Постучалась в квартиру, где не была много десятилетий. Квартира – на четвертом этаже этого облупленного и теперь тоже полуживого, а тогда уютного и шумного дома. Тихо, словно стесняясь, сказала в закрытую дверь: "Меня зовут Люся… Людмила Гурченко. Я жила в этом доме и просто хотела взглянуть… на… родные места".
Говорила спотыкаясь, чувствуя какую-то неказистость положения: знаменитая актриса просится в родной дом. Никто не поверит.
За дверью затаились. Или, может, просто никого не было. Она долго с надеждой смотрела на замок – вдруг щелкнет! Потом обреченно попросила у двери прощения: "Ну, извините!"
Сразу как-то погасла и стала тяжело спускаться по лестнице.
Дала большое интервью харьковскому телевидению. Теперь оно кажется подведением итогов:
– Сейчас так много непрофессиональных людей, которые занимаются журналистикой! И вот девочка с телевидения спрашивает: "Кто для вас является образцом? Только не говорите, что отец!" Я научилась гасить в себе все бури. Я просто встала и ушла. Потому что он был моим главным учителем. Он меня вбросил в жизнь. Я наделала массу ошибок, встревала там, где не надо, моя невыдержанность – это все оттуда. Плохо – но и прекрасно. Иначе бы не состоялось то, что состоялось. Сейчас я научилась владеть собой, научилась ждать, не терять впустую калорий, научилась говорить по-московски, хотя москвичкой так и не стала. Потому что уже всех приучила к моему диалекту. И это одна из моих маленьких побед. Вообще, за мной шла слава веселой оптимистки, радостной и распахнутой. А если разобраться – было недели три хорошего времени, а все остальное – терпение, ожидание, ожидание… У меня никогда не было режиссера, который думал бы обо мне, знал бы, какой будет мой следующий фильм. Всегда были разные режиссеры, с разным опытом, талантом, интеллектом, и мне каждый раз приходилось встраиваться.
Весной 2010 года она наконец удостоилась чествования в кругу своих коллег: киноакадемия "Ника" решила дать Гурченко приз "За честь и достоинство в профессии". И это был, по-моему, первый случай, когда весь "террариум единомышленников" аплодировал великой актрисе стоя.
Как вскоре выяснилось, "Ника" со своей премией успела вскочить на подножку последнего вагона поезда, уходящего в вечность: Люсе оставалось быть среди нас уже меньше года. И это по-своему удивительно, что – успела. Потому что противников, как водится, было предостаточно. Эльдар Рязанов рассказывает об этом корректнее:
– Мы в Академии уже очень давно говорили, что надо бы Люсе дать премию за честь и достоинство в профессии, – это самая почетная из наших премий. Но каждый раз было какое-нибудь предложение, которое казалось более актуальным. И вот в год ее юбилея было наконец решено: даем премию Гурченко. На сцене была она, и мы втроем с Петром Тодоровским и Алексеем Германом пели ей терцет восхищения. Это надо было видеть. Из всех троих только Тодоровский обладает слухом и может петь, Герман вообще не пел, а только раскрывал рот, я издавал какие-то невнятные звуки. Но главное – надо было видеть лицо Гурченко. Она, конечно, старалась сделать вид, что это ей необыкновенно приятно, но все-таки на лице ее читалось невероятное страдание: она была безупречно музыкальной, и наш терцет терзал ее слух, наверное, больше пения мартовских котов.
Вообще, этот последний год действительно напоминал прощание. Даже названием ее третьей книги – "Люся, стоп!". Даже тем, что в интервью харьковскому телевидению она вдруг на какой-то вполне рядовой вопрос ответила: "Не знаю, может, я скоро вообще умру!"
И уж точно последним ее клипом на песню "Пожалуйста, не умирай!", который она сняла за месяц до смерти.
Это фактически была музыкальная иллюстрация к образу, который давно не давал ей покоя: уходят роли, уходят любимые партнеры, уходит отмеренное тебе время. Кокетливо-винтажную песню Земфиры она превратила в трагическое прощание с собственной просверкнувшей жизнью.
Это клип шикарный и страшный одновременно. Он вселяет восторг и ужас. Он непостижимым образом соединяет земное с потусторонним. Гурченко являлась в ослепительно белом пространстве – в траурном брючном костюме, лицо – набеленная маска с кровавой раной рта и темными провалами глаз.
"Пожалуйста, не умирай", – почти шептала она, когда в этом белом тумане являлись знакомые фигуры, проступали милые лица ее талантливых товарищей по старым фильмам: вот Юрий Белов, вот Андрей Миронов, Юрий Никулин, Олег Янковский, Александр Абдулов, Олег Борисов, Евгений Евстигнеев… Наши вчерашние кумиры молчаливо возникали и исчезали, как призраки, уже оттуда, из другого измерения махнув на прощание рукой. Их зыбкие виртуальные контуры мерцали компьютерными глюками, взрывались сизым дымком и растворялись в сияющем мареве.
"Пожалуйста, не умирай, – молила она, – ты же видишь: я живу тобою…" – текст песни приобретал другой смысл, потому что все, впервые увидевшие клип, уже знали, что нет больше и самой Гурченко, – она тоже ушла туда, откуда не возвращаются. А Люся все кудесила и шаманила, пытаясь их, таких дорогих ей людей, удержать, соблазняла апельсинами и Альпами, но уже добровольно вписала себя в этот ряд, снова, последний раз встретившись с ними на земных экранах. И возможно, все-таки надеясь встретить их там, за гранью.
Но пока, бессильно опустившись на пол, осталась в пустоте.
Она ушла из жизни, как отец, в 75 лет. Наверное, сама того не сознавая, она так решила.
Коридоры судьбы
Изнутри меня заливала мелодия детства, на которой выросло мое поколение, она никогда не давала падать духом: "Нам ли стоять на месте? В своих дерзаниях всегда мы правы…" Музыка! Я пошла за тобой! Посмотрим, как распорядится жизнь…
Из книги "Аплодисменты, аплодисменты…"
Максималистов не любят. Их зовут чудаками. Если, конечно, считать чудачеством безоглядную и самоотверженную преданность делу.
Там, где другие стараются не спорить, берегут добрые отношения, максималист вечно лезет с претензиями.
Такие не живут – заживо сгорают. Не умеют быть спокойными, умиротворенными – и такой же преданности делу требуют от окружающих. "Мне не хватает сдержанности", – постоянно корила себя Гурченко. И постоянно срывалась снова. "Выдержать меня, мой максимализм трудно, что там говорить…"
"Трудная актриса"?
Так работают далеко не все. Ее молодой партнер вообще приходит на съемку, только когда снимают его лицо. Играть свою спину или свой затылок он передоверяет дублеру. Он жутко занят – у него еще две съемки, вечером спектакль, потом концерт…
Гурченко так не умела. Но для профессионала нет ничего мучительней, чем дилетантство: оно навязывает свою приблизительность, свою расхлябанность – там, где необходимо точное, умное и организованное умение. Равнодушие – там, где нужно гореть.
"Звездная болезнь"?
В Одессе на съемках "Любимой женщины механика Гаврилова" режиссер высмотрел в толпе любопытных студентку с Урала – она подходила для эпизодической роли незадачливой Валечки, которая еще в загс не поспела, но уже ждет ребенка. Роль маленькая, но важная. Девушка испугалась, даже попыталась тайком убежать к себе в Свердловск, но режиссер ее вывез обратно и вернул на съемочную площадку. И она сыграла свою роль. А потом особенно благодарила Гурченко: "Людмила Марковна замечательный человек – поддержала меня, сама гримировала, подсказывала, как правильно. Даже предлагала включить в фильм еще одну сцену вместе со мной и подарила свою фотографию с надписью: "Талантливой Галочке…"
Эту рождественскую историю я привожу не для того, чтобы умилиться: звезда – а как демократична! Просто Люся с детства знала цену человеку, который в тебя верит. И лучше многих понимала, каково это – танцевать в глухой равнодушной пустоте.
Много раз говорила о "группе крови", которая так редко совпадает:
– Хороших актеров много, а вот партнеров… По-настоящему гармонично мне работалось с очень немногими. С Олегом Борисовым, с Никитой Михалковым, с Юрием Никулиным… У Михалкова перед съемкой – все уже готово, все на своих местах. Тронь струну – весь аккорд ответит! Он удивительно чувствует актера и верит ему…
Она особенно ценила режиссеров, которые собирали свою команду, в нее влюблялись и старались сохранить в следующих фильмах, – она не подведет!
– С удовольствием иду на фильм Георгия Данелия, потому что знаю, что обязательно увижу там Евгения Леонова. На фильмы Глеба Панфилова – потому что увижу Инну Чурикову. Команда единомышленников.
Часто вспоминала Любовь Орлову, которая всегда была "в команде": счастливая судьба, повезло! Я мог бы ей возразить: Орлова сыграла в тринадцати фильмах, из них запомнились пять, а в фильмографии невезучей Люси к тому времени картин насчитывалось больше семи десятков, многие стали классикой. Но Люся была права: Орловой не приходилось вот так отвоевывать свою судьбу, каждый раз кому-то что-то доказывая, каждый раз начиная сызнова и в полной, казалось, безнадеге, без поддержки, без опоры, только самой.
О безалаберности наших киносъемок в мире ходят легенды. Нам порядок, как известно, не нужен – мы все берем душой и наитием. В Интернете популярен ролик, снятый на такой площадке: для какого-то фильма нужно взорвать хибарку, и денег, судя по всему, хватит на один дубль, но оператор еще и камеру не подготовил, а хибарку уже кто-то взорвал. На площадке мат-перемат клубится, смешиваясь с дымом догорающей хибарки, оператор спешит снять хотя бы головешки, режиссер в экстазе костерит всех подряд, – идет творческий процесс. Швейцарский документалист Антуан Каттен целую картину снял о том, как в Питере снимают сложную философскую ленту, – тот же мат-перемат, тот же экстаз, те же истерики: когда б вы знали, из какого сора… Увлекательная получилась у швейцарца лента, уже обошла мировые фестивали и вполне может служить исчерпывающим пособием по особенностям национального кинопроизводства.
Станешь тут максималистом!
Гурченко настоящую ансамблевую работу ценила как огромную, почти нереальную редкость. Вот идет сложная сцена – в ней не должно быть стыков, перебоев, перерывов. Она как песня или дуэт: если можно снять одним куском, а не монтировать потом из дублей, – значит, дуэт пошел! Сцены, снятые вот так, "одним куском", на едином дыхании, – лучшие, "звездные" мгновения во всем ее творчестве. Дуэт с Никитой Михалковым в "Сибириаде". Сцены с Юрием Никулиным в "Двадцати днях без войны". Со Станиславом Любшиным в "Пяти вечерах". Даже в неудачной ленте "Рецепт ее молодости" резко выделяются ее эпизоды с Олегом Борисовым – осмысленностью происходящего и особым чувством того абсолютного взаимопонимания между партнерами, которое всему сообщает не то чтобы синхронность (актеры ведут каждый свою мелодию), но гармоническое единение этих мелодий.
Я неслучайно опять употребляю музыкальные термины – сама природа такого единения и впрямь музыкальна. Абсолютный слух на чистоту гармоний. Чуткость к каждой фальши. Азарт импровизации. Точное ощущение темпоритма всего эпизода в целом, как бы велик он ни был. Тут не бывает монотонности, ритмов формальных, механических – эти сцены удивительно разнообразны по динамическому рисунку, прихотливы, отточенны. Причем каждая смена ритма – это новое состояние героев. Все психологически обоснованно. Все работает на то, чтобы характеры нам открылись.
Когда ж в товарищах согласья нет, вот тут и случаются срывы. Очень порой обидные – когда не понимают друг друга по-настоящему талантливые люди. Им бы союзниками быть, а они расходятся, часто навсегда.
История искусств полна таких конфликтов: какие люди ссорились! Спустя много лет, зная цену обеим сторонам, мы понимаем, что у каждой была своя правота. Пройдет время, и сойдутся противоположности – каждая внесла свое в копилку культуры. Что осталось бы в искусстве, не будь этих противоположностей, конфликтов, непримиримых споров! Такое искусство рождается не из морской пены – из кипящего, терпкого, горького, часто дурно пахнущего варева…
Есть рассказ у Рея Брэдбери "И грянул гром". Некто получил возможность совершить увеселительную экскурсию в прошлое. В ближнее, как известно, небезопасно: можно ненароком повредить прапрадеда и тем лишить себя возможности родиться. Поэтому герой рассказа отправился в доисторическую тьму. Гуляя то ли по кембрийскому, то ли силурийскому лесу и восторгаясь девственностью природы, он раздавил бабочку. А когда вернулся домой, обнаружил, что у власти другой президент. Так отозвалась в истории раздавленная миллионы лет назад бабочка. Сдвинул песчинку, та – другую. Пошла лавина. И грянул гром.
Фантасты часто обращаются к этой модели. Поражает идея всеобщей взаимосвязанности, детерминированности, значимости каждой малости для будущего. Гром при этом, разумеется, может быть всяким. Предвестием грозы. Предвестием победы…
Вот такая бездна случайностей составляет наши жизни! А вместе они – судьба.
…Полвека назад в коридоре "Мосфильма" Иван Пырьев встретил девушку в платье колоколом – ее недавно забраковали на пробах. Привел ее в гримерную, сказал: пробуйте еще. Так появилась "Карнавальная ночь" и с ней актриса Людмила Гурченко.
А если бы Пырьев пошел в тот миг по другому коридору?
Это сейчас словно распутываешь пряжу уже свершившейся судьбы – откуда что пошло, что в чем отозвалось. Но вернешься к прошлому – и, господи ты боже мой, как много зависит от пылинки, от тростинки, от рутинной, но очень капризной удачи! Травмы, нанесенные ее капризами, уже никогда не заживают в душе. Другой человек выходит из житейских передряг.
Но посмотрите: цепь случайностей составила закономерность. Состоялась актриса, которую называют великой. Как у нас водится, не при жизни, но хоть в некрологах.
Мы попытались проследить: что составило эту судьбу? Было ли в ней что-нибудь такое, от чего сейчас, задним числом, можно отказаться? Хотя бы от этого упрямого, этого странного, такого неактуального танца? От этих попыток доказать, что непонятная многим приверженность большой драматической актрисы музыке на самом деле тоже нужна людям? Что драма и музыка – два крыла одного искусства? И что лететь они способны только вместе.
От чего здесь можно отказаться? От одиночества в толпе? От способности отдаваться делу так, что ни на что другое не оставалось сил?
В каждой жизни много боли, которой, что спорить, лучше бы не было. Речь о способности эти события и эту боль осваивать, пропускать через себя – и возвращать людям уже добром. Искусство, как хлорофилл в зелени, питается углекислотой, чтобы непостижимым образом превратить ее в жизненно необходимый нам кислород.
Бывает прошлое у людей – главная нить теряется в шелухе лишнего, ненужного, вообще ни в какое дело не сгодившегося. Не жизнь – одно только ожидание "настоящего".
"У меня было в жизни много счастья, дай бог каждому", – говорила героиня "Пяти вечеров", ничуть не кривя душой. Она интуитивно чувствовала: человек счастлив, если умеет каждый миг прожить сполна. Многие все ждут, заклинают, торопят "настоящее", для этого "настоящего" приберегают силы и самую способность ощущать счастье, и замирают, и впадают в анабиоз в ожидании.
А можно – жить. Не пропускать свои дни, словно песок сквозь пальцы, а как раз из этих будничных дней и формировать свою судьбу. И тогда ее нить, сколь бы прихотливо она ни вилась, ни с чем посторонним не путается – весь моток пряжи из нее только и состоит. Соткана судьба единым куском. Все пошло впрок, все пригодилось. И счастье, и горе, и испытания, что закалили, и радости, что помогали надеяться. И случайности, которые, если научиться ими управлять, если взять их в свои руки, оборачиваются самой непреложной закономерностью.
И тогда грянет гром…
Примечания
1
ЦТСА – Центральный театр Советской Армии.
2
ФЭКС – Фабрика эксцентрического актера – театральная и киномастерская, существовавшая в Петрограде в 1920-х годах.