В первые годы работы на новом посту Михаил Сергеевич, как я уже говорил, был окружен заинтересованным вниманием ученых, литераторов, журналистов, политических деятелей, ему было легко встречаться с той частью интеллигенции, которая не только ждала перемен, но и искала лидера, способного объединить и возглавить все здоровые силы общества. Люди бескорыстно старались помочь Михаилу Сергеевичу, выдвигали новые идеи, приносили разработки, выношенные многими годами размышлений, и делали все, чтобы перестройка не только началась, но закрепилась, принесла положительный результат.
Это был период, когда большинство верило в возможности улучшения жизни в стране при Горбачеве, создания свободной творческой обстановки во всех сферах общества. Однако уже тогда настораживала некоторая скованность Михаила Сергеевича по отношению к тем, кто пришел помогать ему. Было такое ощущение, что он не до конца им верит, сомневается в искренности и потому никогда не говорит откровенно. Эта стена отчужденности, бездеятельности, некорректность в отношениях вели к тому, что многие стали искать предлоги для ухода от Горбачева.
Я знал о его старых, со студенческой скамьи отношениях с А. И. Лукьяновым. Мне всегда казалось, что давняя связь позволяет ему с доверием опираться на помощь и советы А. И. Лукьянова. Но этого не происходило. Он часто пренебрежительно говорил о Лукьянове, о его "профессорском" тоне, поучающих рекомендациях.
- Что он меня пугает негативным общественным мнением, почтой, - часто с возмущением говорил Михаил Сергеевич. - Меня поддерживает народ, и менторский тон неуместен.
Разумеется, я не знал всех тонкостей их отношений в прошлом и настоящем, но хорошо видел, что Горбачев с трудом переносил Анатолия Ивановича. Все это мешало деловым отношениям. Подливала масла в огонь и Раиса Максимовна, невзлюбившая дамскую половину семьи Лукьяновых. По некоторым репликам и замечаниям создавалось впечатление, что Михаил Сергеевич болезненно воспринимает популярность, которую приобретал А. И. Лукьянов в Верховном Совете СССР. Кроме того, Лукьянов был более начитан и образован, и это раздражало Горбачева. Он часто, не сдерживаясь, отпускал колкости в адрес Лукьянова. Конечно, у Анатолия Ивановича были свои недостатки - обидчивость, мнительность, но он честно исполнял свой долг и те указания, которые давал ему Горбачев. Это не спасло Анатолия Ивановича, и на VI Съезде народных депутатов СССР Горбачев фактически настоял на его виновности в августовских событиях и сдал прокуратуре для ведения следствия. Такое впечатление осталось у многих депутатов, да, полагаю, всех, кто видел эту омерзительную сцену по телевидению.
Я уже говорил о том, что рекомендовал М. С. Горбачеву А. С. Черняева в качестве помощника по международным вопросам. Это был по-настоящему грамотный и энергичный человек.
Работал он, как говорят, не за страх, а за совесть. Не было ни одного соглашения между СССР и другими странами, включая вопросы разоружения, которые миновали бы А. Черняева - горбачевского мини-Шеварднадзе, не были бы им обогащены и одобрены. Думаю, что не вина этого старого партийного работника, фронтовика, как мне когда-то казалось, преданного Родине, что он был втянут в подготовку документов, различных соглашений о разоружении, выводе войск и т. п. , нанесших урон нашему государству, армии, российским интересам. Генсек вводил в заблуждение и более опытных людей.
Вот почему я не удивился, когда однажды Горбачев сказал, что не все важные документы надо доверять Анатолию Сергеевичу.
- У него в семье пятый пункт не в порядке, так что ты строго секретную информацию не посылай, может далеко "убежать".
Это предупреждение его прояснило для меня и то, почему Горбачев так долго не хотел утверждать Черняева своим помощником.
Я не знал никого из семьи Черняева, не знал и о генетических корнях его родственников, но полагал, что Горбачев о своем окружении имеет проверенные данные и знает, кому и что можно доверять. Но все это выглядело как-то не по-людски, не по-товарищески.
Еще более шокирующим стало утверждение Горбачева, что его помощник В. Н. Игнатенко, устраивая интервью с ним, получает деньги от некоторых зарубежных представителей средств массовой информации. В это было трудно поверить. В. Н. Игнатенко много лет работал в аппарате ЦК КПСС, помогал писать книги Брежневу "Малая земля", "Возрождение" и другие. Его включили в состав группы литераторов, удостоенных Ленинской премии, присужденной за телевизионный сериал о становлении и развитии социалистического государства. Наконец, его неплохо знал и рекомендовал М. С. Горбачеву А. Н. Яковлев. Тем не менее, Горбачев, отказывая в доверии своему помощнику, ссылался на то, что имеет достоверные данные, и запретил направлять ему особо секретные документы, высказывая опасения, что они могут быть проданы иностранцам.
Не во всем доверял он и Шахназарову, часто жалуясь, что решения по карабахской проблеме утекают к армянской диаспоре.
После того, как с одного из заседаний Совета Безопасности утекла крайне доверительная зарубежная информация и стала достоянием тех, о ком в ней говорилось, он поручил В. А. Крючкову расследовать это обстоятельство, а также распорядился не приглашать больше на заседания Совета Безопасности своих помощников и советников. Да и круг доверительных вопросов для обсуждения на Совете был резко сужен.
Вообще-то среди помощников генсека своеобразное место занимал Георгий Хосроевич Шахназаров. Уже сам его внешний вид впечатлял своей монументальностью: густая шапка серебристых волос, мефистофельский профиль лица цвета старой бронзы с налетом патины.
В аппарате ЦК после начала перестройки многие узнали, что Шахназаров из очень древнего, кажется армянского или азербайджанского, рода, о чем Георгий Хосроевич много, но достойно говорил.
Шахназаров, разумеется, был замечателен не только своим благородным происхождением. Это был своего рода человек-реликвия. Он знал практически всех руководителей КПСС и мирового коммунистического движения. Георгий Хосроевич был в аппарате ЦК при нескольких последних генсеках. И при всех вождях был незаменим, плавно колебался в воззрениях вместе с линией партии. Сколько ему было лет, мало кто знал, да и не годы определяли его значение. Универсальность знаний этого человека обернулась способностью теоретически прокладывать дорогу всем руководителям, которые с удовлетворением узнавали, что, оказывается, действуют согласно марксистско-ленинской теории, во всяком случае, согласно чему-то научному. При Горбачеве талант Георгия Хосроевича расцвел и засверкал новыми гранями, потому что время востребовало именно таких людей. Георгий Хосроевич сидел всегда улыбающийся. Когда ему объясняли, о чем шла речь и что от него требуется, он преображался, дремлющий в нем талант просыпался и Шахназаров быстро набрасывал страницу за страницей хорошего текста. И если что-то оказывалось не так, то в отличие от других помощников не спорил, а писал другой текст, который был более правильным и еще ярче. Он мог писать на любую тему, шла ли речь об экономике, политике, армии, экологии, и все, что выходило из-под его пера, было талантливым.
- Какого журналиста удалось подцепить, - нередко восторгался Горбачев. - И не капризничал, соглашаясь работать. Не то что Ситарян, которого я несколько раз буквально упрашивал идти в помощники. А этот сразу как-то буднично, но достойно сказал: с вами - хоть куда. Каков, а?
- Ничего не скажешь, старый конь борозды не испортит, - поддержал я генсека.
- Вот именно. Еще бы поменьше ему представительствовать в международных организациях и болтать, особенно по телевидению.
- Ну этим-то все мы грешим, - успокоил я Горбачева.
Среди людей, которые обслуживали Горбачева, многие создавали весьма нервозную обстановку в аппарате. Каждый боролся за свое влияние, свои особые привилегии, а некоторые из них писали записки и жаловались на недооценку их роли. Обстановка усугублялась еще и тем, что недоверие президента стало распространяться и на высших должностных лиц. М. С. Горбачев был недоволен отдельными действиями Э. А. Шеварднадзе, полагая, что тот работает на себя и заботится прежде всего о росте своего авторитета. Лишился былого доверия А. Н. Яковлев, который, как считал Горбачев, также начал "вести свою игру". Михаил Сергеевич все чаще отправлял его на загородные дачи готовить те или иные документы.
Мне всегда казалось, что подлинный лидер, тем более такой огромной страны, как наша, не должен и не может копаться в мелочах и дрязгах, которые существуют при дворах практически всех фараонов. Следить, кто что сказал, как взглянул, куда и с кем пошел, - дело не великих мира сего, в лучшем случае их челяди. Да и то лишь при одном условии, что их не втянут в дворцовые интриги. Увы, Горбачев еще не достиг должного для государственного деятеля опыта и величия и втягивался в разного рода события, случавшиеся с его соратниками. Но особенно раздражала генсека-президента возрастающая популярность кого-то из них. Он никак не мог допустить, чтобы о том или другом из них много говорили и писали. Он буквально терял самообладание, когда узнавал, что кого-то хвалят сильнее, чем его. По опыту я знал, что этим людям скоро придет конец. Генсек-президент отправит их в политическое небытие.
Одна из глубоких причин краха Ельцина на поприще секретаря Московского горкома КПСС как раз и состояла в том, что о нем заговорили, и не только в Москве, как о смелом и решительном деятеле, громящем старые устои. Выступления его в московских газетах читали в разных городах страны, что выводило Горбачева из равновесия. Этого было более чем достаточно, чтобы Ельцина не стало в столице как лидера. Нечто подобное произошло и с некоторыми другими руководителями партии и государства. Почувствовав угрозу своему авторитету, он тут же неуважительно отзывался о людях, будь то премьер-министр, или министр иностранных дел, или секретарь ЦК.
Но столь же нетерпимым был он и к жертвам критики в печати или на сессиях Верховного Совета. Это практически означало, что президент скоро "сдаст" такого политического деятеля на съедение средствам массовой информации.
Вряд ли ошибусь, если скажу, что большинство своих соратников он подозревал в неверности и корысти, желании лишить его власти. Иногда дело приобретало анекдотический характер. Михаил Сергеевич не любил, как я уже говорил, когда ему звонили в загородную резиденцию. Однако сам звонил настолько часто, что, казалось, просто забывал, что пятнадцать минут назад уже разговаривал на данную тему. Иногда он и вовсе звонил без видимой причины.
- Ты где сейчас? - спрашивал он и, услышав ответ, говорил: - Ну хорошо, я тебе еще позвоню.
Поскольку подобные звонки шли и другим, я все больше склонялся к мысли, что эти проверки отражали мнительно-болезненное состояние человека, который мало кому верит. И в этом я скоро убедился.
В конце лета 1990 года, отдыхая в Крыму, Михаил Сергеевич неожиданно позвонил мне около И часов утра. По голосу, характеру разговора я понял, что он возбужден и расстроен каким-то происшествием.
- Ты знаешь, где сейчас Яковлев? - спросил он меня нервно.
Ответил, что не знаю, сегодня суббота и, наверное, где-нибудь на даче.
- Нет, нет, - быстро говорил Горбачев. - Я звонил на дачу - его там нет. Ну а хоть где Бакатин-то, ты знаешь?
Я удивился этому вопросу еще больше, теряясь в догадках: что, собственно, от меня требуется.
Ну где могут быть люди в выходной день летом, рассуждал я, ну не на даче, так, наверное, в лесу. Наконец, в речке купаются.
- Ты, как всегда, ничего не знаешь, - бросил он. - На месте нет и Моисеева, начальника Генерального штаба, - сказал Михаил Сергеевич трагическим голосом. - Мне доложили, что все они выехали в охотничье хозяйство. Если что-то узнаешь, позвони мне сразу. - И он положил трубку.
Разговор оставил у меня неприятное чувство и какое-то внутреннее беспокойство. Мне была непонятна его тревога от того, что кто-то выехал отдыхать в лес или на рыбалку. Но откуда он все это знает, находясь у моря? - задавался я вопросом. Видимо, кто-то постоянно и обстоятельно следил и информировал его по всем этим вопросам.
Минут через 40 раздался снова телефонный звонок. Михаил Сергеевич говорил, что дозвонился до машин, которые находились в лесу, где-то, кажется, в Рязанской области, но, кроме водителей, там никого нет, все куда-то удалились и к телефону не подходят. Водители пошли их искать.
- Зачем они там собрались вместе? Для чего кучкуются? Что они задумали? - нервно спрашивал Горбачев.
Я осторожно высказал предположение, что они собирают грибы.
- Да ты что, там ведь с ними еще несколько генералов, видимо, что-то задумали.
Настроение у меня было испорчено. Понял, что он будет звонить часто и я надолго останусь привязанным к телефону. Но позвонил Горбачев только поздно вечером и уже спокойнее сказал, что он разговаривал с Моисеевым и тот объяснил, что приехал в охотничье хозяйство отдохнуть и случайно встретил там Яковлева с Бакатиным.
- Но до Александра я так и не дозвонился, говорят, где-то в лесу. Это неспроста. От него я подобного не ожидал, - заключил Горбачев.
Я знал, что не очень он доверяет и Бакатину, особенно встревожившись, когда тот стал "набирать очки" своими выступлениями в Верховном Совете и на Съездах народных депутатов. Всячески уговаривал его выставить свою кандидатуру в президенты России.
- Рыжкова ему не обойти, - говорил он, - но польза будет - оттянет голоса.
Такие проверки Михаил Сергеевич устраивал часто, и, чем сложнее у него становились отношения с Яковлевым, Бакатиным или Шеварднадзе, тем пристальнее он следил за их деятельностью и часто говорил:
- Александр все рвется в лидеры, чего ему не хватает?
В ту пору, как я говорил, отношения между Горбачевым и Яковлевым были уже натянутыми, и Александр Николаевич все чаще подумывал о том, что надо уйти на другое место работы. Среди окружения Горбачева было какое-то поветрие - покинул президента его помощник академик Н. Я. Петраков, отдалился академик С. С. Шаталин. Сложил полномочия Шеварднадзе. Уже не было Н. И. Рыжкова, Е. К. Лигачева, таяло окружение в среде членов ЦК, решил уйти и помощник Горбачева Маршал СССР С. Ф. Ахромеев.
Этот честный и преданный Родине человек оказался в трагическом положении, приведшем его в конце концов к роковому решению. В августе 1991 года С. Ф. Ахромеева нашли мертвым в его кабинете. Его, солдата, прошедшего всю войну, достигшего высших военных должностей и почестей за службу народу, за заботу об обороне страны, теперь шельмовали за то, что приобрел какую-то утварь для дачи. Стыдно было читать в печати, слышать из уст народных депутатов, не знающих, что такое война, но превратившихся в пламенных борцов с привилегиями, о мифических Злоупотреблениях" маршала. Эта мелочность низких людей, у которых не хватило мужества если не защитить Ахромеева, то хотя бы избавить его от наскоков. Никто из них не возвысил голос и не сказал: люди, что же мы делаем с фронтовиком, человеком, которому столь многим обязаны? Где теперь эти люди? История поднимет из архивов стенограммы выступлений и назовет имена тех, кто травил нашу армию, ее заслуженных военачальников.
Меня, да и других поражала, глубоко уязвляла и позиция Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами страны, Председателя Совета Обороны, президента СССР М. С. Горбачева, который отступился от своего помощника, Маршала Советского Союза, широко известного во всем мире.
Мне пришлось быть вместе с Сергеем Федоровичем в США. Я видел, как американские военные, Р. Рейган с уважением и вниманием относились к С. Ф. Ахромееву. С почетом его встречали и тогда, когда он уже не был начальником Генерального штаба страны. И вот теперь его отдали на съедение мелким крохоборам. Разве такое предательство президента не могло не нанести незаживающей раны ветерану, старому солдату в маршальских погонах? И разве не наплевательское отношение лидеров государства, не пожелавших проститься с ним, привело к тому, что над могилой С. Ф. Ахромеева так преступно и грязно надругались мародеры?
А ведь, как я уже сказал, маршал готовился уйти в отставку. Месяца за два до случившегося С. Ф. Ахромеев подал заявление президенту о своем уходе и откровенно сказал, что в сложившихся условиях третирования его, шельмования военных, поспешного, непродуманного, а главное, одностороннего разоружения не имеет права занимать пост рядом с президентом и не будет участвовать в разрушении армии и государства. М. С. Горбачев был озадачен таким поворотом дел и просил Сергея Федоровича повременить, поработать еще. В свое время он привлек С. Ф. Ахромеева в свой аппарат, полагая прикрыть его именем те не всегда оправданные уступки, которые делались на переговорах с США в то время. Он и не скрывал этого.
- Понимаешь, зачем он мне нужен? - откровенничал Михаил Сергеевич. - Пока он со мной, решать разоруженческие вопросы будет легче. Ему верят наши военные и оборонщики, уважают на Западе…
Маршал СССР Сергей Федорович Ахромеев подал заявление об уходе от Горбачева, но события повернулись так, что он ушел из жизни, не в силах изменить своим принципам, присяге, товарищам по оружию, вместе с которыми прошел боевыми дорогами тысячи километров, укреплял армию, воспитывая солдат и офицеров в верности Родине.
Обстановка в окружении М. С. Горбачева накалялась. Она уже давно не была творческой. Если и в прошлом меня тяготил казенный характер работы, то со временем это стало уже угнетать. М. С. Горбачев последние два года был раздражительным, он все чаще срывался, не мог управлять своими эмоциями. Реформы давно перестали продвигаться вперед. На верхних этажах власти велась борьба нечистоплотными методами. Я подумывал перейти куда-то в газету или журнал и ждал подходящего момента, чтобы попросить об отставке, хотя предполагал, что встречено это будет болезненно. Но нужно было на что-то решаться. Посоветоваться об этом я мог, пожалуй, только с академиком Л. Ф. Ильичевым. Судьба свела меня с ним в начале 60-х годов. Было это так.
Вызывает меня как-то главный редактор "Правды" П. А. Сатюков и, не глядя на меня - имел такую привычку при разговорах, - говорит:
- Ильичев Леонид Федорович просил ему порекомендовать несколько журналистов для работы с ним, так я назвал и вашу фамилию.
Видимо, по моему выражению лица он почувствовал мое недовольство. Откровенно говоря, я тогда не знал толком, кто такой Л. Ф. Ильичев, но понял, что меня могут оторвать от дела, которое я любил.
- Да вы успокойтесь, рекомендовал я многих, поопытнее вас и постарше, шансов у них больше, - рассудительно, спокойным голосом продолжал П. А. Сатюков, - но и вы тем не менее не отказывайтесь, если спросят, иначе неловко будет.