Об этом я сказал Горбачеву. Он, как всегда, промолчал. Умение пропустить слова мимо ушей и оставлять вопросы без ответа было и осталось характерной чертой этого человека. Часто даже его "нет" означало согласие на действие. Иногда я обнаруживал, что, несмотря на молчание, высказанные ему кем-либо соображения и идеи не упали на бесплодную почву, а спустя время прорастали в действиях Горбачева как плод его размышлений. Некоторые идеи ждали не одного года, чтобы быть осознанными и вернуться в виде его собственного мнения. Умение присваивать чужие идеи развито у Горбачева до вершин совершенства. Но это никого не обижало, так как все отлично понимали, что у людей его уровня так, наверное, и должно быть.
В круг обязанностей Горбачева опять стали входить новые вопросы. Наряду с сельским хозяйством он курировал химию, легкую промышленность, торговлю, вел заседания Секретариата ЦК, а это значит в немалой мере участвовал в расстановке партийных и хозяйственных кадров. О том, что ему хотелось держать под контролем все новые кадровые назначения, я понял по одной реплике. Как-то в сердцах Михаил Сергеевич высказал свою обиду на Лигачева, который кадровые вопросы часто шел решать прямо к Черненко.
- Не советуется, сначала "туда" бежит, - с горечью говорил он. - Не ожидал я такого от Егора…
Однако умел сдерживать себя и с Лигачевым поначалу старался ладить. Но в памяти все хранил и при первой возможности устранил Е. К. Лигачева от решения многих кадровых вопросов. Работа эта была поручена Г. П. Разумовскому, бывшему председателю Краснодарского краевого исполнительного комитета. Но это было позже, а с середины 1984 года М. С. Горбачев развернул довольно активную деятельность в аппарате ЦК. Он много работал сам и заставлял трудиться других. Решение все большего числа вопросов старался замкнуть на себя. Действовал энергично и круто, часто не выбирая методов и слов.
А в это время болезнь К. У. Черненко неудержимо прогрессировала, и становилось ясно, что так долго продолжаться не может. Константин Устинович говорил все непонятнее, короткими фразами, с частыми придыханиями, бледнея и краснея от удушья. Разговаривать с людьми, встречаться с руководителями, особенно с зарубежными деятелями, ему становилось все труднее, тем более принимать непростые решения, которые выдвигала жизнь. Он уже не читая подписывал многие бумаги, с трудом выслушивал посетителей, и люди возвращались с таких встреч обескураженные. Все большее число партийных и хозяйственных руководителей шло за решением вопросов к другим секретарям и в Совет Министров СССР. Иногда знакомые заходили ко мне, и тогда происходили довольно откровенные беседы.
Члены ЦК, руководство страны разделились тогда на два лагеря. Наиболее древняя и консервативная часть все еще тянулась к Черненко, понимая, что только с ним можно удержаться и что его позиция отвечает их умонастроению. К Горбачеву и другим относительно молодым лидерам тяготела работоспособная часть кадров и тех, кто всегда умел держать нос по ветру. Многие из них, как говорится, плели кружева вокруг Горбачева или, как он выражался, "танцевали польку-бабочку". И это разделение кадров на сферы пристрастий и влияния в тот траурный этап развитого социализма мешало стране, компрометировало и без того терявшую авторитет партию. Вновь ухудшились дела в экономике, буксовало сельское хозяйство. Опять начались застолья, но теперь это напоминало пир во время чумы.
Канун больших перемен
Положение М. С. Горбачева оставалось неопределенным и неустойчивым. Окружение Черненко страшно боялось возвышения Михаила Сергеевича и делало все возможное, чтобы принизить его роль в партии. Во время болезни Черненко вести Политбюро Горбачеву по-прежнему не доверялось, хотя руководитель, возглавляющий Секретариат ЦК, мог председательствовать и на заседаниях Политбюро. В традициях партии это правило существовало многие годы. Теперь же заседания Политбюро откладывались, и лишь тогда, когда перерыв становился очень большим, Черненко в последнюю минуту звонил Горбачеву и просил провести заседание. Такая манера приводила в бешенство Горбачева. Он не был готов к ведению Политбюро, не знал вопросов во всей их глубине и искренне полагал, что подобные фокусы проделываются специально, чтобы поставить Горбачева в сложное положение, показать его некомпетентность. Не согласиться с ним в этом было трудно. Но Горбачев остывал и в конце концов был доволен, что может возглавить заседание и сесть на место председателя.
Перечень вопросов, выносимых в ту пору на заседания, определялся в значительной мере помощниками Черненко и К. М. Боголюбовым, возглавлявшим общий отдел ЦК. Учитывая болезненное состояние Константина Устиновича, повестки Политбюро готовились короткими, серьезные проблемы не выносились на обсуждение либо по ним не разворачивалась дискуссия. Заседания, как и во времена Брежнева, заканчивались за 30–40 минут принятием подготовленных резолюций. Во время своего председательствования на Политбюро Горбачев пока не менял практику, хотя уже и тогда старался обозначить глубину поставленных проблем, сложность их решения.
Близился август 1984 года. Погода стояла солнечная и жаркая, и врачи настоятельно рекомендовали Черненко уйти в отпуск. Е. И. Чазов, возглавлявший медицинскую службу обеспечения здоровья высшего руководства и связанный с Горбачевым давними приятельскими отношениями, постоянно докладывал ему о состоянии здоровья Константина Устиновича, других членов Политбюро, секретарей ЦК. Несколько раз я присутствовал при таких обсуждениях. Докладывая и в тот жаркий конец лета о необходимости отдыха и лечения Черненко, Чазов советовался с Горбачевым о трудностях, связанных с тем, куда ехать Константину Устиновичу. Одна из последних поездок Черненко к морю кончилась весьма плачевно. Он отравился копченой рыбой, и врачам едва удалось спасти его жизнь. Но с тех пор здоровье его ухудшилось настолько, что он стал фактически полным инвалидом.
Как истинный ставрополец, Горбачев на этот раз рекомендовал отдых в Кисловодске. Место это для отдыха действительно отличное: чистый и свежий воздух, есть все условия и для прогулок, и для лечения. В Кисловодске была построена специальная дача, укромно укрытая посадками деревьев и холмами от взглядов многочисленных отдыхающих. Туда-то и было рекомендовано поехать К. У. Черненко.
Но, видимо, врачи не знали, что прозрачный воздух Кисловодска по вечерам и ночью становился прохладным: с вершин гор в долину спускались остывшие, пахнущие свежим снегом воздушные потоки. Через несколько дней у Черненко началось обострение болезни в связи с простудой. Как-то в августовский полдень он позвонил М. С. Горбачеву. Я в это время находился у Михаила Сергеевича и слышал разговор по усиленной правительственной связи. Голос К. У. Черненко был слаб, прерывист. Он произносил несколько слов и замолкал, набираясь сил. Затем вновь быстро и невнятно говорил. Смысл всего разговора был тревожный. Константин Устинович не скрывал, что чувствует себя плохо и советовался, что делать дальше. Михаил Сергеевич успокаивал Черненко, считая, что это обострение болезни быстро пройдет и не надо делать поспешных шагов.
Несмотря на уговоры М. С. Горбачева переждать обострение болезни, консилиум врачей принял решение срочно эвакуировать генсека из неблагоприятного для его здоровья места под более надежную опеку московских медиков. Основания для этого, как выяснилось, были весьма серьезные. Болезнь ослабила Черненко, он с трудом вставал с постели, не мог стоять на ногах и уж тем более самостоятельно двигаться. Перед врачами, службой охраны стояла непростая задача - переправить генсека в аэропорт и доставить в столицу. Слава Богу, что заботливые и перспективно мыслящие руководители медицины и КГБ еще для Брежнева поручили сконструировать специальный лифт-подъемник, своеобразную лестницу-чудесницу, которая позволяла без особого труда поднимать высокопоставленных пассажиров на борт самолета. Без такой разгрузочно-погрузочной машины было уже трудно ездить в командировки Л. И. Брежневу, особенно после трагедии, происшедшей на Ташкентском авиационном заводе, где желающие взглянуть на генсека взобрались на леса, и эти конструкции, не выдержавшие многочисленных любопытных, опрокинулись, серьезно повредив плечо Леонида Ильича. Факт этот замалчивали, и о нем, видимо, мало кто знает, потому что в то время не считали случившееся специально подстроенным оппозицией покушением на лидера.
Во всяком случае, специалисты в спешном порядке создавали достойный наших руководителей самодвижущийся трап. То ли они долго проектировали, то ли не хватило каких-то деталей, но служба безопасности, чтобы не рисковать, приняла решение закупить подобный механизм за границей. Это импортное чудо техники и решили быстро перебросить на специальном самолете в Минеральные Воды. ВсеГ обошлось удачно и, главное, вовремя. Правительственные машины выруливали к взлетной полосе как раз в то время, когда заработал механический трап. Он поднял Черненко на необходимую высоту, и медики приняли больного в салоне правительственного лайнера.
Через несколько часов Константин Устинович оказался в больнице и началось его интенсивное лечение. Недели через две-три ему стало лучше. Он часто звонил Горбачеву, другим членам Политбюро, расспрашивал о делах, давал советы и поручения. Но холодок в отношениях его с Михаилом Сергеевичем оставался.
Болезнь Черненко серьезно повлияла на его работоспособность. Генсек вышел из больницы ослабленным и немощным.
Теперь на заседания Политбюро, как рассказывали, еще до того, как туда должны были войти его участники, К. У. Черненко часто практически вносили на руках, усаживали за стол председателя, пододвигали бумаги, затем приглашали занять места остальных. И он, задыхаясь и багровея, говорил несколько фраз, невнятно зачитывал то, что ему приготовили помощники. Время заседаний сократилось еще больше. Мне никогда не приходилось видеть среди членов Политбюро, секретарей ЦК столь панического настроения. Они предчувствовали исход болезни и понимали свою ответственность за рекомендацию Пленуму ЦК этой кандидатуры. Разговоры в ту пору среди них были откровенными, и многие из них мрачно смотрели на перспективу.
А в это время М. С. Горбачев разворачивал активную работу. Как второй секретарь ЦК, он хотел выступить на идеологической конференции, которая была определена решениями сентябрьского (1983 года) Пленума ЦК еще при Ю. В. Андропове. Такое выступление было важно для утверждения Михаила Сергеевича как второго человека в партии, как лидера, формирующего идеологию КПСС. Раньше на такой конференции должен был выступать К. У. Черненко, но ни по состоянию здоровья, ни по новому статусу генсеку было неудобно выходить на трибуну с докладом на подобной конференции, и этим инициативно воспользовался М. С. Горбачев, полагая, что идеология партии должна находиться в руках второго человека в стране. Так было при М. А. Суслове, и эту традицию стремились сохранить.
Когда решение о подготовке доклада определилось окончательно, Михаил Сергеевич пригласил своих помощников и сказал, что следует подобрать группу идеологов и приступить к работе над докладом. Такая группа была сформирована и утверждена. В нее вошли руководитель группы консультантов отдела науки ЦК КПСС Н. Б. Биккенин, директор Института мировой экономики и международных отношений АН СССР А. Н. Яковлев, заведующий отделом науки ЦК В. А. Медведев, директор Института философии АН СССР Г. Л. Смирнов, работник Госплана СССР С. А. Ситарян и несколько инструкторов и консультантов идеологического отдела. На 19-й даче в Серебряном Бору эта команда осенью 1984 года приступила к работе.
Оценивая с сегодняшних позиций подготовленный тогда текст, можно сказать, что он включал ту философскую концепцию перестройки всех сфер нашего общества, которая была затем развернута на XXVII съезде партии. Я всегда считал, что наши трудности коренились в значительной мере в недостатках, присущих действовавшим у нас в ту пору принципам экономического развития, узости рам. ок производственных отношений, политической системы. Методология планирования недостаточно развитой дефицитной экономики, сложившаяся в 30-е годы, тиражировалась и продолжала действовать даже в условиях, изменивших лицо страны. Она не соответствовала новым условиям, не воспринимала научно-технический прогресс, более того, активно его отторгала. Концепции развития экономики, сложившиеся в послевоенные годы и заложенные в планы двадцатилетней программы партии, привели к тому, что мы с достойной лучшего применения настойчивостью продолжали наращивать арифметически производство стали, цемента, угля, нефти, минеральных удобрений. И по этим показателям в 1980 году выполнили или сильно приблизились к намеченному рубежу.
Если бы в мировой экономике главными были именно эти показатели, мы, видимо, могли сказать, что верно решаем поставленные задачи. Но время, достижения науки и техники, структурные сдвиги в экономике западных стран сыграли с нами роковую шутку. Если это представить графически, то СССР к 1980 году, как я говорил, должен быть в одной точке, где, как предполагалось, окажется и Америка, и мы к намеченной точке приблизились, но США и ряд других капиталистических государств оказались совсем в другой стороне. Они не стали гнаться за валовыми показателями, а используя разделение труда, даже сократили производство многих видов продукции, таких, как уголь, нефть, металл, цемент, покупая это все за рубежом. Зато мощно нарастили электронную и химическую промышленность, развили аэрокосмический комплекс, добились многих других технологических преимуществ, особенно в машиностроении, за счет чего свели на нет все наши старания, обеспечив себе одновременно снижение затрат, повышение эффективности экономики, использование ресурсосберегающих принципов производства.
Советский Союз вел глобальное наступление по всему фронту хозяйственного строительства, а США вырвались вперед за счет своеобразных выбросов протуберанцев, на острие которых были достижения науки. Мы оказались не просто в тяжелом экономическом положении с отраслями-монстрами, требующими все новых и новых вложений. Экономика оказалась в отрыве от научно-технического прогресса. Наша модель развития с точки зрения эффективности экономики была тупиковой ветвью. Тем самым ЦК КПСС, Совмином СССР, планирующими органами, учеными-экономистами была совершена ошибка стратегического характера. Даже понимая неэффективность выбранного пути, руководители экономики не нашли в себе смелости сломать действующий принцип, использовать опыт капиталистических государств. Из критической оценки прошлого опыта и возникла идея структурной перестройки экономики, изменения принципов планирования, перехода на рельсы научно-технического прогресса. Нужно было экстренно решать эти проблемы, одновременно ускорив и социально-экономическое развитие страны, повышение уровня жизни народа.
Это была одна из идей, заложенных в докладе. Намечались там и некоторые пути решения проблем, те методы, которые позволили бы исправить положение. Между прочим, уже тогда был предложен метод более активного использования рыночных механизмов. Надо сказать, что в дискуссиях на эту тему в группе "спичрайтеров" выявились расхождения. Осторожно к этой идее относился и М. С. Горбачев, которому многократно приводились аргументы в пользу того, что рынок, товарно-денежные отношения существуют и при социализме и игнорировать такой метод в условиях кризиса в экономике нельзя. Но слишком глубоко засели тогда в сознании многие догмы, чтобы было легко от них отказаться.
М. С. Горбачев еще хорошо помнил все перипетии, которые развернулись вокруг вопроса о рыночных механизмах в середине 60-х годов, и чем кончилось использование шиковских методов. Он осторожничал. И его можно понять. Готовясь к новой должности, Горбачев, видимо, не хотел пугать тех, кто никогда не выговаривал слова "рынок" без бранных слов. А может быть, он действительно не знал этой проблемы и искренне верил, что развитой социализм уже не нуждается ни в каких рынках. Боюсь говорить здесь со всей определенностью, не зная точно, что созревало тогда в голове М. С. Горбачева, но полагаю, в отношении к рынку он исходил из многих вариантов, учитывая и свое будущее.
Доклад включал и другие концепции. Он опубликован и известен. Но вряд ли известны те трудности, которые возникли в связи с предстоящим выступлением М. С. Горбачева. Перед рассылкой документа секретарям ЦК, а такое правило тогда существовало и неизменно соблюдалось, М. С. Горбачев переговорил с К. У. Черненко. Константин Устинович, во-первых, встретил настороженно саму идею такого совещания, сказав, что в свое время был Пленум ЦК по этим вопросам и нет нужды их муссировать вновь. Но М. С. Горбачев был готов к такому повороту дела, ибо ему заранее стали известны аргументы, которые выдвигались окружением Черненко (а значит, и им самим) против выступления Горбачева на конференции. Михаил Сергеевич ответил тогда, что выполняет решения Пленума ЦК на этот счет, затем предложил, чтобы на конференции со вступительным словом выступил генсек. М. С. Горбачев умел уговаривать людей, тем более таких нестойких, как Черненко. Константин Устинович, насколько я его знал по работе в Верховном Совете СССР, а затем в ЦК КПСС, был неуверенным, колеблющимся человеком, который в глаза не любил или не мог отказывать.
Быстро сломался он и в данном случае, особенно когда речь зашла о его выступлении. Но на этом перипетии не кончились. Выступать Черненко, конечно, не мог, а направлять приветствие колебался. Кроме того, просмотрев доклад, к которому дали комментарии его помощники, он довольно откровенно высказался, что материал неудовлетворителен. В нем нет даже ссылки на выступление Черненко на сентябрьском (1983 года) Пленуме ЦК. Но и к этому Горбачев был готов. Он сказал, что считает необходимым цитировать Черненко не как бывшего руководителя идеологического фронта партии, а как нынешнего генсека. Были даны разъяснения и по некоторым другим позициям. Когда Горбачеву бывает что-то нужно, он выступает напористо, агрессивно и порой грубовато. Такой метод оказывается действенным, особенно с людьми деликатными, не хамоватыми. В общем стало ясно, что конференция состоится и выступать с докладом будет М. С. Горбачев. Он посмотрел замечания Константина Устиновича в тексте, попросил учесть некоторые из них, не носящие принципиального характера, и пошел на трибуну.
Многократно анализируя итоги этой конференции, ее содержательную сторону и внешний эффект, все больше прихожу к выводу, что она сыграла важную роль в судьбе Горбачева. Его заметила партийно-хозяйственная элита, причем заметила не только как агрария.
На трибуну поднялся моложавый, энергичный, по-своему симпатичный человек и произнес вполне квалифицированный доклад, в котором было немало свежих мыслей, намечалась большая перспектива.