…Через день назначается заседание Политбюро ЦК. Все получили проект доклада и в те времена еще считали, что могут влиять на содержание изложенных в нем концепций. Обсуждение разворачивается капитальное. Вроде бы все члены Политбюро равны, но начинают выступать по старшинству - кто ближе к председателю. И что я стал с печалью замечать, так это то, что все чаще и чаще превозносятся доклады генсека, его идеи. И вот теперь взахлеб говорится о тех или иных удачных положениях. Но затем и лишь как пустячки следуют некоторые замечания, редакционные поправки, и не по принципиальным вопросам. Однако Громыко, сначала активно предлагавший свои замечания по существу, скоро сник и стал помалкивать или говорить уклончиво, неохотно.
Когда заседание кончилось, Михаил Сергеевич сказал, как всегда:
- Посмотрите, что учесть. Разумеется, не все, что там наговорили.
С таким поручением можно легко отбросить все замечания, но мы стараемся взять все целесообразное, действительно улучшающее текст. Пролетают еще два дня работы, и текст готов. А время съезда приближается, уже начали съезжаться делегаты. Горбачев закрылся дома и читает текст вслух, выверяет время, когда делать перерыв. Часто звонит, спрашивая: что нового?
- Я еще кое-что поправил в тексте, - говорит Горбачев, - надо перепечатать несколько страниц.
Проходит еще пара часов, и поступает еще просьба перепечатать страницы, иногда те, по которым недавно прошлась рука генсека.
Вместе с Е. К. Лигачевым и Г. П. Разумовским Михаил Сергеевич формирует состав будущего Центрального Комитета партии. Это очень важная и ответственная часть всей работы съезда. Большинство членов Политбюро просто не знали, кого изберут, а кого освободят. Эта тайна - основа великой власти лидера - позволяла ему решать судьбу ЦК и Политбюро волевым путем. И мало кто знал, что это важнейшее решение - плод личных размышлений. Генсек определял, кто войдет в ЦК, а члены ЦК в благодарность выбирали его своим руководителем. По некоторым кандидатурам М. С. Горбачев спрашивал, скажем, Громыко: Не будет, Андрей Андреевич, возражений, если посла такого-то введем в состав ЦК?
Что мог сказать на это Громыко? Нет, не возражаю. И этим все завершалось. Лидеры могут говорить о демократии до тех пор, пока это не мешает им принимать решения. Впрочем, и делегаты съезда, воспитанные на старых традициях и хорошо помнящие итоги XVII съезда партии, никогда не станут возражать и высказывать свое мнение по кандидатурам. В лучшем случае, содрогаясь от собственной смелости, они, забившись в уголок, вычеркнут кого-то из списка. Но это им будет стоить таких нервов, такого напряжения, что в следующий раз они сильно подумают, прежде чем взять ручку и покуситься на чье-то имя. Смелее дело идет, когда проходит команда от руководителей делегаций. Но дается она начальством, и только доверенным лицам, а потому решительным образом повлиять на итоги выборов вряд ли может.
Гостиницы ЦК и Моссовета постепенно заполняются делегатами съезда. Размещение идет по рангам и делегациям. Приехавшие со всей страны, они заняты собой. Им нужно купить многое себе, домашним, знакомым, которые заказали столько вещей, что их нелегко перевезти даже поездом. Управление делами ЦК организует специальное почтовое отделение, которое отправляет покупки на места. На XXVII съезде, как решило Политбюро, делегаты получат более скромные подарки, но и они стоят не один миллион рублей. Это набор - кейсы, кожаные папки, часы, авторучки, ряд книг политического характера, изданных великолепно, специально для съезда. Кроме того, каждый делегат может пройти и купить в гостиницах другие вещи. Здесь работают специальные секции ГУМа, гастрономов. Из всех республик присланы деликатесные продукты национального характера. В общем, к съезду тогда готовились капитально. Но это был по существу последний съезд, где создавались привилегированные условия для делегатов. На следующем, чтобы получить порцию сосисок на завтрак, надо было выстоять в очереди.
…А пока Горбачев дома продолжал читать текст доклада, делегаты изучали нового лидера. Ореол славы его был тогда велик, однако какая-то недосказанность, неискренность, непонятность барьером разделяла людей и руководство. Это были первые трещины, развалившие в последующем всю партию, рассорившие народы, расколовшие страну.
И вот наступил день открытия XXVII съезда КПСС. 25 февраля 1986 года в 10 часов утра в огромном торжественно украшенном зале Кремлевского Дворца съездов появляются члены Политбюро ЦК, а также руководители делегаций зарубежных коммунистических и рабочих партий. Это всегда было величественным зрелищем. По существу, все руководство революционными, социалистическими движениями мира собиралось в этом алом зале Дворца, украшенном символами КПСС. Делегаты стоя приветствуют президиум.
М. С. Горбачев подходит к микрофону в центре стола Президиума и сообщает, что на съезд прибыли 4993 делегата из 5 тысяч, и объявляет съезд открытым.
В качестве генсека он впервые руководит столь многочисленным форумом, и каждое его слово в центре внимания делегатов.
На этом съезде особенно много гостей, приглашенных дипломатических работников, представителей прессы. Для всех интересен съезд, доклад Горбачева, как неординарные события в жизни нашей партии, страны, мирового коммунистического движения. Съезд открылся в лучших традициях прошлого, по сценариям, уже многократно апробированным. И закончился он так, как и намечался.
Многие считали: удался доклад, деловыми были выступления. Все прошло при единодушном одобрении документов съезда. Избрали тех, кого намечал М. С. Горбачев, в меру обновили состав ЦК, но и оставили много прежних руководителей.
Был доволен генсек и тем, что достойно ответил на попытку Шеварднадзе воздать хвалу Горбачеву. То ли увлекшись, то ли не перестроившись, Э. А. Шеварднадзе, по грузинским обычаям, "завернул" такой панегирик в адрес Михаила Сергеевича, с какими он выступал только при Брежневе. Зал замер. И в эти минуты замешательства решалась судьба авторитета самого Горбачева, его замыслов. Смолчи он тогда, и все бы поняли, что меняются не принципы, не методы работы - меняются лидеры. М. С. Горбачев сориентировался: он прервал Шеварднадзе и отмежевался от его похвал. Тогда у всех еще свежи были воспоминания о возвеличивании Брежнева. Конечно, сделать это было нелегко: они дружны с Шеварднадзе с комсомольских времен. Знали хорошо друг друга, поддерживали контакты. Во время отдыха Горбачева в Пицунде Шеварднадзе часто там бывал и часами беседовал с генсеком. И не случайно в последующем первой кандидатурой на пост министра иностранных дел стал Шеварднадзе.
- Я думаю назначить Эдуарда министром иностранных дел, - сказал он как-то таким тоном, который не вызывал сомнения, что вопрос предрешен.
У меня в то время складывалось неплохое впечатление о Э. А. Шеварднадзе, делах в Грузии. Смущало лишь, что у него не было опыта международной деятельности, и это могло произвести не самое лучшее впечатление.
- У нас, конечно, уже был один грузин, - продолжал Горбачев. - Но я Эдуарда знаю как способного и честного человека. Надеюсь, он будет следовать выработанной линии.
Я понял, что Горбачеву нужен был талантливый и послушный исполнитель и он надеется на свой выбор.
…И вот на съезде произошел этот инцидент. Из стенограммы его вычеркнули, но на слуху он остался, и охотников подыграть Горбачеву, похвалить его поубавилось. В последующие годы такие люди были очень нужны, чтобы поддержать генсека-президента, но теперь они молчали уже по другим соображениям. А те, что попытались упомянуть его имя, получали отпор со стороны других. На XXVIII съезде делегаты уже просили Горбачева отмежеваться от тех, кто подхваливал генсека, подыгрывал ему, но теперь он молчал.
Съезд обновил состав Центрального Комитета. Многие из прежних руководителей не попали в его число. Длительная работа Горбачева над списком не осталась бесследной: Пленум ЦК обновил и состав Политбюро. Замелькали новые имена - Л. Н. Зайкова, бывшего первого секретаря Ленинградского обкома партии; Б. Н. Ельцина, секретаря ЦК; С. А. Соколова, маршала СССР; Н. Н. Слюнькова, первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии; Н. В. Талызина, председателя Госплана СССР. В состав секретарей ввели В. А. Медведева, заведующего отделом науки в аппарате ЦК; В. В. Никонова, министра сельского хозяйства России; Г. П. Разумовского, заведующего организационно-партийным отделом, и А. Н. Яковлева, заведующего отделом пропаганды ЦК.
В партийном руководстве появилась поросль, доверчивая, преданная новому курсу, готовая решать все вопросы, которые выдвигает жизнь перед партией и страной.
Это были люди, как правило, не связанные с прошлыми ошибками партии, да и не знающие о них толком. Но многие не были обременены и опытом политической и хозяйственной работы крупного масштаба.
После XXVII съезда партии Горбачев осуществил распределение обязанностей между членами Политбюро и секретарями ЦК. Второй фигурой в партии, лидером, председательствующим на заседаниях Секретариата ЦК, а в отсутствие генсека и заседаниях Политбюро, стал Е. К. Лигачев. Как второе лицо в КПСС, он не только вел Секретариат ЦК, но и должен был осуществлять руководство всей идеологической деятельностью партии. Работа эта была ему достаточно знакома. Когда-то в начале 60-х годов он возглавлял отдел пропаганды и агитации в Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Е. К. Лигачев включился в эту работу активно и, как он все делал, решительно. Но этим же участком работы занимался и вновь избранный секретарь ЦК КПСС А. Н. Яковлев. В таком назначении тоже была своя логика. Александр Николаевич по характеру, подготовке до мозга костей идеолог, по существу вырос в недрах отдела пропаганды ЦК КПСС, где начал работать еще в середине 50-х годов. Он отлично знал дело, кадры идеологов и, как говорится, на пропаганде марксизма-ленинизма проел все зубы. Поручение двум секретарям ЦК заниматься одним и тем же делом объективно сталкивало двух руководителей КПСС, которые в прошлом, в 60-е годы, неплохо знали друг друга, а теперь рассорились в пух и прах.
Что послужило для этого поводом, сейчас сказать трудно. Но скорее всего, разные взгляды на один и тот же вопрос. Положение усугублялось тем, что это были два самолюбивых и властных характера. Один прямой и решительный, не знающий полутонов и не привыкший маневрировать, а другой - с мягкими повадками, просчитывающий многие ходы вперед. Такая "ссора" привела к тому, что в партии сложилось тяжелое положение. Разошлись в подходах по вопросам идеологии не только два руководителя, надвое раскололись все службы и кадры идеологического фронта. Одни прильнули к Яковлеву, другие - к Лигачеву. Началась склока, кончившаяся в конце концов драматически. Е. К. Лигачев назначал одно совещание и давал одни указания средствам массовой информации, а А. Н. Яковлев на другой день обесценивал указания на собранном у себя совещании редакторов или на основе личных контактов.
Через неделю такая ситуация менялась местами. И внутреннее напряжение достигло апогея. Разногласия перешли на заседания Секретариата ЦК, перекинулись на решения по иным вопросам. Снимались с рассмотрения без особой нужды те или иные проекты решений. В конфликт втягивались почти все секретари ЦК, и я не помню заседания, когда вопрос о деятельности идеологических служб, средств массовой информации не обсуждался бы на Секретариате или Политбюро ЦК.
В этих условиях Горбачев занимал довольно странную позицию. Он старался не вмешиваться в конфликт и с высоты своего положения наблюдал за битвой двух тигров. Осознавал ли он все ее последствия? Не думаю. Скорее, генсек не без умысла сталкивал своих соратников, исходя из того, что в этой борьбе они ослабят друг друга, будут ручными. Сначала он не ведал, что на политической арене разворачивалась не война амбиций партийных лидеров. Это было столкновение двух линий в деятельности партии, развитии страны - линии на сохранение социализма и линии на его дискредитацию, линии на укрепление Советского Союза и линии на его развал. И если бы Горбачев смог сразу понять происходящее, он не свалился бы в жернова изобретенной им машины и не был бы выброшен на свалку истории. Не наделенный стратегическим мышлением, генсек неловко суетился вокруг разожженного им костерка, подбрасывая туда дровишки, и радовался разгорающемуся пожару. Иногда спрашивал меня:
- Ну как, Егор с Александром все еще цапаются?
- Да там уже рукопашная началась, и каждый сторонниками обзавелся. Добром не кончится.
Он тихо и счастливо смеялся.
Разлад в деятельности Политбюро, аппарате ЦК и всей партии беспокоил Лигачева, и он часто приходил к Горбачеву с докладами о ненормальности сложившегося положения. Часто на жалобы Лигачева генсек коротко говорил:
- Держись, Егор. Действуй. У тебя все рычаги.
Правда, и А. Н. Яковлева поддерживал, хотя часто просил:
- Действуй, как договорились, но последи, Саша, чтобы не писали глупостей. Поговори с редакторами, но линию держи.
Бывало нередко и так, что генсек взрывался. Наслушавшись оценок публикаций членами политического руководства, он на Политбюро играл роль возмущенного, гневно и резко ругая редакторов и печать, просил А. Н. Яковлева навести порядок. Нетрудно догадаться, что в этом вопросе его почти единогласно поддерживали другие члены Политбюро. Но в наведении порядка А. Н. Яковлев предоставлял возможность действовать Е. К. Лигачеву. И Егор Кузьмич энергично брался за выполнение поручения, что в последующем ему обошлось довольно дорого. Средства массовой информации превратили его в мишень для своих упражнений в критике. В общем в средствах массовой информации второй половины 80-х годов воцарился хаос и препирательство, закладывались семена, всходы которых привели потом многих в шоковое состояние.
Надо сказать, что идеологической работе Горбачев отводил важную, но своеобразную роль. Он начал довольно часто собирать творческую интеллигенцию, писателей, журналистов, артистов, художников. Давал возможность всем высказаться, помногу говорил сам. Но люди скоро заметили, что приходят на пустопорожние встречи. Ни одна поставленная интеллигенцией проблема не решалась. Писатели жаловались на недостатки в издательской деятельности, а сдвигов фактически не было ни в чем. Люди говорили о своих профессиональных нуждах, но это был глас вопиющего в пустыне. Они делились своими соображениями об улучшении положения дел в экономике, культуре, образовании, но все оставалось как прежде.
Иногда ко мне по старой памяти заходили писатели и журналисты. Они сначала робко, в порядке совета, говорили, что ждут подобные встречи, осмелев, сетовали на их пустоту. Я и сам тогда до конца не понимал, почему так происходит. Что это: выпуск пара из перегретого котла в творческой среде или неспособность решить конкретные вопросы? И пришел к печальному для себя выводу - и то и другое.
К сожалению, время летит быстро. И многие заверения и обещания остаются пустыми словами. Эйфория веры в чудо с приходом нового лидера начинает проходить. И уже слышен ропот, недовольство. М. С. Горбачев весьма болезненно относился к критике. Собственно, его в жизни никогда и не критиковали. С одной стороны, было не за что - такие у него были должности, с другой - в крае власть была абсолютной. Разве только в центр шли анонимки. Да и то они возвращались к нему.
Поэтому первые публикации о социологических опросах, показавшие, что его популярность начинает снижаться, приводили его в неистовство. Я помню, как он болезненно реагировал на опрос, проведенный "Московскими новостями" среди пассажиров какого-то поезда. М. С. Горбачев метал громы и молнии, выговорил А. Н. Яковлеву за распущенность прессы, не репрезентативность опроса, ошибочность выводов о снижении рейтинга генсека. Тогда А. Н. Яковлев предпринимал меры, чтобы поправить дело, и рейтинг возрос.
Но спустя какое-то время с подобными выводами выступили "Аргументы и факты". Опять была неприличная сцена, кончившаяся тем, что на встрече с творческой интеллигенцией М. С. Горбачев принародно не удержался и сам разгромил газету, а редактора ее пообещал выгнать с работы. Ничего худшего, казалось бы, допустить было просто нельзя. И ответ последовал такой, что он моментально отрезвил генсека. За газету заступились другие средства массовой информации. Конечно же, Горбачев и так бы ничего не сделал с редактором в силу своей нерешительности. Но теперь он просто испугался. И этот испуг надолго охладил его пыл, началось заискивание перед прессой.
Журналисты, писатели, деятели науки и искусства, ценя начатую Горбачевым перестройку, тем не менее понимали, с кем они имеют дело. Нарастающее неуважение к руководству вылилось в анекдоты, пародии, карикатуры. Внешне казалось, что Горбачев не переживал из-за этого и к критике, насмешкам адаптировался, умел довольствоваться малым. Когда было особенно невмоготу, терпение кончалось и аргументов не было, он нередко угрожал своим уходом с того или иного поста. Но я знал, что он только пугает слабонервных и никогда никуда не уйдет: ему очень нравились занимаемые им посты, понимал он и свою ответственность за развал страны.
Пожалуй, больше других переживала Раиса Максимовна. Она часто звонила и спрашивала, какие настроения у интеллигенции, как тот или иной писатель, деятель культуры относятся к генсеку, что говорят артисты, на кого можно опираться. Я практически ничего не мог сказать об этой стороне дела - мало что знал. Теперь этими вопросами занимался И. Т. Фролов, другие помощники. Им вменялось в обязанность сохранять нужную направленность идеологии, знать настроения интеллигенции.