– Единственный сын старика Лабта, вон наша смерть бежит. У меня в чуме живёт собака – страшилище. Она сорвалась с привязи. Я тоже её увидел, она бежала в нашу сторону в снежном вихре. Великан Тунгос повторял одно и то же:
– Мы погибли, – твердил он.
Пасть собаки раскрыта в злобном оскале, а размером она с трёхгодовалого безрого оленя. С ходу она прыгнула на передового, перегрызла ему глотку и, два раза мотнув головой, проглотила оленя. Покончив с ним, бросилась на своего хозяина Тунгоса, стащила его с нарты,, вцепившись зубами в капюшон и несколько раз мотнув свирепо головой, покончила с ним, – даже духа от него не осталось. После этого, она нацелилась на моего передового, но я успел воткнуть острый конец хорея ей в нос. Собака Великана Тунгоса вытянула ноги и успокоилась. Младший Мыд, ехавший сзади, остановился и сказал:
– Единственный сын старика Лабта, ты, оказывается, послан небесными богами. Если бы не ты, эта собака, сорвавшаяся с привязи, разорвала бы нас всех в куски. Зачем нам теперь ехать вперёд, всё равно хозяин чума погиб. Давайте вернёмся в чум в Ханю и хорошенько погостим.
Приехав в чум, сели пить, и младший Мыд опять сказал:
– Единственный сын старика Лабта, ты нас спас. С этой собакой никто из нас не мог справиться. Ты можешь быть спокоен.
Неделю пьём, на седьмой день я потерял разум от выпитого, а когда я очнулся, то мы дрались, а в живых остались только женщина Мыд и младший Мыд.
Сколько мы дрались – я не знаю, но когда я окончательно пришёл в себя, то увидел перед собой большой чум, и пошёл к нему. Когда я подошёл к нартам, то увидел людей с развивающимися на ветру волосами. Это были русские, их было сто. Впереди шёл Младший Мыд, а рядом с ним высокий русский с русыми волосами. Младший Мыд, показывая на меня указательным пальцем, сказал:
– Это он нас всех убил.
Сто русских дружно набросились на меня и связали железными цепями и бросили меня на телегу. На знаю, сколько мы находились в пути, но привезли к небесному царю. Царь прочитал бумагу и сказал:
– Сто русских, уведите его. Единственный сын старика Лабта много бед натворил, многих людей убил.
Повели меня на место казни. Когда взвели курки, я быстро спрятался за одного русского, и выстрелы попали в него. Они с криками побежали к царю:
– Мы его убили.
Царь на это возразил:
– Вы же не его убили, вот он стоит. Идите, бросьте его в яму.
Когда привели к яме, я снова спрятался за спины двух русских. Они с криком столкнули одного из них в яму и побежали к своему царю:
– Мы его бросили в яму.
Царь снова возразил:
– Вы его не сбросили, вон он. Так не пойдёт, я сам с ним расправлюсь. Надо его закрыть в железную бочку.
"Теперь-то, наверное, мне не найти выхода". Закупорили меня в бочку, слышу, небесный царь продолжает:
– Бросить его в том месте моря, где вода не замерзает.
Куда-то меня понесли и сбросили вниз. Через некоторое время бочка остановилась. Я не знал, что мне делать, и всё время спал. Когда я проснулся, бочка качалась на волнах и куда-то плыла. Немного погодя я почувствовал, что бочку прибило к берегу, и она остановилась, покачиваясь на волнах. Вдруг кто-то резко, с силой ударил по бочке, она не выдержала и развалилась.
Я вышел на песчаный берег, покрытый тонким слоем снега. Поднялся вверх по обрыву и весь день шёл. Увидел перед собой большой чум. Зашёл в чум, а там, по одну сторону огня сидят две женщины – старуха и молодая. Я прошёл с другой стороны огня. Старуха сказала:
– Гость к нам пришёл.
Старуха дала поношенную ягушку. Я надел её, старуха начала варить котёл, и я спросил её:
– Это чей чум?
– Это чум Нылека – страшного человека, которого все боятся в округе. Тебе, наверное, в жизни пришлось вынести много страданий, а теперь ты пришёл туда, где тебя ждёт смерть. Его зовут Глухой Нылека. Перед смертью поешь хорошенько.
И старуха накормила меня досыта. Наступили сумерки, и старуха предложила:
– Давай я тебя спрячу.
И она спрятала меня около входа среди всяких вещей. Прошло немного времени, и я услышал на улице шаги. Это был Глухой Нылека. При входе в чум он принюхался и сказал:
– Кажется, кто-то чужой здесь есть. Покажи-ка мне его. Я голоден – съем его.
– Кто к нам придёт? Никого нет.
Глухой Нылека настаивал:
– Подавай его сюда. Я чувствую чужой запах.
Старуха ему ответила:
– Есть посторонний, но только это ребёнок. Отдать-то я его тебе отдам, но у тебя есть дочь, она всегда одна, скучаем, – тебя же почти всё время нет дома и ей не с кем играть.
– Если это так, то я согласен. Пусть будет, как она хочет.
Бабушка убрала вещи, раскрыла меня. Глухой Нылека сказал:
– Теперь-то я его увидел, – он не годится в пищу – слишком худой. Пусть будет игрушкой для моей дочери.
Дело было решено, и я стал спокойно жить в чуме. С дочкой хозяев часто играем. Так мы прожили полгода. Чувствую, что я стал поправляться.
Прошло ползимы. Я сидел на нарте, которая стояла на северной стороне чума. Был полдень, когда я увидел семь упряжек. Первая упряжка, быстро проехав мимо меня, остановилась. Я спросил:
– Кто вы?
Он ответил:
– Мы семь (белых туловищ) – Ладсэрма.
Я опять спросил:
– Куда едете?
– Нас преследуют. В наших краях есть Ужасный, приносящий всем беду, человек безухий. Он никого не щадит. Всех, кто встречается на его пути, он съедает. Мы ищем себе укрытия от него. Это чей чум?
Я ответил:
– Вы приехали в чум к тому, про которого говорите.
Услышав это, семь Ладсэров быстро подошли к своим упряжкам и со снежным вихрем поехали обратно. Я зашёл в чум. Бабушка сказала мне:
– Что ты натворил, вот приедет старик, что он скажет? На этот раз он точно тебя съест. Теперь ты добра не жди. Он тебя в живых не оставит.
Она поставила котёл с мясом на огонь и сказала:
– Дети мои любимые, наедайтесь хорошенько. Вам надо уходить. Пусть старик съест вас не на моих глазах. Когда он вернётся, он будет разъярён. Он и меня не пожалеет.
Как закончили есть, сразу стали собираться. Уже собрались идти, дочь Безухого сказала:
– Что-то нам надо взять с собой – не с пустыми же руками идти. Вот в этой нарте что-нибудь должно быть.
Она достала из неё топор с полуметровым костяным топорищем и взяла его с собой. И мы побежали, куда глаза глядят. Всю долгую ночь мы бежали с ней, когда наступил рассвет, позади услышали крик:
– Старуха отпустила тех, кого я должен был съесть! Дети, не уйдёте, я сейчас вас съем!
На ходу я заметил, как, наматывая на руку верёвку, дед почти догнал нас. Я изловчился, заскочил к нему за спину и нанёс удар топором по шее. Голова отскочила, а туловище пропало, только из-под земли донеслись еле понятные звуки:
– Единственный сын старика Лабта, на вашу землю я больше не вернусь. Ты перехитрил меня, я возвращаюсь к себе домой.
Теперь мы спокойно продолжали свой путь. Идём семь дней. На седьмой день пути нам встретились семь больших чумов. С северной стороны чумов сидят хозяева. Это были семь Ладсэров. У семи Ладсэров рты расползлись в улыбке. Они спросили:
– Как ты сюда попал? Ты же жил у Безухого в чуме. Как ты остался в живых?
Я ответил:
– Я убежал, а Безухого я убил.
Шесть Ладсэров в один голос воскликнули:
– Значит ты пришёл с неба.
Прожили вместе с ними целый год. В конце года я обратился к старшему из Ладсэров:
– Старший Ладсэр, я бы хотел вернуться на свою землю.
Старший Ладсэр ответил:
– Конечно, я тебя понимаю – надо возвращаться.
Старший Ладсэр приготовил аргиш и 500 оленей отделили из своего стада. И начали мы с ним каслать без происшествий. Когда прошла половина зимы, остановились на холме. Я сказал:
– Дочь Безухого, мы пришли на место. Вот чум старика Лабта.
На этом холме мы поставили чум. Мы поели и легли спать. Он сна разболелась голова, и семь дней я маялся от головной боли. На седьмой день я сказал:
Дочь Безухого, ты каслай к старику Лабта, а я останусь.
Как только женщина откочевала, я потерял сознание. Когда я пришёл в себя, то услышал над головой голоса семи поющих, и слова песни одни и те же:
– Теперь уж точно его уничтожим.
Опять потерял сознание. Когда снова очнулся, то опять услышал голоса тех же поющих :
– Сейчас-то уж точно мы с ним расправились. Теперь пойдём к своей богатой повелительнице.
Когда сознание снова вернулось ко мне, поющих уже не было, а на месте огневища разверзлась земля, и оттуда показалась голова Безухого и произнесла:
– Своё дитё, оказывается, жалко. Ради тебя я вернулся – теперь ты поправишься.
Я сел и стал здоров, как прежде. Дед сказал:
Теперь я ухожу насовсем, на земле жить не могу. А певшие над тобой были семь смертей. С Молодыим Мыдом, с женщиной Мыд, с ними поступай как хочешь. Они лишены моего покровительства.
Дед исчез. Я пошёл к чумам. Зашёл к отцу. Когда я уходил, он уже не был молодым, а теперь совсем состарился и еле узнал меня. Только потом зашёл в свой чум. Поел и после этого проспал семь дней. На седьмой день я вышел на улицу. Собрал оленей, поймал пять хабтарок для упряжки и поехал по той же дороге, по которой уезжал в первый раз. Проехал мимо сопки – поющих нет, миновал просеку – смоляных ведьм – обитателей лесных чащоб тоже нет и старика-великана, охраняющего лесные просеки, не встретил. Подъехал к чуму Мыдов. Младший Мыд сидел на своей нарте. Я остановился возле него. Младший Мыд заговорил:
– Пришёл, надо было прийти.
Я не ответил, привязал уздечку, взял его за шиворот и придавил его к земле. Кости позвоночника хрустнули так, что он закричал от боли. А потом зашёл в чум, так же взял за шиворот младшую сестру Мыд и тоже к земле пригнул – треснули и её позвонки, и оба они от боли скулят. Я им так сказал напоследок:
– От этой боли вы не умрёте, вылечитесь, но больше никого не трогайте, не враждуйте ни с кем, не убивайте, а если условия мои не выполните, то я вернусь и тогда точно я вас убью.
Потом поехал домой и спокойно стал жить.
Итак, все три первых предложения в сказании имеют сакральный иносказательный смысл и являют собой определённую духовно-нравственную позицию. Отец – богатый житель равнин – подобен богу Я Ерв (хозяин земли). Мать – богиня семейного очага, Мяд пухуця (хозяйка чума). Судить и о силе и шуме ветра можно лишь находясь на ветру, то есть, занимаясь реальными делами, передвигаясь, а не сидя внутри чума, где ветра не может быть.
Далее. Первое противоречие. В названии прямо говорится о том, что рассказчик – единственный сын старика, а из его слов тут же следует, что был как минимум еще один сын того же старика. Пусть даже он сгинул без вести, но ведь он – определённо существовал! Или же он был сыном матери, а отцу не был родным. В любом случае поход главного героя был не спроста, а являлся уже не первой попыткой посетить земли семи Мыд.
Обратите внимание на бесконечное акцентирование на одном и том же: "Мы сели есть. Во время еды…", "ты нас угости…", "Пока ждём котёл, принесите нам выпить", "старуха начала варить котёл", и так далее. Такое подчеркнутое внимание к еде говорит о том, что люди в ту эпоху жили голодно. То есть, несомненно, в тундре имели место конфликты между людьми из-за территорий, как кормовой базы. "Семьи были изолированы друг от друга, и первые военные конфликты фиксируются с первого тысячелетия до нашей эры. Недавние раскопки опровергли мнение ученых о том, что заселялись только берега крупных рек. Большие поселения найдены и на водоразделах. Это наталкивает на мысль о высокой плотности населения и конкуренции за наиболее богатые дичью места". (Косинская Л. Л., ведущий научный сотрудник археологической лаборатории Уральского госуниверситета).
Теперь перейдем к сравнительному анализу мира волшебного у кельтов и ненцев на примерах из вышеприведенного сказания.. После принятия христианства кельтская мифология постепенно угасла, превратившись в своего рода сборище фей, эльфов, мелких народцев, добрых и злых духов. К их числу можно отнести богли (или привидений), брауни (или домовых), духов ган-кинах, жестоких горных фей – гвиллион, киллмолис, рудничных гномов – коблинов, лепреконов с мешками сокровищ, эллилонов, пикси, поки, бесчисленных фейлинн и так далее. В ненецком сказании эту роль исполняют смоляные ведьмы и их великан. "Около ста злых смоляных ведьм стряхнул с хорея, с крюков нарты и с рогов оленей". Примерно то же самое говорится о размерах великана, который весь уместился на хорее – палке оленевода-погонщика. И удел их схож с уделом кельтских волшебных народцев. В кельтской средневековой мифологии это сделано намеренно дабы умалить достоинство древнего клана Туатха Де Данаан, которые на самом деле были велики и могучи в древности, но теперь подверглись уничижению. Возможно, и смоляные ведьмы – это великие духи и богини древнего доненецкого пантеона богов Ямала.
Главный герой беседует с головами мертвых – сядаями, а затем с головой Глухого Нылеки: "…на месте огневища разверзлась земля, и оттуда показалась голова Безухого и произнесла…" Причем, Глухой – вовсе не глух, и Безухий (он же), скорее всего все-таки имеет ухо, но одно. Так же, как кельтский Балор имеет один глаз. Один – но волшебный. Но об этом чуть позже… В кельтской мифологии британских островов образ живой говорящей головы – стража Британии, вообще говоря, является национальной реликвией и национальной гордостью. "Кельты считали голову обиталищем души и полагали даже, что голова способна существовать сама по себе, без всего остального тела… "…легенды отражают предполагаемую способность некоторых голов существовать отдельно от тела. Так, например, в валлийской легенде о Бране Благословенном рассказывается о том, что, когда Бран был смертельно ранен в бою с войском Матолвха, короля Ирландии, он сам попросил своих друзей отрубить ему голову и отвести ее на родину, а не предавать земле в Ирландии. На всем протяжении долгого обратного пути голова, по легенде, сохраняла способность есть, пить и даже разговаривать, совсем как тогда, когда она была живой и венчала собою могучее тело.
…Сам Бран был ранен в ступню отравленным дротиком и умирал в ужасных муках. Он приказал семерым своим друзьям, оставшимся в живых, отрубить ему голову, отвезти ее на Белый Холм в Лондоне (Это место, названное одним валлийским поэтом XII века "Белой Вершиной Лондона, обителью немеркнущей славы", по всей вероятности, можно отождествить с холмом, на котором сегодня высится знаменитый лондонский Тауэр) и похоронить ее там, положив в могиле лицом в сторону Франции. Далее он пророчествовал о том, каким будет их путешествие. Им придется провести целых семь лет в Харлехе, где они будут непрерывно пировать, а птицы Рианнон будут не умолкая петь для них, и его, Брана, голова тоже будет веселиться с ними, словно она и не думала отделяться от его тела. Затем они проведут еще дважды сорок лет в Гвэлсе. Все это Время на голове Брана не появится ни малейших следов тления, а беседы их будут настолько увлекательными, что они и не заметят, как пролетят эти годы. Но в назначенный час сама собой откроется дверь, ведущая в сторону Корнуолла, и после этого они должны, не медля ни минуты, поспешить в Лондон предать земле его голову". (CELTIC MYTHOLOGY, опубликовано на русском языке в 2002 году с разрешения издательства Geddes & Crosset)
Cenn в ирладском и pen в валлийском языках означают слово голова. В английском pen – ручка, которой пишут. Что общего? И то, и другое рождает слова. Pen – говорящая голова, персонаж кельтских легенд.
Кстати, обратите внимание на то, что в сказаниях ненецкий герой всякий раз встречается с противником или сопротивлением не где угодно в голой тундре, а именно у водной преграды, на реке, у реки или у края моря, там, где есть лес, из которого можно соорудить лодку. Именно с рекой, с водой связаны поселения его противников, тех КТО ТАМ ПОСЕЛИЛСЯ РАНЬШЕ. Еще одно подтверждение тому, что древнее, автохтонное население Ямала занималось рыболовством и морским промыслом, с попутной охотой, конечно. А силу своих предков – ненецкий герой черпает в горах, на холмах (именно там находится древнее святилище сядаев) или возвышенностях, где находятся священные жертвенные места его предков. То есть, предки самоедов спустились в долины и тундры с возвышенностей. "Вода пользовалась у кельтов особым почитанием; они видели в ней не только источник жизни, но и своего рода звено, связующее этот мир с Потусторонним миром… Посейдоном клана богов Туатха Де Данаан (племя богов ирландских кельтов, примечание Э. А.) был бог по имени Ллир, или Лер, но нам известно о нем очень немногое, Ллир бриттов – это не кто иной, как хорошо известный гэльский бог моря Лир. Имя Ллира, как и имя его ирландского аналога, Лира, предположительно означает "море". Бог моря у бриттов – это тот же самый персонаж, что и его гэльский коллега…" (CELTIC MYTHOLOGY, опубликована на русском языке в 2002 году с разрешения издательства Geddes & Crosset)
Теперь по поводу одноглазости. "В битве Луг выбивает злой единственный глаз у короля фоморов камнем, пущенным из пращи… Остальные разбойники бегут на своих кораблях" (Из книги Джона Шарки КЕЛЬТСКИЕ ТАЙНЫ. ДРЕВНЯЯ РЕЛИГИЯ. Лондон. 1975)
Л. В. Хомич пишет: "Широко распространено было ношение весной особых "очков", предохраняющих от снежного блеска. Эти очки представляли собой обычно две вшитые в меховую повязку круглые медные пластинки с узкими щелями для глаз. В настоящее время они часто заменяются очками с темными стеклами". (Хомич Л. В. Ненцы. Очерки традиционной культуры. – С.-Петербург: "Русский двор", 1995)
Если сопоставить эти два высказывания, то можно предположить, что за мифом об "одноглазости" фоморов (аборигенных жителей севера) на самом деле речь идет об особых приспособлениях – "очках" (боевых шлемах или боевых масках с одним "глазом" – отверстием для обозрения), которые носили северяне-поморы (фоморы). Точно так же, как одноглазый Балор на самом деле скорее всего носил боевой шлем с "одним глазом", Глухой Нылека в действительности был не глух, а носил головной убор, закрывающий уши. А прозвища были даны им врагами из пропагандистских соображений: дабы заранее унизить своего противника, представив его в неприглядном виде – некрасивым или убогим.
Обратим наше внимание на образ собаки в ненецком сказании. Собака враждебна ненцам, однако, она спокойно жила у Тунгоса – представителя аборигенного доненецкого населения. "У меня в чуме живёт собака – страшилище. Она сорвалась с привязи." – говорит великан Тунгос. Кстати, словесные выражения, связанные в ненецких сказаниях с размерами персонажей, на мой взгляд, к физическим размерам не имеют никакого отношения. Тут и великан может оказаться величиной не крупней вороны, которую может съесть любая собака. "Непременным спутником древних людей была собака" пишет о Ямале Косинская Л. Л., ведущий научный сотрудник археологической лаборатории Уральского госуниверситета. Божество "Яптик хэхэ" покровительствовало роду Яптик и изображалось в образе собаки. (Л. А. Лар УСТРОЙСТВО МИРА КОСМОСА И БОЖЕСТВ В МИРОВОЗЗРЕНИИ НЕНЦЕВ В XVIII – НАЧАЛЕ XX ВЕКА). Упоминается о собаках и в работах Головнева А. В., Зайцева Г. С., Прибыльского Ю. П.: "По легендам, сихиртя запрягали в нарты собак, а одежду сшивали нитями из собачьих сухожилий… В зимнее полугодие транспортным средством могла служить собачья упряжка".