Отлаженная десятилетиями машина управления обществом еще безотказно работала, еще принимались, как прежде, решения и постановления, но чувства уверенности в правильности принимаемых мер среди работников партийного и хозяйственного аппарата уже не было. Иногда замечал, как на заседании Политбюро ЦК кто-то из руководителей министерств вдруг срывался и резко, порой саркастически говорил о готовившихся постановлениях, обстановке в стране, необязательности в выполнении планов. Но еще хуже было презрительное молчание или нежелание высказать свое мнение. Пожалуй, никто больше не боялся критики на Политбюро, она воспринималась с иронией и издевательством. После заседаний я видел, как кто-то из министров, копируя голос, интонации и жесты генсека, говорил, что нужно делать, и окружающие невесело смеялись.
Я все реже участвовал в подготовке докладов и выступлений. Видимо, Михаил Сергеевич чувствовал мое негативное отношение к словоблудию и привлекал новых людей, не так уставших от затертых слов, среди которых стало все больше появляться иностранных.
Как человеку из сельской глубинки, быстро поднявшемуся до вершин власти, генсеку нравились загадочные заграничные слова. Он на редкость быстро запоминал их, но не всегда понимал значение. Однажды он спросил меня:
- Скажи-ка, что значит брифинг?
Я объяснил, что это форма информирования представителей средств массовой информации. Он перепроверил его значение у Яковлева. С тех пор слово "брифинг" часто звучало в его речах, и, мне казалось, он стал обозначать им и совещания, и заседания, и собрания. Последнее время свой словарный запас Горбачев усиленно пополнял за счет понятий из языка западных стран и всячески украшал ими свою речь. И должен сказать, что это звучало действительно красиво: "надо дать брифинг для тружеников села" или "обеспечьте консенсус на брифинге". В общем что-то в этом духе.
Я не скрывал своего отношения к болезненному пристрастию генсека-президента много писать и говорить.
По этому поводу с ним был не один разговор. Еще в 1988 году в вечерние часы, когда Горбачев был расположен к душеспасительным беседам и можно было затронуть разные темы, я сказал, что очень боюсь девальвации слов. Наговорено за два-три года слишком много. Некогда покупаемые "нарасхват" его книги с выступлениями теперь начали залеживаться на складах, выцветали в витринах магазинов, не находя распространения. Нужно быть экономным на слова и говорить их только тогда, когда есть новые мысли, рассуждал я. Но это его только обижало. Чрезмерное количество речей, кстати, было очень частой темой и в наших беседах с некоторыми членами Политбюро ЦК, которые также считали, что только скупость в словах и щедрость в делах могут избавить генсека от насмешек.
Иногда, приезжая в Волынское, где не разгибая спины писали многие мои товарищи, я видел их неуверенность и обеспокоенность происходящим. Бригады консультантов ЦК, привлеченные работники из различных институтов для подготовки очередной речи или доклада М. С. Горбачева, не были, как прежде, полны энтузиазма по реализации той или иной идеи, заложенной в текст генсека-президента. Да и идеи были одна худосочнее другой. Среди Спичрайтеров" царила какая-то растерянность. Иногда мы обсуждали те или иные вопросы, просто говорили о сложностях, появившихся в деятельности партии, жизни общества. Конечно, не все были до конца откровенны. Но положение было таким, что люди уже не опасались говорить об ошибках, не скрывали свою обеспокоенность и тревогу состоянием дел в стране. Иногда товарищи спрашивали меня, все ли знает Горбачев, понимает ли он, чем может кончиться перестройка. И эти вопросы задавали люди очень высокой квалификации, с заметным положением в обществе. Не видя реальных перемен, они постепенно отходили от Горбачева, перестав консультировать его и помогать в подготовке речей.
Если почистить многие горбачевские выступления от эмоциональных наносов, навязчивых идей по переделке мира, то окажется, что в них есть вполне разумные и здравые рассуждения. Беда только состояла в том, что словами, какими бы они ни были мудрыми, у последнего генсека все начиналось и, увы, все ими заканчивалось. По части словотворчества Горбачев быстро превзошел всех своих предшественников и, думаю, по человеко-слову на единицу времени пребывания у власти надежно занял одно из первых мест среди лидеров послесталинского периода. Беда состояла в другом. Как оратор, трибун-трубач Горбачев в течение многих лет словом призывал массы на героические подвиги. Но сам не знал как и не умел воплотить в жизнь свои призывы. И если для разрушения действующей системы не требовалось много ума и навыков и тут он добился успеха, то процессы созидания оказались ему не по плечу. И эта переоценка влияния слова дорого обошлась народу. Почти семь лет бесперебойной и бесплодной говорильни не только остановили развитие страны, но повернули его вспять.
Талантливого руководителя от посредственности отличает не то, как он говорит и что говорит, а то, как он воплощает сказанное в жизнь. Не говоруны, а лишь великие организаторы добиваются намеченных целей и остаются в памяти народа. Именно они способны реализовать самые грандиозные идеи. Сколько бы ни топтали Сталина, справедливо критикуя его за уничтожение безвинных соотечественников, народ не выкинет его из своей памяти прежде всего потому, что он реализовал в жизнь многие национальные идеи и вслед за Иваном Грозным, Петром Первым, Екатериной Великой создал и укрепил могущественное государство, заставившее считаться с собой все страны мира.
И если общенациональные идеи отброшены и заменены лозунгом лавочников "обогащайтесь!", то с этого момента рушится все. Распадается некогда могущественное государство, его армия, деградирует производство, наука, образование, расцветает махровый национализм. Распродаются богатства страны от природных до культурных. И вот результат - жирный кусок для одних и благотворительная похлебка для других. Чтобы поставить державу на ноги, нужны достойные человечества цели и талантливые организаторы - люди с сильным характером, чистыми совестью и руками.
…Когда же я почувствовал первые признаки заката перестройки? Конечно, не о дате идет речь. Закат наступал постепенно, но стал ощутим, когда в словах и действиях М. С. Горбачева появилась неуверенность, когда начались метания в поисках новых методов хозяйствования, возложение вины за провалы на других, боязнь признаться в ошибках и взять ответственность на себя. По-прежнему звучали слова и принимались скоропалительные решения, не дававшие ничего. А может быть, все началось чуть раньше, когда окончательно распалось единство в действиях членов Политбюро, ЦК и правительства? Может быть. Но для меня все стало очевидным, когда Михаил Сергеевич стал говорить неискренне, неоправданно оптимистично, хотя знал положение дел в стране. Он все больше надеялся на некое чудо, которое поможет выбраться из зыбкой трясины.
А чудо было известное, заморское: "3апад нам поможет".
- Вы думаете, я экскурсии совершаю по западным странам? - оправдывался Михаил Сергеевич по поводу своих частых вояжей за рубеж. - Ошибаетесь. Выпрашиваю кредиты, экономическую помощь. Сейчас с итальянцами идут переговоры о кредитах, западногерманские банки готовы нам помочь. Американцы заинтересованы в развитии экономических связей. Не бросит нас Запад на пути реформ. Не в их это интересах. А мы получим передышку. Да и нам нужны мир, разоружение.
Так или почти так обосновывал генсек свои зарубежные поездки во время развала экономики нашей страны. Мне казалось, что Горбачев сам верил в эти сказки, и не было месяца, чтобы он не обещал золотого дождя от своих западных друзей. Но они обещания давали, а реальной помощи все не было. Ожидающих манны небесной западные лидеры просто водили за нос в надежде на полный крах восточного гиганта. Им не нужны были ни великий Советский Союз, ни великая Россия.
Чем тревожнее становилась обстановка в партии и стране, тем разнообразнее стали конфиденциальные встречи Горбачева с представителями разных движений. Он встречался с демократами и убеждал их в своей приверженности свободе, гласности, серьезным преобразованиям на пути демократических реформ. Но он заверял и сторонников курса постепенных преобразований, что только КПСС способна совершить перестройку и остается верным ленинским заветам.
Видя серьезность положения в экономике и необходимость когда-то отвечать за содеянное, генсек вынужден был перебежать на левый фланг сил перестройки и довершил развал государства уже под знаменами своих недавних критиков. Но до этого он неоднократно бегал от левого к правому борту тонущего корабля, путая всех и тая свои истинные намерения. Возможно, страх и не позволял ему осознать свои инстинктивные действия по спасению, но со стороны был лучше виден этот "заячий след" в политическом курсе.
Нельзя отбросить и того, что в партии чувствовали неискренность и нереальность многих предложений и проектов генсека, и это вело к разногласиям в партийных комитетах и организациях, среди членов ЦК. Выдвинув курс на демократизацию общества, Горбачев на январском Пленуме ЦК в 1987 году, как уже отмечалось, сказал, что избранниками народа и партии руководят аппаратчики, а не члены ЦК, исполкомов, Советов. И эту систему надо менять. Правда, он забыл уточнить, что всем правительством, Президиумом Верховного Совета страны, профсоюзами, другими общественными организациями фактически единовластно руководило Политбюро ЦК, а это значит - генсек и его аппарат. И перестраиваться надо было в первую очередь ему.
И тем не менее постановка вопроса о демократизации общества была правильной. Видимо, следовало сократить и аппарат управления, придать ему новые функции. Сказав о недостатках в работе, генсек приступил к конкретным действиям, и такого рода решения ему удавалось успешно реализовать. До недавнего времени функции управления народным хозяйством практически осуществлялись Политбюро и Секретариатом ЦК. Совет Министров оформлял многие постановления партийных органов или решал частные задачи, предусмотренные утвержденным планом действий. А это объясняет многое. Поскольку для принятия решений Политбюро требовалась квалифицированная проработка документов, в последние десятилетия в ЦК КПСС был создан мощный аппарат специалистов. В нем имелись не только отделы, занятые партийными комитетами и организациями, идеологической работой, но и подразделения, которые досконально знали вопросы машиностроения, строительства, химии, сельского хозяйства, экономики, науки и учебных заведений. В аппарате были весьма квалифицированные отделы оборонной промышленности, административных органов, международной деятельности и некоторые другие.
Ни один сколько-нибудь серьезный вопрос не обсуждался и не принимался в стране, не пройдя апробации в отделах ЦК КПСС. По многим проблемам проекты решений инициативно вносились на рассмотрение Политбюро отделами или Секретариатом ЦК и принимались как постановления Политбюро ЦК и Совмина СССР.
После Пленума ЦК по кадровым вопросам М. С. Горбачев дал поручение Е. К. Лигачеву и Секретариату ЦК внести предложения по резкому сокращению аппарата. Такая работа была проделана. Проект перед внесением в Политбюро М. С. Горбачев рассматривал лично и сам с пером в руке сокращал многие отделы вообще или "сливал" их с другими, уменьшал численность работников. Сокращение коснулось не только отделов, курирующих так называемые хозяйственные органы, но и чисто партийных и идеологических. Рассматривая проекты решений, готовя доклады, генсек часто приглашал работников, занимающихся обсуждавшимися проблемами, а также своих помощников. При этом он читал вслух документ, комментировал неудачные формулировки и с помощью присутствующих предлагал новые.
- Ну зачем нам отдел химической промышленности? - обращался он к присутствующим. - Убрать это все надо.
Во многом он был прав. Однако не в отделе машиностроения или строительства была загвоздка. Вся система руководства еще отражала требования командных методов управления времен войны, послевоенного восстановления. Менять надо было многое, но делать так, чтобы не разрушать экономику, не отбрасывать страну на десятилетия назад.
Начало раскола партии
28 июня 1988 года в Москве открылась XIX партийная конференция КПСС. Это была первая конференция за все послевоенные годы, - и нужда в ней состояла в том, чтобы принять ряд резолюций, других партийных документов и попробовать решить вопрос о доизбрании в состав ЦК новых членов. Правда, последнее намерение осложнялось тем, что на XXVII съезде забыли сделать запись, предоставляющую возможность конференциям доизбирать членов ЦК. Но сам факт проведения конференции и принятия на ней резолюций делал ее значительным событием в жизни КПСС. Там намечалось принять документы о демократизации советского общества, реформе политической системы, борьбе с бюрократизмом, межнациональных отношениях, гласности, правовой реформе и другие.
К середине 1988 года партия и общество, осуществляющие социально-экономические реформы, которые для многих стали неприемлемы, с одной стороны, как чересчур революционные и необычные, с другой - как рутинные, были растревожены, словно лесной муравейник. Шло размежевание и консолидация сил на иной основе, формировались новые течения. Гласность развязала языки всем, и прежде всего средствам массовой информации. В печати, по телевидению говорилась правда, полуправда и откровенная ложь. Сообщались невероятные факты из жизни партаппарата. Общество было наэлектризовано до предела, и все это вольно или невольно передавалось каждому коммунисту.
Выбор делегатов на конференцию претерпел серьезные изменения. Под общим настроением коммунисты выдвигали прежде всего тех, кто умел со страстью и накалом говорить, критиковать партийные порядки. В результате среди избранных было много не только толковых новаторски настроенных людей, но и явных популистов, стремившихся главным образом показать себя на экранах телевизоров.
Это была неповторимая конференция, с резкой критикой руководства, скандальными выступлениями. Начало им положил В. Коротич, редактор журнала "Огонек", заявивший, что, по его данным, на конференции присутствуют руководители-взяточники. Эти слова всколыхнули и взвинтили всех делегатов. Представитель Алтая сразу попросил назвать этих делегатов. Пришли к выводу о необходимости создания комиссии, которая могла бы расследовать справедливость этого заявления. Конечно, В. Коротич, делая подобное заявление, опирался на материалы следствия. Как позже выяснилось, следователи Гдлян и Иванов предоставили В. Коротичу материалы, из которых можно было сделать вывод, что ряд секретарей обкомов Узбекистана имели отношение к взяточничеству. С этим и выступил редактор "Огонька".
Особой новости для делегатов тут не было. "Узбекское дело" уже давно рекламировалось следователями в печати и по телевидению. На экранах телевизоров не раз можно было видеть груды золота и денег, изъятых у взяточников. Поэтому дополнительные факты возмутили только своей безадресностью, ибо бросали тень на всех делегатов конференции. Пока комиссия разбиралась в обоснованности заявления В. Коротича, пришлось вспомнить многое из того, что знал раньше по этому вопросу.
Начало всего, что связано с коррупцией в республике, уходит корнями далеко вглубь, переплетено с национальными традициями узбеков. Гостя всегда встречали подарками, высокого гостя - особенно. Даже в разгар следствия эти качества у узбеков не исчезли и они продолжали настаивать: так ведь дыню дарю, солнечный виноград. Но обычное, традиционное в последующем переросло в нечто другое, символические дары резко "подорожали", и тут, конечно, большую роль сыграли визитеры Москвы. В том числе на очень высоком уровне. Они сами ехали в Узбекистан с подарками. Получали ответные дары. От дорогих сувениров размягчались сердца, увеличивались поставки материально-технических ресурсов, расширялись площади мелиорированных земель. И замелькали дела группы работников "Сельхозтехники" и других поставщиков материально-технических ресурсов. Не зная многих тонкостей узбекских дел, "Правда" еще в конце 70-х годов невольно оказалась в центре этой истории. Сотрудники редакции высчитали, что удобрений и воды на тонну хлопка идет больше нормы, а это значило либо нерациональное использование того и другого, либо наличие излишних, скрытых площадей. Газета наступила на больное место руководителей республики, которые не хотели, чтобы кто-то знал о лишних площадях посева хлопчатника. Были и другие критические выступления по республике. В результате Ш. Рашидов неожиданно объявил врагом узбекского народа Л. В. Зимянина, тогдашнего главного редактора "Правды", и меня, в то время редактора сельхозотдела. Причем говорилось это в республике открыто при встречах многочисленных московских гостей.
Мне не раз рассказывали журналисты и писатели, часто бывавшие в Ташкенте на всесоюзных совещаниях, что кандидат в члены Политбюро Ш. Р. Рашидов называл Зимянина и меня врагами узбекского народа. Когда Зимянин ушел в ЦК КПСС, врагом остался только я. Мне было неуютно, а главное - непонятно, за что такая "великая честь". Но это не охладило моего желания публиковать статьи на темы производства, как тогда писали, "белого золота". И вновь самая негативная реакция. После одной из таких публикаций мне позвонил В. А. Карлов, заведующий сельхозотделом ЦК.
- Опять жалуется Рашидов, что-то вы там напутали, - посмеиваясь, говорил Карлов. - Он считает, что газета пишет, а работники ее хлопка в глаза не видели. Ты бы съездил туда, посмотрел. - Он смеется. Проработав в Узбекистане несколько лет вторым секретарем ЦК, знает все восточные приемы. И совет его поехать "туда" не случаен.
- Так не я же пишу о хлопке, - отвечаю Владимиру Алексеевичу. - Это делают корреспонденты, которые живут там не один десяток лет и дело знают.
- А ты все же поезжай, хуже-то не будет, - продолжает Карлов, - там много занятного.
Что же мне делать? Ехать я категорически не хочу, особенно в республику, где тебя объявили врагом народа. С другой стороны, и игнорировать рекомендации завотделом ЦК неудобно. О хлопке я действительно знаю только по книгам. В республике не был. Но я оттягиваю, как могу, поездку, пока не звонит один из помощников Л. И. Брежнева:
- А ты что, хлопка не знаешь, а посмотреть не хочешь. Статьи некомпетентные печатаешь. Ты давай-ка посмотри.
- Да меня там врагом народа объявили, куда же ехать, ведь и до греха так недалеко, - возражаю я.
- Да брось-ка, выбери время и поезжай, - завершает он.
"Ну и обложили", - думаю я. Видимо, Ш. Р. Рашидов, сам газетчик, старается показать достижения республики. Но все равно ехать не хочется. Да и обидно: вроде на поклон собираюсь. И я продолжаю тянуть.
Через несколько месяцев, где-то ближе к осени, неожиданно "подвертывается" подходящий случай для поездки в Узбекистан. В Ташкенте намечается выездная сессия ВАСХНИЛ по вопросам ирригации. Вот, думаю, и повод съездить. Было среди ученых ВАСХНИЛ у меня много друзей, и я, ничего не говоря корреспондентам "Правды" в Ташкенте, прошу академика Г. С. Муромцева, главного ученого секретаря ВАСХНИЛ, заказать мне гостиницу и скоро вылетаю с ним в Ташкент.