Странно все это, право слово. Почему ее усадили в бабушкину кровать и почему остальные стоят и смотрят на кровать, будто важный гость именно тут и находится? Она сидела в полном недоумении, переводя взгляд с одной женщины на другую. Тогда мамзель Ловиса наклонилась и немножко подвинула подушки - и девчушка увидела, что рядом с нею в постели лежит продолговатый сверточек, но присматриваться к нему не стала. Бабушка ведь сказала, что гость важный, а значит, наверняка имела в виду приезжего издалёка, у которого с собой большущие кульки с карамельками и игрушки для детей. Вот такого гостя Сельма и высматривала.
- Он там? - спросила она, показывая на дверь залы. Навострила уши: не слышно ли голосов в соседней комнате. Ее снедало любопытство, поскольку все были такие радостные и взволнованные.
- Да вот же она, рядом с тобой, - сказала бабушка, повернув продолговатый сверток. И девчушка увидела, что у свертка две крохотные ручки и сморщенное личико.
Сельма бросила на младенчика презрительный взгляд, ей уже доводилось видеть таких малявок, и они ее не интересовали. Она отвела глаза, мыслями целиком с гостем, у которого кульки карамелек.
- Смотри, нынче ночью к тебе пришла маленькая сестренка, - сказала тетушка Ловиса. - Будь к ней добра.
К такому повороту девчушка была совершенно не готова. Конечно, она бы не возражала против еще одной сестренки, если бы та умела разговаривать и ходить. Но грудной младенец ее вовсе не занимал.
Однако… мало-помалу она сообразила, что никакой важный гость в усадьбу не приезжал. Бабушка имела в виду эту бедную кроху. А у той, понятно, карамелек и в помине нету.
Когда она все это осознала, ее захлестнуло огромное разочарование. Она горько заплакала, и Большая Кайса снова посадила ее на закорки и вынесла на кухню, не то ведь важного гостя разбудит.
По правде сказать, плакала она не без повода, потому что теперь ее счастливому владычеству настал конец. Большой Кайсе пришлось помогать г‑же Лагерлёф ухаживать за новорождённой, ведь та еще беспомощнее и неразумнее, чем Сельма. С малюткой не договоришься, так что ждать да терпеть выпадало ей, старшей.
С тех пор и гостям Сельму показывали все реже. Теперь любовались и восхищались младенцем. Всю Сельмину исключительность как ветром сдуло, она значила ничуть не больше, чем Анна или Юхан. И в следующем году выдалось много печальных минут. Жизни на пирожках да варенье пришел конец, более того, когда г‑жа Лагерлёф ставила перед нею вареную морковь, шпинат или гороховые лопатки, никто и не думал забирать у нее тарелку и подавать что-нибудь другое - хочешь не хочешь, ешь что дают.
И если платье у Анны было наряднее, чем у нее, никто слова не говорил. Наоборот, все считали, что так и надо, ведь Анна как-никак старшая дочка.
Да, порой в душе царил полный мрак, ведь она начала подумывать, что Большая Кайса любит младенчика не меньше, чем ее.
Поездка в Карлстад
Большая Кайса и ее подопечная отправились в путешествие. Сидели на козлах большой брички, подле конюха Магнуса, ему доверили править тройкой лошадей на ужасной дороге в Карлстад, и от сознания ответственности он слова вымолвить не мог.
В бричке, лицом к козлам, поместились г‑жа Луиза Лагерлёф и мамзель Ловиса Лагерлёф, а напротив них - Юхан и Анна. Конечно, куда веселее, сидя на козлах, смотреть на лошадей, нежели всю дорогу обретаться в бричке, под навесом, и Юхан охотно бы устроился рядом с кучером, но г‑жа Лагерлёф сказала, что Большую Кайсу на его место не втиснешь, да и Сельма, разумеется, будет там же, где Большая Кайса. Поручик Лагерлёф тоже участвовал в путешествии, только он выехал вперед на своей маленькой двуколке.
Уже год минул с тех пор, как у девчушки приключилась неприятность с ножкой, и стоять она по-прежнему не могла. Вот и решили предпринять серьезную попытку справиться с недугом, потому и собрались на западное побережье. Среди путешествующих хворала только она, однако ж летние купания, верно, пойдут на пользу каждому.
Так или иначе, сидя на козлах, девчушка совершенно забыла про свое недомогание. Думала лишь о том, что она и Большая Кайса вместе уезжают, а маленькая сестренка остается дома. Ее переполняла надежда, что вернутся утраченные счастливые деньки, забыть которые она не могла.
Крепко прижавшись к Большой Кайсе, она обнимала няньку за шею и поминутно спрашивала, рада ли та, что теперь никто не помешает им быть вместе.
Большая Кайса не отвечала, но Сельма нисколько не огорчалась. Большая Кайса никогда не отличалась разговорчивостью.
Карлстадский тракт в те времена, как и сейчас, изобиловал подъемами и спусками. То змеился по холму Бевиксбаккен, то целых полмили шел по Гуннарсбаккен, то круто взбегал к Сундгордсбергу, а самое опасное место называлось Клева, там дорога проходила по кромке обрыва. Да какого! - ни дать ни взять едешь меж небом и землей! Поручик Лагерлёф приказал заложить тройку лошадей, тогда, мол, ехать легче, но что кучер, что лошади к такому не привыкли.
Малышка Сельма радовалась, что Большая Кайса снова в полном ее распоряжении, и радость эта, пожалуй, еще увеличивалась оттого, что сидела она рядом с нянькой на кучерских козлах и смотрела на тройку норовистых лошадей, которые играючи тянули за собой тяжелую бричку, а когда на полном скаку сворачивали, экипаж накренялся и катил на двух колесах. Сплошное разнообразие, не заскучаешь; то лошади, выпрямив передние ноги и осев на круп, скользили под горку, то, когда спуск был чересчур уж крутой, конюх Магнус привставал на козлах и отчаянно охаживал их кнутом, чтоб бежали во весь опор, иначе высокая бричка кувырнется на запряжку.
Посреди такого вот замечательного спуска девчушка опять обернулась к няньке:
- Ты не рада быть только со мной, Большая Кайса? Не рада, что младшая сестренка осталась дома, а?
Ответа и на сей раз не последовало; когда же Сельма с недоумением глянула няньке в лицо, то обнаружила, что Большая Кайса сидит крепко вцепившись в козлы, вытаращив глаза, стиснув губы, а щеки у нее покрыты землистой бледностью.
- Ты не рада, Большая Кайса? - повторила девчушка, хотя уже видела, что нянька совсем не рада, и едва не заплакала от этой своей ошибки.
Но тут Большая Кайса наконец отозвалась:
- Ну-ка, угомонись, Сельма! Не след болтать посередь этакой кручи. Ох, никогда мне так худо не бывало, кабы не ты, я бы давно слезла и ушла домой.
Малышка притихла, обдумывая ее слова. Она была не вполне довольна. Рядом с Большой Кайсой она никогда не боялась. И думала, что и Большая Кайса рядом с нею тоже ничего не боится. Хорошо хоть не слезла и не ушла домой, но все-таки лучше бы и ей радоваться, а не изнывать от страха.
В каюте "Уддехольма"
Обитатели Морбакки продолжали свое путешествие. Только уже не в большой бричке, а на борту красивого парохода под названием "Уддехольм".
Целый день они провели в Карлстаде: навещали родню и делали покупки, а под вечер выехали из города и довольно долго стояли в ожидании на причале, который выдвигался далеко в огромное озеро Венерн. Большая Кайса сразу же оробела, потому что другого берега озера видно не было и ей казалось, будто здесь кончается весь мир.
Удивительное зрелище и для нее, и для всех остальных - красивый белый пароход словно бы вынырнул из безбрежности и подошел к причалу, чтобы взять их на борт.
Когда поручик с женой, и мамзель Ловиса, и Юхан, и Анна без колебаний поднялись по сходням, Большая Кайса пошла следом. Ведь она считала поручика Лагерлёфа человеком совестливым, разумным, он не станет опрометчиво подвергать своих детишек смертельной опасности, но что будет, когда они доберутся до того места, где мир кончается, она, во всяком случае, постичь не могла.
Нянька охотно осталась бы на палубе, поглядела, канет ли вода прямиком в бездну или хлынет куда-то еще, но едва только стемнело, всех морбаккских женщин и детей попросили покинуть палубу. Их проводили в так называемую каюту, которая оказалась самой маленькой комнатой, какую им довелось видеть, и там они устроились на ночлег.
На узком диванчике, тянувшемся вдоль одной длинной стены, расположилась г‑жа Лагерлёф, прямо в одежде, на таком же диванчике напротив - мамзель Ловиса. Над г-жой Лагерлёф, как бы на полке, поместился Юхан, на другой полке, над мамзель Ловисой, - Анна. На полу между диванчиками улеглись на одеяле Большая Кайса с хворой девчушкой, так что свободного места вовсе не осталось - ни сесть, ни лечь, ни пройти.
Свет погасили, пожелали друг другу доброй ночи - надобно спать. Некоторое время царили полная тишина и покой.
Но мало-помалу пол, где лежали Большая Кайса с девчушкой, начал странным образом качаться вверх-вниз, и малышка, словно мячик, перекатывалась то к диванчику г-жи Лагерлёф, то назад к Большой Кайсе. Это было забавно, и малышка совсем не боялась. Только никак не могла взять в толк, отчего пол не успокоится.
Немного погодя она услышала, как маменька и тетушка Ловиса перешептываются.
- Я съела слишком много жирной лососины у Шёстедтов, - сказала г‑жа Лагерлёф.
- По-моему, они не очень продумали меню. А ведь знали, что нам предстоит плавание по Венерну, - заметила мамзель Ловиса.
- Н-да, от Венерна добра не жди, - вздохнула г‑жа Лагерлёф.
Большая Кайса тоже принялась шептать:
- Скажите, хозяйка, мы что же, добрались до места, где озеру конец и вода обрушивается в пропасть?
- Нет, голубушка, озеро не кончится до утра, - ответила г‑жа Лагерлёф, не понимая, куда клонит нянька.
Опять стало тихо, но спокойствия не прибавилось. Пол качался вверх-вниз, и девчушка по-прежнему забавно перекатывалась туда-сюда.
Г‑жа Лагерлёф чиркнула серной спичкой, зажгла свечу.
- Надобно посмотреть, удержатся ли дети на полках, не упадут ли, - сказала она.
- Слава Богу, ты зажгла свет, - сказала тетушка Ловиса. - Все равно ведь уснуть невозможно.
- Хозяйка! Мамзель Ловиса! Неужто вы не чуете, что нас вниз тягает? - запричитала Большая Кайса. - Ох, да как же мы выберемся из энтой глыби? Как домой-то попадем?
- О чем это она? - спросила у невестки мамзель Ловиса.
- Говорит, что мы подошли к крайнему пределу, - ответила г‑жа Лагерлёф, которая понимала не больше, чем золовка.
Они опять замолчали, каждая думала о своем. Малышке показалось, что им страшно, сама-то она чувствовала себя превосходно. Лежала словно в большущих качелях.
Но тут кто-то тронул ручку двери. Красную портьеру отодвинули в сторону, на пороге стоял поручик Лагерлёф, с улыбкой оглядывая каюту.
- Как там, Густав? Шторм начинается? - быстро спросила г‑жа Лагерлёф.
- Не спите, стало быть, - сказал поручик Лагерлёф. - Да, ветер маленько разошелся, - добавил он успокаивающим тоном. - Капитан посоветовал мне спуститься к вам и сказать, что хуже, чем сейчас, не будет.
- А ты чем занят? - спросила тетушка Ловиса. - Ложиться не будешь?
- Где же мне, по-твоему, лечь, Ловиса, голубушка? - осведомился поручик Лагерлёф.
Когда он обвел взглядом переполненную каюту, словно высматривая, где бы ему пристроиться, в облике его сквозило что-то добродушное и ужасно смешное - все поневоле рассмеялись. Г‑жа Лагерлёф и мамзель Ловиса, только что лежавшие в испуге и легкой морской болезни, даже сели на диванчиках, чтобы посмеяться как следует, Юхан с Анной на своих полках так хохотали, что едва не скатились вниз, Большая Кайса позабыла, что вот-вот окажется на том жутком месте, где озеру конец, и тоже смеялась, а малышка обок нее просто покатывалась со смеху.
Поручик Лагерлёф смеялся редко, но выглядел очень веселым, стоя у двери. Дальше-то пройти не мог.
- Ну, как я погляжу, с вами все в порядке, - сказал он, когда все немного успокоились. - Коли так, поднимусь-ка я, пожалуй, на палубу, потолкую с капитаном.
Пожелав им доброй ночи, он ушел.
В каюте снова воцарились боязнь и морская болезнь, г‑жа Лагерлёф снова тщетно пыталась успокоить Большую Кайсу, которая по-прежнему ждала, что они, того гляди, рухнут в бездну. Малышка же не иначе как уснула, потому что никаких других ночных событий не запомнила.
В ювелирном магазине
Теперь, пожалуй, худшие тяготы путешествия остались позади. Незачем было бояться, что бричка опрокинется на Карлстадском тракте или что на Венерне их сразит морская болезнь, ведь они уже благополучно добрались до Гётеборга. И, отбросив все заботы, погожим летним днем отправились смотреть город.
Когда они вышли на Эстра-Хамнгатан, поручик Лагерлёф шагал впереди - с тросточкой в руке, сдвинув шляпу на затылок, на носу очки. За ним шла г‑жа Лагерлёф, держа за руку Юхана, следом мамзель Ловиса вела за руку Анну, а замыкала шествие Большая Кайса, которая несла Сельму. Несла на руках, поскольку считала, что в городе носить ее на закорках не годится.
Поручик Лагерлёф был в коричневом сюртуке и светлой соломенной шляпе. Г‑жа Лагерлёф и мамзель Ловиса надели белые панамы с широкими колышущимися полями и настоящие кашемировые шали, сложенные треугольником и почти закрывавшие просторные юбки черного шелка да красивые бархатные корсажи с белыми вставками и пышными белыми манжетами. Юхан - в черной бархатной курточке и брючках, Анна - в накрахмаленном ситцевом платье в мелкий синий горошек, с кринолином, в шляпке и с зонтиком, а Сельма - тоже в крахмальном ситцевом платьице синими горошками, но не в шляпке, а в белом, домашнего пошива капоре, без зонтика и кринолина.
Внезапно поручик обернулся, посмотрел на вереницу женщин и детей. Кивнул и рассмеялся, явно радуясь, что они здесь, при нем.
- Раньше ни вы, ни я здесь не бывали, - сказал он, - так что давайте осмотримся хорошенько.
И они пошли дальше по улице, разглядывали дома, и каналы, и мостики, и экипажи, и гуляющий народ, и вывески, и уличные фонари, а больше всего, конечно, витрины лавок и магазинов.
Поручик Лагерлёф их не торопил, наоборот. Ему хотелось, чтобы они побольше увидели и получили как можно больше удовольствия.
- Здесь нас никто не знает, - сказал он. - Смотрите сколько заблагорассудится.
Мамзель Ловиса подошла к витрине модистки и, увидев там шляпу, отделанную белым лебяжьим пухом и бутонами светло-красных роз, остановилась, не выпуская Анниной руки. Пришлось остановиться перед шляпой лебяжьего пуха и поручику Лагерлёфу, и г‑же Лагерлёф, и Юхану, и Большой Кайсе с Сельмой на руках. Мамзель Ловиса о других не думала, стояла как завороженная, а поручик с удовольствием смотрел на охваченную восторгом сестру. Но в конце концов все-таки потерял терпение.
- Надеюсь, ты не намерена копировать эту шляпу, Ловиса? - сказал он. - Она, видишь ли, аккурат под стать семнадцатилетней барышне.
- Но ведь и старому человеку приятно полюбоваться этакой красотой, - отвечала тетушка Ловиса, которая была уже не первой молодости, хотя по-прежнему хороша собой и нарядна.
Оставив позади шляпу лебяжьего пуха, они подошли к ювелирному магазину, и тут остановился сам поручик Лагерлёф. Некоторое время он разглядывал перстни, браслеты, серебряные ложки, кубки и все прочее, выставленное на обозрение, потом тихонько чертыхнулся от удовольствия.
- Зайдемте-ка сюда, - сказал он.
- Но, Густав, - сказала г‑жа Лагерлёф, - мы же не станем сейчас покупать такие вещи.
Она положила руку ему на плечо, хотела задержать, однако он уже отворил большую стеклянную дверь и шагнул внутрь. Хочешь не хочешь, все последовали за ним: г‑жа Лагерлёф с Юханом, мамзель Ловиса с Анной и Большая Кайса с Сельмой на руках.
Когда они вошли, поручик Лагерлёф уже стоял у прилавка и беседовал с молодым приказчиком.
- Нет-нет, покупать я ничего не буду, - сказал он, - просто в витрине выставлено такое множество красивых вещиц, что мне захотелось зайти внутрь и полюбоваться всем, что есть в магазине.
Молодой приказчик, с которым он разговаривал, выглядел слегка огорченным и не знал, что ответить. А г‑жа Лагерлёф и мамзель Ловиса, каждая взявши поручика за плечо, пытались снова вывести его на улицу.
В эту минуту из дальней комнаты вышел сам ювелир. Наверно, услыхал, что в магазин зашли сразу несколько человек, и решил, что намечается крупная сделка. Он стал подле молодого приказчика, оперся ладонями на прилавок и приглашающим тоном произнес:
- Чего желаете, господа?
Поручик Лагерлёф еще раз объяснил, чего он хочет. Дескать, подумал, нельзя ли полюбоваться красивыми вещицами в магазине, просто полюбоваться, купить их он не может.
Ювелир слегка повернул голову, искоса взглянул на поручика.
- Вы, сударь, наверное, вермландец? - спросил он.
- Конечно, вермландец, разрази меня гром, - отвечал поручик Лагерлёф, - а то кто же!
Тут все рассмеялись, все-все, кто находился в большом магазине. Все приказчики и конторщики, смеясь, обступили поручика Лагерлёфа, а из дальних комнат вышла нарядная дама, жена ювелира, которой тоже захотелось узнать, по какому поводу в магазине такое веселье.
Однако г‑жа Лагерлёф и мамзель Ловиса Лагерлёф до того сконфузились, что предпочли бы дрожать от страха в бричке или плыть на пароходе по штормовому Венерну, лишь бы не стоять здесь, в роскошном магазине. И обе снова попытались вывести поручика на улицу.
- Идем, Густав! - твердили они. - Ради Бога, нам пора уходить!
- Нет-нет! - самым любезным тоном сказал ювелир. - Останьтесь, ради Бога! Мы с радостью покажем, что у нас есть!
Он отдал распоряжения приказчикам, и те принялись открывать шкафы, взбираться по лестницам и доставать с полок все, что там было, и вскоре прилавок сплошь был заполнен золотыми и серебряными вещицами. А ювелир и его жена брали каждую в руки, показывали посетителям и сообщали, для чего она потребна и как сделана.
Поручик Лагерлёф снял очки и, чтобы лучше видеть, протер их шелковым платком. Он хвалил и восхищался, брал в руки тяжелые серебряные кофейники, изучал узоры.
- Смотри-ка, Ловиса! - говорил он. - У самого суннеского пробста ничего подобного не найти.
В другой раз он поднес серебряный поднос к глазам Большой Кайсы:
- У осбергского великана посуда наверняка не лучше, Кайса.
Приказчики фыркали и хихикали, посмеиваясь над ними. Ювелир с женой тоже держались бодро-весело, но на иной манер. Они были приветливы, и поручик Лагерлёф явно вызывал у них симпатию. Немного погодя они уже знали, кто он и все остальные и что направляется он в Стрёмстад с надеждой вылечить ребенка, у которого что-то приключилось с бедром и который не может ходить.
Когда увидели, что все идет хорошо, г‑жа Лагерлёф и мамзель Ловиса успокоились и тоже принялись восхищаться. Г‑жа Лагерлёф очень обрадовалась, узнав старинный узор, украшавший серебряные ложки у нее в доме, а мамзель Ловиса пришла от сахарницы в неменьший восторг, чем от шляпы с лебяжьим пухом.
Когда они наконец вдоволь насмотрелись и стали прощаться, всем казалось, будто расстаются они со старыми друзьями. Ювелир с женой и все приказчики вышли с ними на улицу, так что прохожие могли подумать, будто они сделали покупки на много тысяч крон.
- Н-да, пожалуй, мне следует извиниться, - сказал поручик Лагерлёф, протягивая на прощание руку.
- Даже и не думайте, поручик! - воскликнул ювелир.
- Мы доставили вам столько хлопот, - виновато сказала г‑жа Лагерлёф.