Дурдыева. Прямо унтер Пришибеев, нет хуже в сто раз хуже. Избил бы его, но тогда другие дембеля в землю по самый х. й вобью. Сам всегда только мясо жрет, а у нас жиденький супик с сушеным картофелем. Каждый вечер весь взвод сажает на электрический стул. Кто первый упадет, тот вокруг палатки будет с минометной трубой час бегать. Когда мы перед отбоем отжимаемся, а потом пресс до усёру качаем, он на коечке полеживает и только покрикивает: "Веселей товарищи гвардейцы, веселей" А когда набухается с другими дембелями, так строит взвод давай мозги компостировать: "Я же для вашей же пользы стараюсь" Педагог х. ев! А еще любит во время занятий по рукопашному бою вызвать молодого и тут же пиз…ть его начинает, да еще приговаривает: "Сопротивляйся! Под такую твою мать! Сопротивляйся!" А из нормальных слов он знает только: "Строится"; "Смирно" и "Приказываю", все остальное только матом. А вот интересно узнать кто и как его воспитывал? А еще он…"
Читаю и не верю, неужели это я такой? Нет правда, это я что ли? Это что только таким он меня видит.
- У тебя в тексте ошибка, - сурово замечаю я Олегу, возвращая ему тетрадь, - Запомни: сука за…бать никак не может. - Язвительно добавляю, - интересно знать кто тебя биологии в школе учил?
- Это образное выражение, - смутившись оправдывает Олег, оглядываясь на хихикающих товарищей.
- Даже в образах надо соблюдать достоверность, - ворчу я, и с усмешкой добавляю, - ну ладно все верно я только матом разговариваю. А ты что же в своем дневнике, нецензурные слова используешь?
- От тебя заразился, - переходя на "ты" угрюмо отвечает недовольный критикой своего труда Олег.
- Насчет "избил бы его" давай разберемся, - требую я и пьяно усмехаюсь, - вот завтра я тебе устрою спарринг по рукопашному бою. Вот и попробуй меня избить, если сможешь. А если я такой сякой и разэтакий, а еще и хреновый, то чего меня водку пить пригласили? Я вас просил что ли? И вообще, - вставая с "каменной мордой" и духовно страдая от несправедливости продолжил я, - за водку конечно спасибо, а если так: да пошел ты Олег на х. й вместе со своим творением. Пиши чего хочешь, мне плевать!
- Там и другие записи про тебя есть, - оправдывается Олег.
- Пригласили первый бой обмыть, - пытается удержать меня за рукав Кузьма. Это его я избил на тактике, за то что он медленно передвигался и вечно путался в построениях, и все никак не мог толком понять что если башку из укрытия выставлять, то пулю словишь.
- Мы сами слышали как Лёха своим бойцам говорил, чтобы не боялись с нашим взводом ходить, потому что, ты духов чуёшь и ребят под пули никогда не подставляешь, и нас не подставил, вот и позвали, - запинаясь от выпитой водки бормочет курносый веснушчатый Валерка, лезет в своё РД и достает еще бутылку, - предупреждает, - последняя.
- Кому Лёха, - уже отходя от обиды, но все еще сердито говорю я, - А вот вам сержант О***.
- Так будешь дальше читать? - протягивает тетрадь Олег.
- Нет, - отвожу его руку, - потом в твоем романе прочитаю, и уже всем:
- Хватит пить ребята, завтра занятия, отдыхайте. Отбой!
И первый заваливаюсь спать. Лежа на своей койке улыбаюсь. Ну надо же! Вот так живешь, живешь, а тут бац и ты уже прообраз литературного персонажа. Интересно, а чего он там про меня в своей книжке напишет?
В конце восьмидесятых в начале девяностых годов фамилия Олега В*** несколько раз мелькнула на страницах периодической печати. Я всё ждал когда он свой роман опубликует. Интересно же прочитать про Афган, про бригаду, да и про себя тоже. В жизни то я далеко не герой, а тут глядишь хоть литературным стану. Будет чем в старости перед внуками похвастать, покажу им книжку и с гордостью заявлю: "Смотрите это же я! Вот у вас какой дед в молодости был! А этот писатель у меня во взводе служил. Нормальный солдат был". Не дождался.
Москва, ноябрь одна тысяча девятьсот девяносто пятого года. В столицу я приехал в по делам. Тяжелое колкое ощущение чужого враждебного города. Вывески не на русском языке, валюта: доллар USA. Мы проиграли войну. Без выстрелов под ликующий чужеземный вой, развалилась страна. Свои стали чужими, а чужие рвут и рвут в клочья упавшего одуревшего от реформ и водки обессиленного великана. Мы в стане потерпевших поражение. Разруха, безработица, нищета. И подступающее чувство безнадежности. У меня дома тяжело болеет мама, жена в декрете нянчит мальчугана - моего сына. А тут:
- Съезди в Москву, а? - просит меня хорошо знакомый директор строительной фирмы.
Давным-давно еще в СССР моя мама работала вместе с ним. Он постарше меня будет. Когда-то он ей помог. Я уже переучился с историка на юриста и провел несколько довольно успешных процессов, этому директору полгода назад отсудил значительную сумму. Он еще пытается строить там где только воруют. Он еще верит в будущее, а я уже нет.
- Нет, - коротко и резко отвечаю я, - у меня другие планы.
- Мне федеральную лицензию зарубили, - тихо сообщил директор. Он без приглашения пришел ко мне домой и сейчас в кухне за столом сидит и пьет чай.
- Стройка приостановлена, деньги не перечисляют, сроки горят, все подряды на строительство уйдут к другим, мне останутся одни убытки.
Смотрю на его усталое морщинистое лицо, на тяжелые руки, на грубые обхватившие чашку с чаем пальцы. Для советских времен у него обычная была карьера: рабочий на стройке, прораб, начальник участка, директор. Днем он строил, вечером учился.
- Это твои проблемы, - холодно в духе времени отвечаю я и выразительно смотрю на часы. Время двадцать ноль-ноль.
- Рабочим заплатить не могу, нечем, а у каждого из них семьи, - просит он, - я тебе уже доверенность приготовил, съезди, а…
- Ты хоть представляешь, сколько это стоит в Москве выбить тебе лицензию? - все так же холодно и уже с заметным раздражением спрашиваю я.
- Свою квартиру в банке заложил, - морщится немолодой замотанный неурядицами мужик, - деньги есть. Последние деньги. Не будет бумажки, все дело пойдет прахом, рабочие на биржу, а я на помойку…
Через десять лет он в своем кабинете умрет от инфаркта, фирму возглавит его сын. Наверно это здорово, когда сын продолжает строить, вместо ушедшего отца. Строить невзирая ни на что, строить в нашей стране.
- Съезди, - моя мама с трудом опираясь на палочку вошла в кухню, чуть задыхаясь от астмы сказала, - было время он нам помог, теперь твоя очередь.
Приемные начальников, равнодушно- презрительные выхоленные секретарши, чиновные кабинеты. Это уже чужая страна, чужой город и чужие люди. Для этого города, вся остальная Россия была просто "Мухосранском". Днем я бегал по кабинетам, ночью на компьютере правил документы представляемые на лицензирование и платил. За все. За то чтобы приняли вне очереди, за то чтобы посмотрели бумаги вне плана, за сделанные замечания, за каждую подпись, за то что человек в моем городе хочет работать и строить, а не воровать. Полученные деньги таяли, как патроны в затяжном и безнадежном бою, еще немного совсем чуть-чуть и мне уже нечем будет заткнуть очередную чиновную пасть. Экономил на жилье и еде. И чувствовал как захлестывает злоба, как в бою, когда не имеешь права быть убитым, ведь другим от этого станет только тяжелее, им же придется вытаскивать твой труп. Права на проигрыш не было и лицензию я выбил. Пока ещё мне везёт, пока ещё не убит. Пока…
Закусочная была расположена прямо в вестибюле станции метро. Исцарапанные белые пластиковые столики, потертые пластиковые креслица, неизвестного качества и происхождения пища. Кофе с молоком мутная бурда, разогретый в микроволновке гамбургер вот весь мой заказ. Дело сделано и пора домой. Через четыре часа мой поезд. А сейчас я только перекушу и отдохну немного. Так сильно я не выматывался даже в горах Афганистана. Мимо моего столика направляясь к эскалаторам спешат люди. Серые лица, напряжение в каждом движении, пустые глаза не смотрят они только фиксируют передвижения, а вот человеческий взгляд у каждого обращен только на себя. Молодые и старые, мужчины и женщины, они все на одно лицо. Чужое лицо Москвы девяностых годов, серое напряженно усталое лицо последних лет уходящего века.
"Но как и прежде тропой пустынной идем к горам, что бы вернуться, но и кого-то оставить там…" - услышав исполненную строку из песни своей юности я нехотя повернул голову. У входа на станцию стоял высокий сутуловатый небритый бомжеватого вида мужик в грязном камуфляже, с гитарой. Хрипловатым, похмельно - осипшим голосом он негромко пел, у ног обутых в давно не чищеные ботинки стоит картонная коробка. Пробегая мимо него прохожие бросали мелочь в коробку и не слушая исполнителя бежали дальше.
"Еще один "герой" под такую его" - равнодушно отметил я и отвернулся.