Люди, а на конференции присутствовали главным образом творческие работники, наглядевшиеся на Брежнева, Андропова, Черненко, вдруг поняли, что есть новые молодые силы в руководстве партии, которые смогут изменить положение в стране. Велико было значение и философско-экономических концепций доклада, которые в будущем в той или иной мере были приняты на вооружение.
В целом аудитория с удовлетворением восприняла выступление. Хотя действовали силы, которые в ходе обсуждения доклада и позже в печати пытались исказить, приуменьшить его значение. Горбачев это хорошо запомнил и спустя годы продолжал перечислять имена людей и названия газет, которые не очень-то поддерживали его выступление в ту пору. Это отношение к докладу Горбачева определило судьбы многих идеологических работников, и некоторые из них, несмотря на все старания в будущем, не могли поправить ошибки. Горбачев не забывал обид и никогда никому не прощал промахов.
В канун конференции умер Дмитрий Федорович Устинов, и Горбачев почувствовал себя особенно беззащитным. Это было серьезным ударом по планам Михаила Сергеевича. Он тяжело переживал утрату и опасался возможных изменений в его судьбе. Но тяжелая болезнь Черненко, хорошо прошедшая конференция уже не позволяли так просто отодвинуть Горбачева.
Через несколько дней после конференции Горбачев с Яковлевым улетели в Лондон, где состоялась его первая встреча с М. Тэтчер. Эта дама уже тогда прозорливо разглядела в своем госте перспективного лидера. Но дело, видимо, было не только в прозорливости леди, но и в ее хорошей информированности. Думаю, уже тогда определенные силы Запада остановили свой выбор на Горбачеве как возможном лидере страны и по возможности поддерживали его.
Мне пришлось редактировать доклад для публикации, готовить другие материалы. Горбачев часто интересовался, как идут дела, давал различные новые поручения, тем более что политическая активность жизни общества нарастала. Приближались выборы в Верховные Советы Союза и РСФСР. Подготовка к этой кампании занимала много времени. Теперь я сидел за составлением предстоящих речей. В Верховный Совет СССР Горбачев дал согласие баллотироваться на Ставрополье, а в РСФСР положение для него поворачивалось по-новому. По установленному статусу второго лица в руководстве партией Михаил Сергеевич должен был избираться в Москве. И это его волновало, беспокоило и окружающих. Встреча с москвичами была ответственной: по существу должны состояться столичные смотрины "периферийного человека с перспективой". Ответственной была, разумеется, и поездка на Ставрополье.
Как второму лицу в партии, его выступлению отводилось больше половины полосы формата "Правды", тогда как просто члены Политбюро могли рассчитывать лишь на треть полосы. Это значило, что можно донести до читателя многие мысли, которые накопились у окружения Горбачева. Вскоре речь на встрече с избирателями была готова и назначена дата отлета в Ставропольский край.
А в это время накал "дворцовых" интриг и борьбы достиг апогея. Черненко болел и много времени проводил в больнице. Он чувствовал, как силы покидают его, а на горизонте мощно маячила непонятная, чуждая и даже враждебная для него и многих других моложавая фигура. Силы, группировавшиеся вокруг больного генсека, предпринимали последние попытки, чтобы не дать М. С. Горбачеву проявить себя как лидеру, идущему на смену К. У. Черненко. Если волей Д. Ф. Устинова удалось пересадить М. С. Горбачева за столом заседаний Политбюро на положенное место, то переход в кабинет второго лица пока не состоялся. Противникам М. С. Горбачева удавалось держать его в прежнем кабинете. Для тех, кто разбирался в партийной субординации, это был знак неполноценности второго секретаря ЦК. М. С. Горбачева все это сильно задевало. Формальным предлогом затягивания переезда было то, что К. У. Черненко, мол, еще не вывез из своего бывшего кабинета свои вещи. Сейчас он болен и ему не до того, чтобы разбираться, что взять, что оставить. Только в самый канун отъезда в Ставрополье неожиданно было получено согласие на переезд Горбачева в новый кабинет, расположенный на пятом этаже. В нем долгие годы размещался главный идеолог партии М. А. Суслов. Отдав команду немедленно переезжать, Горбачев с легким сердцем улетел в Ставрополь. Но борьба за высоты власти не была еще выиграна. С отъездом Михаила Сергеевича предпринимались попытки остановить его продвижение, не дать закрепиться формально как второму лицу в партии и государстве.
Разместились мы в краевой резиденции - двухэтажной вилле в центре города. М. С. Горбачев решил еще раз взглянуть на текст выступления. Он нервничал, вставлял все новые и новые фрагменты, что-то вычеркивал. Я опасался, что текст серьезно пострадает и его трудно будет спасти. Эти вставки, сделанные, как говорится, на ходу, за пять минут до выступления, никогда ни к чему хорошему не приводили, а часто являлись источником ошибок и недоразумений.
И вот в момент напряженной работы пришел представитель ТАСС и сказал, что принято решение для публикации выступления Горбачеву отвести в газетах место, как остальным членам Политбюро ЦК. Это он воспринял как тревожный знак, свидетельствующий о том, что развернувшаяся борьба привела к перевесу противников Горбачева. По просьбе Михаила Сергеевича я позвонил в его приемную в Москве, стараясь узнать, что там происходит и не приостановлен ли переезд в новый кабинет, но там сказали, что перенос вещей идет и вроде все спокойно.
Доложил обо. всем Горбачеву. Он выслушал нервно, заводясь от каждого слова "с пол-оборота", срывал неудовольствие на присутствующих. Давно заметил, что он может оскорбить собеседника в момент раздражения, даже когда кто-то высказывает дельные мысли. Не любил Горбачев советчиков, имидж вечного лидера не позволял ему прислушиваться к кому-то, принимать "чу-жую" идею сразу. Иногда в ответ на какое-то предложение говорит, что так и собирался сделать и все продумал и нечего ему подсказывать, либо, углубляя мысль, начинает развивать и обосновывать ее, демонстрируя свое понимание проблемы. Как мне говорили многие, такая реакция Горбачева отбивала охоту давать ему какие-либо советы, не создавала условий для плодотворной совместной работы.
Позже на заседаниях Совета Федерации в Ново-Огарево эта тенденция проявилась особенно ярко. В то время Михаил Сергеевич, видимо, слабо знал обсуждавшуюся проблему и не мог в заключительном слове отделить главное от второстепенного, обобщить мнения выступавших. Поэтому часто он подхватывал мысль какого-то оратора, перебивал его и начинал доказывать, что он так и думал и вот почему эта мысль правильна. Однажды Б. Н. Ельцин не выдержал и сказал, что пусть Горбачев не мешает и даст возможность завершить ему выступление. Сказано это было во всеуслышание и довольно резко. Впрочем, в 1991 году эти пощечины уже не обижали Горбачева. Он на минуту затихал, виновато смотрел большими карими увлажненными глазами на оппонента. Печально было наблюдать, как Михаил Сергеевич, человек, которому еще совсем недавно все внимали, все больше теряет лицо, заискивает и обосновывает свои суждения какими-то блеклыми неубедительными аргументами.
Вот и тогда, весной 1984 года, он, неуверенный и издерганный, упрекал в неспособности сделать выступление так, как нужно, хотя перед этим все было им одобрено. Впрочем, Михаил Сергеевич был отходчив, быстро менял настроение и не помнил те некорректности, а то и грубость, которые допускал по отношению к другим. Несмотря на это, я тогда старался все-таки высказывать ему свои соображения и что-то советовать. Мы серьезно еще в дни подготовки поездки разошлись с ним относительно программы посещения Ставропольского края. Он хотел побывать в самых дальних, самых глухих селах, на мелких фермах, где никогда не был. Я исходил из того, что Горбачев должен, напротив, встречаться с крупными коллективами, побывать на промышленных предприятиях среди рабочих, ибо селяне его знали лучше, посетить институт или что-то в этом роде. Такую мою линию, когда я ее изложил, поддерживал и В. С. Мураховский, первый секретарь крайкома партии, человек мудрый, опытный и доброжелательный, но Горбачев был упрям, и только после двух дней поездок, когда он встретился в дальних селах с 4–5 десятками животноводов и чабанов, свезенных для этого за десятки километров, Михаил Сергеевич понял, что совершает ошибку. Во-первых, народу собиралось немного, а во-вторых, газеты практически не могли быстро публиковать отчеты о его встречах в силу того, что это были отдаленные районы. Материалы задерживались, становились неактуальными. Только когда была изменена схема поездок, дело пошло лучше.
Во время посещения Горбачевым края он решил завернуть к матери. Мария Пантелеевна жила в селе Привольное Красногвардейского района. Дом ее был небольшим, но ухоженным, аккуратно оштукатуренным и покрашенным. Обустроен был и участок: заасфальтированные дорожки, добротные хозяйственные постройки. К приезду гостей в доме готовился ужин, на который были приглашены несколько человек - родные и близкие, секретарь райкома партии, похожий на Горбачева до такой степени, что можно было их спутать. Были приглашены я и начальник охраны. Остальные сопровождающие ужинали в другом помещении.
Это был ужин-ритуал. Приготовлены любимые крестьянские блюда, простые, но вкусные.
Подняли по рюмке водки, в том числе и Мария Пантелеевна, в которой чувствовалось еще крепкое здоровье и сила, проглядывали следы былой красоты.
Подходили все новые люди из села, здоровались, скромно присаживались за стол, вспоминали прошлое. Но я заметил одну деталь: никто не заискивал перед М. С. Горбачевым, никто не стремился сказать приятное. Крестьяне - люди солидные, и не в их нравах угождать, особенно тем, кого знали еще пацанами, бегающими "под стол пешком".
Дом, в котором мы ужинали, был построен сравнительно недавно. М. С. Горбачев вырос в другой, видимо, уже развалившейся хате. Но чувствовалось, что эта земля - гнездовье Горбачевых, их родственников и родственников их родственников. Из этих поездок, посещения дома, рассказов Горбачева и Раисы Максимовны, многих ставропольчан у меня складывалась довольно полная картина быта и нравов этого "святого семейства", его радостей и трагизма.
Эту поездку в Привольное я вспомнил, читая газетные публикации о дальнейшей судьбе дома и Марии Пантелеевны. Лишение Горбачева всех должностей, переход его на пенсию самым печальным образом отразились на жизни его матери. Местные власти перестали проявлять прежнюю заботу о Марии Пантелеевне, отвернулись от нее и многие соседи. К старшему сыну она ехать не могла и не хотела, хотя бы потому, что отношения ее с Раисой Максимовной были напряженные и неприязненные. Даже в пору серьезной болезни в конце 80-х годов Мария Пантелеевна отказалась лечиться в Москве, не желая видеть невестку. Наверное, все эти причины и вынудили Марию Пантелеевну принять опекунство от А. Разина, возглавляющего музыкальную студию "Ласковый май", и продать студии свой дом. Но одинокому старому человеку все равно было трудно, и скоро она переехала к младшему сыну Александру, хотя его жилищные условия были несравнимы с возможностями бывшего президента СССР.
В 1994 году Горбачев, гонимый то ли угрызениями совести, то ли нелестным общественным мнением, то ли потерей недвижимости, приехал в Ставрополь. Как мне рассказывали ставропольчане, это было печальное явление. Краевое начальство не встретило и не приняло его, не захотели увидеться с ним и многие старые знакомые. Люди, знавшие его, переходили на другую сторону улицы, чтобы не дать воли своему гневу. Михаил Сергеевич прошелся по городу в сопровождении своей охраны и скоро уехал в Привольное. Он звонил руководителю "Ласкового мая", проявив в разговоре прежнюю напористость. То ли тон изменил ему, то ли время для такого тона прошло, но желаемого экс-президент не достиг и втянулся в судебную тяжбу: "Горбачев против "Ласко-вого мая".
…После выступления М. С. Горбачева перед избирателями, во время которого он сильно нервничал, ибо стояли камеры центрального телевидения и речь должна была прозвучать на всю страну, прощального ужина, когда все с облегчением расслабились, мы погрузились в самолет в надежде чуть-чуть отдохнуть и отвлечься.
Офицеры охраны, врач и я, как всегда, сидели вместе в одном из салонов самолета, пили чай. Никогда ни раньше, ни позже я не испытывал желания сидеть с четой Горбачевых и ужинать в их кругу. Это были обычно вымученные сидения, хотя не могу сказать, что кто-то из них когда-нибудь был негостеприимен. Раиса Максимовна старалась постоянно угощать, но что-то мешало чувствовать себя легко и раскованно. Не раз я слышал и от других, что между четой и гостями висел незримый занавес, царила неприязненная аура, господствовала обстановка отчужденности, отсутствовала простота в отношениях.
Неожиданно меня пригласили в салон Горбачевых. Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна предложили сесть, угостили чаем. И вот тогда произошел разговор, который запомнился и покоробил меня, хотя я старался не подать виду. Мне было сказано, что я оправдываю надежды четы и что они решили оставить меня в качестве помощника. Были какие-то анкетные вопросы, какие-то советы и пожелания, но внутренне я весь негодовал, плохо слушал и слышал, а при первой возможности ушел.
Что же происходит? - думал я. Казалось, что мы делаем одно общее дело, а выходит, что мою аренду просто продлили. К Горбачеву я шел не за чинами, так как понимал, что буду работать плохо - выгонят, а хорошо - никуда не отпустят. Желание было одно - насколько можно помочь энергичному человеку в улучшении дел в стране, укреплении ее экономики, улучшении жизни людей. Я всегда гордился страной, в которой жил сам, жили мои предки, родные, друзья, знакомые. Гордился тем, что в великой стране у меня много друзей - и не только в Москве, но и в республиках - грузин, армян, узбеков, таджиков, украинцев, белорусов, молдован, казахов. И я искренне любил и уважал народы, которые в трудную военную годину встали плечом к плечу с русскими, белорусами, украинцами и отстояли нашу общую великую Родину от фашизма, принеся огромные жертвы. С благоговением относился я к узбекам, казахам, туркменам, таджикам, всем, кто поделился хлебом, дал кров эвакуированным женщинам и детям из многих западных районов страны в годы войны, кто приютил и воспитал сирот. Я сам был в эвакуации и считал, что нет такой силы, которая заставила бы забыть об этом бескорыстном подвиге братства всех народов Советского Союза.
И я шел работать с одним из лидеров партии, чтобы помочь сделать страну столь же экономически мощной, сколь велика была ее духовность, отлично сознавая, что предстоит изнурительный труд. Но я не мог ни по характеру, ни по моим убеждениям превращаться в чью-то личную вещь да еще видеть, что твою судьбу определяют семейно. И если добросовестность в работе воспринята как покорность, то это была серьезная ошибка. Попытка устроить трехлетний экзамен, а потом величественно объявить, что мне разрешают и впредь работать по 16 часов в сутки, выглядела смешной. Тогда я серьезно задумался, смогу ли работать с человеком, который неверно истолковывает мое сотрудничество с ним, смотрит на подчиненных как на своих дворовых. Я искал объяснения такому поведению и все больше склонялся к мысли, что быстрый подъем этого крестьянского парня к вершинам власти опередил рост его культурного уровня, интеллигентности. Я и прежде замечал за Горбачевым какое-то чванство, проявление барственности, пренебрежение к подчиненным. В общем оправдывались слова, которые говорили о Горбачеве ставропольчане, хорошо изучившие этого человека: ты ему будешь нужен, пока полезен. Так сказал М. Михайлов, хорошо знавший Горбачева и с которым мне пришлось работать в начале 60-х годов.
Но общее дело, которое пойдет на благо нашей Родине, заставляло меня перешагнуть через личные обиды. И я старался стать выше, как тогда еще казалось, неловкости в выражении Горбачевым своих желаний. И тогда и позже я искренне, без колебаний отдавал все силы для улучшения дел в стране. 1988 год стал для меня годом прозрения. Я вдруг обнаружил, что судьба государства, рост его могущества - не главная цель Горбачева. На волне царившей тогда эйфории в его поведении начали просматриваться тенденции вождизма, себялюбия, корысти, популизма. Дела отходили все больше на второй план. Для меня это был сигнал, я внимательнее стал анализировать обстановку, но не меньше, чем прежде, трудиться, обязанности свои выполняя честно.
…Близилась весна 1985 года. Завершались последние акты драмы с участием еще одного лидера великой державы. К. У. Черненко был настолько серьезно болен и слаб, что практически не мог стоять. А в это время начинались выборы в Верховный Совет РСФСР и Константину Устиновичу предстояло баллотироваться в Москве. Учитывая его состояние здоровья, все заботы по организации выборов взяли на себя лидеры партийной организации столицы. В. В. Гришин, первый секретарь горкома КПСС, сам занимался избирательной кампанией генсека, собирал представителей общественности Москвы. От имени Черненко зачитывалось его предвыборное выступление. Такая акция не успокаивала людей, а лишь порождала различные слухи о здоровье Константина Устиновича. Говорили, что Черненко уже недвижим. И это было недалеко от истины. - Тогда в больнице была организована запись его выступления по телевидению, вручение депутатского мандата. Рядом находился Гришин, некоторые другие партийные и советские работники Москвы. Эта телевизионная демонстрация "мощей", как злословили тогда, скорее напугала людей. Многие увидели не просто предвыборное выступление, а завещание Черненко, передачу им власти "по наследству", представление нового лидера - В. В. Гришина. Обеспокоило это и Горбачева, а также многих других геронтофобов, кто уже начал опасаться престарелых лидеров.
М. С. Горбачев и раньше хорошо представлял, что в Политбюро, аппарате ЦК имеются влиятельные силы, которые его не приемлют. Теперь это воспринималось уже как организованное действие, благословленное некоторыми авторитетами в Политбюро. Но если кто-то и надеялся выдвинуть Гришина на первую роль, то замысел такой был нереален. Еще минувшим летом авторитет московского лидера был подорван. Ему ставилось в вину вскрывшееся взяточничество некоторых руководителей столичной торговли, приписки в жилищном строительстве, о чем подробнее будет сказано дальше. Средства массовой информации сделали свое дело, и слухи о нечистоплотности руководства Москвы дошли до партийных организаций, всего населения столицы.
Как ни тяжело было физическое состояние К. У. Черненко, но ой то ли под давлением семьи, то ли с подачи подхалимов вдруг спешно начал заниматься личными делами. Н. Е. Кручина, управляющий делами ЦК, которого я знал много лет, не раз с озабоченностью говорил, что на него идет сильное давление по заселению генсеком и его детьми новых квартир. Константин Устинович решил перебраться в квартиру, построенную для Брежнева в доме на улице Щусева. Дома этого я не знал, хотя до меня доходили слухи, что брежневская квартира была великолепной и большой, с хорошей планировкой. В том же доме жили М. С. Горбачев и некоторые другие руководители ЦК. Н. Е. Кручину беспокоило, что готовую квартиру теперь предстоит заново отделывать, обставлять мебелью из карельской березы, а это дорого и с материалом довольно трудно. Но поручение есть поручение, и он вынужден спешить, так как установленные сроки коротки. Знавший о заботах Кручины М. С. Горбачев был недоволен таким усердием управляющего делами ЦК и не раз с раздражением говорил, что Николай Ефимович лебезит перед Черненко и выполняет все причуды семьи.
- Видел, как Николай старается, землю роет, - говорил он иногда в сердцах.