Позвал к себе Петю, который мучится над тем, являться ли ему в военкомат. Я и начал с этого, и Петя мне сказал, что воевать не хочет, что его товарищ убил финна и бородка мёртвого человека, торчащая из снега, осталась у него в глазах и его преследует.
- А я бы с ума сошёл от бородки, - сказал Петя.
- Петя, - сказал я, - у меня создаётся трудное положение.
Молчит.
- Хочешь, расскажу?
- Нет.
- Может кончиться бородкой финна.
Молчит.
- Ну?
- Решайте сами.
Я понял, что дружба наша в этот момент окончилась. С Лёвой и говорить нечего. Итак, единственная опора - В.: она как надежда.
17 марта. Чувство такое, словно с тебя живого сдирают шкуру. Зашёл к Е. П., разговорились, и оказалось, что она согласна теперь на мою жизнь с В.
- Прощай, - сказала она.
- Здравствуй! - ответил я. И мы крепко поцеловались.
Однако к вечеру выяснилось, что и Аксюша имеет претензии на комнату, и Павловна, и Петя, и нам с В. надо идти вон, - что я гол как сокол.
18 марта. Ночь опять мало спал. Но утром почему-то встал с мирным настроением, хорошо поговорил с Аксюшей и с Павловной и почувствовал, что если в этом тоне действовать, то всё можно устроить по-хорошему. В 12 встретился с В. в Третьяковке, и пошли обедать в ресторан. Историю вчерашней борьбы я ей передал, как было: то есть что я, услышав из уст Лёвы угрозу ей, бросился на колени умолять Е. П. о прощении, чтоб отпустила меня. Вся история потрясла её.
Весна приостановилась. - 10°. Е. П. утром встретилась в коридоре и, увидев меня, зарыдала, и долго мы с Аксюшей не могли её унять. От жалости В. закрывается туманом, и её чувствуешь вроде как бы категорический императив: "Надо!" - и больше ничего.
Глава 12
Жалость
Вчера она сказала:
- Если мне придётся от вас уйти, то я вернусь к мужу, для себя жизнь кончится, а он будет счастлив.
- Какое же может быть ему счастье? - подивился я.
- Он иногда говорил: "Мне хорошо, плохо только, что тебе не так, как мне..." А вы куда, если мы расстанемся?
- Не знаю, - ответил я, - занимался охотой, потом автомобилем... Наверно, займусь самолётом!
- Вот вы где-то написали, - сказала она, - как страдает глухарь в своей любовной песне, и потом сказали, что все животные переживают любовь как страданье; только человек сделал из любви себе удовольствие. Теперь по себе можно понять, какое это "удовольствие".
- Не все же, - ответил я, - не одни муки, есть и сладость.
- Мало у нас сладости было, - сказала она.
В сущности она, всё она платит и по моим долгам!
- Так вот, - сказала она, - если мы решили жить вместе...
Я глаза вытаращил:
- Да разве вы не решились?
- Нет, у меня решено, я же сказала вам, что у меня решено и всё кончено.
Значит, обмолвилась...
Без сомнения, она мучается, колеблется, страдает и в то же время однажды что-то поняла (что можно перейти через долги), и это стало у неё категорическим императивом.
Её письмо в эти дни:
"Простите меня, что я Вам, измученному, говорю о себе. Но кому же мне пожаловаться, как не Вам, когда мне больно? Я ещё никогда такой боли с Вами не испытывала, как после сегодняшнего нашего расставания, и единственное облегчение - беседа с Вами. Надо ещё пережить длинную ночь и ещё полдня, пока мы снова будем вместе. Я нашла несколько мыслей, на которых попробую утвердиться. Им, а может быть, и Вам это кажется сомнительным, но я люблю Вас, и сегодня больше, чем вчера, потому что ещё больше Вас узнала. И так я, может быть, буду любить Вас всё больше и больше и всё больше буду мучиться.
Я чувствую как бы нить, идущую от меня к Вам, но она протянута в пустоту, потому что Вы далеко. И вот по этой нити непрерывно идёт боль, она прекращается, только когда я принуждена отвлечься каким-нибудь делом (в школе - забываю). Это - от пространственной разделённости. Когда я с Вами - мне всё не кажется таким безнадёжным и страшным.
Как только Вы около меня, я представляю себе, что держу Вашу голову, и вся боль прекращается. Не упрекайте меня, что Вы зажгли этот огонь, - он из сердца. Если б никогда страсть не вернулась в Ваше чувство ко мне (чего Вы так нелепо боитесь), мне довольно, поверьте, Вашего внимания, общей мысли и простой пространственной близости. Так мне кажется сейчас... Но быть вместе и в то же время врозь - я не вынесу. Я мучаюсь от этих встреч, каких-то краденых, в ресторане, в вестибюле... Что же будет со мной, если у Вас не хватит сил и Вы сдадитесь!
Я доверяю Вам, может быть, Вы и вправду умней меня своим особым умом, но не он ли наделал все эти беды? Помните, как Вы меня убеждали, что Е. П. давно живёт одна и привыкла к Вашей свободе, а что сыновья - те всё понимают и, конечно, поймут и будут друзьями. Что это было - страх взглянуть правде в глаза и в то же время страх меня потерять или Вы правда не понимали обстановки и людей?
Может быть, эта Ваша "кривая" нас и вывезет. Но когда? И я хочу достичь временного покоя в полном полагании на Вас, а с другой стороны, готовлю себе защиту - мысль, что мне эта любовь дана не будет, что я не достойна радости. Я готовлюсь расстаться с ней, в то же время всем существом своим надеюсь на Вас. Я хочу просить Вас не видеться со мной, потому что я не могу быть сытой беседой на улице, и душа потом болит вдвое сильней.
Не думайте, что это слова. Это правда. Я буду пока жить своей привычной жизнью, работать, заботиться о маме, считая Вашу любовь мечтой. Эта мысль будет защитой, потому что я, с тех пор как Вас люблю, стала беспомощной и мне всё становится сейчас не под силу. Мне легче было бы жить на Вашем месте: у Вас в руках действие, а у меня полная зависимость и ожидание. Когда Вы освободитесь - Вы придёте за мной. Не насилуйте только себя - мне вымученное чувство не даст радости. А я устраняю свою волю и ум.
Продолжение утром. Только ночью я поняла: Вы просто усомнились во мне под влиянием домашних, может быть, усомнились даже в своём ко мне чувстве. Вы предложили мне временно поселиться с Вами в чужой квартире, а Е. П. будет жить у вас и "охранять" Ваше имущество на случай, если Вы во мне ошибётесь (её слова). Вдумайтесь, какое это унижение!
Они бьют самым верным оружием - они разлагают Вашу веру. Вам ли я буду говорить о достоверности веры, о том, что без неё вся наша борьба будет бессмыслицей. Ваши два рассказа - тогда и от них надо отречься, да и от всего лучшего отречься, что сделано и сказано на земле, потому что всё - из этого источника.
Отдохните в одиночестве, потребуйте себе хотя бы временного одиночества, посмотрите в своё сердце, взвесьте силы, положение и тогда поступайте как можете. Вы должны понять, что я не буду бороться их оружием, но я не буду терпеть их подозрения.
Я пережила за эту ночь обиду и вижу, что нет иного пути для меня, как выход из этой борьбы.
Я почти не надеюсь, что у Вас хватит сил: слишком сильны Ваши "благожелатели", слишком добры мы с Вами. Это крест. Вы не выбрали его на Новый год, но он сам Вас настигает.
Я надеюсь ещё на какое-то чудо, но, конечно, я просто смягчаю боль расставанья с мечтой.
Не судите меня, что я оставляю Вас в неравной борьбе. Поймите: я одна, с мамой больной на руках, потрёпанный страшными ударами человек и сейчас ещё выбитый из колеи.
Вы можете все там плакать, кричать, драться и не спать, потому что Вам можно болеть, лежать и утешать друг друга. Я же должна завтра идти на работу и работать хорошо, иначе я погублю свою мать и потеряю всякую почву в жизни.
Е. П. требует жалость и получает и жалость, и заботу - она вяжет Вашу совесть. А я всю ночь плачу в подушку, чтоб не слыхала мама, а когда бываю с Вами, мне жаль Вас и я стараюсь, чтобы Вы не видали глубины моего горя.
Они отнимают у Вас капля по капле веру в меня, - да разве во мне тут дело, разве до меня Вы не о том же писали и думали? Я-то прочла Ваши прежние дневники!
Я отстраняюсь не из-за страха борьбы, а из-за страха унижения Вами - Вашим неверием и предательством моего лучшего, что сейчас делает из меня, мечтательницы, человека. Ещё - я не хочу сеять вокруг себя эту вражду. Если бы я знала, что Вы настолько связаны с Е. П., я не пошла бы Вам навстречу.
Ещё раз прошу Вас - потребуйте себе одиночества и в покое взвесьте всё: верните мне всю свою безрассудную любовь, то щедрое и прекрасное чувство, которое породило и моё ответное. Тогда я приму любое Ваше решение с закрытыми глазами. Но как я могла вчера согласиться на какие-то временные мены квартир, когда я чувствовала, а сегодня ночью и поняла, что тут всё основано на недоверии и Вы действительно наполовину согласились доверить Е. П-не охрану своего житейского благополучия на случай моего предательства. Она будет охранять квартиру и вещи, а мы поживём пока временно: Вы проверите себя и меня... Ведь так она вам предлагала? Но Вы не согласились, не правда ли, Вы не могли так думать обо мне?
Если дело непоправимо, так и скажем: мечты не воплощаются. Пишите о них, если это Вас тешит, а я Ваших книг читать не буду. Я прощаю Вам от души всё то зло, какое Вы невольно мне причинили, не зная своих сил и своего плена.
Вы сами предложили и настаивали, чтоб мама жила с нами. Вспомните, я вначале отказывалась от этого, а Вы мне сказали: "Кого вы любите - буду любить и я" Это Вы говорили из любви, и это было прекрасной щедростью. И в два дня, под влиянием людей, меру понимания которых Вы знаете, мама превратилась в "тёщу".
Знаете, я Вас так люблю, что готова была отказаться от совместной жизни с мамой. (Хотя Вы знаете, что нас с нею связывает!) Но сейчас поздно, и побеждает не тот, кто отказывается, а тот, кто требует. И поэтому единственный выход, это уйти из этой страшной жизни. Только не пугайтесь, я не грожу Вам стрихнином. Я ищу благородного и даже радостного выхода: я снова приведена к той двери, перед которой некогда стояла с О. Я знаю, он, умирая, думал только об одном - о том, чтобы я вышла на свободу из житейского плена страстей. И надо же, чтоб он участвовал в нашей с Вами любви, чтоб всё и началось-то с моего рассказа о нём, с чтения Вами его писем. И всё это было, чтоб подготовить эту жестокую и, может быть, благодетельную катастрофу, освобождающую меня от человеческого утешения.
Я не скрываю, что это я вижу как бы сквозь стекло сознания и душа моя всё ещё в плену у чувства, но я выйду на свободу.
Может быть, на прощанье Вы оцените, что я не связываю Вашей совести даже своим горем, а нахожу положительный выход и радуюсь ему сквозь всю свою боль. Сердце, конечно, слабое, ему жаль расставаться, но оно научится радоваться.
Верните мне письма Олега. Машинку я Вам верну: она не может быть моя, а только общая".
21 марта. Сколько раз я повторял в своих писаньях, что я счастлив. И они теперь меня об этом допрашивают, не понимая того, что своим заявлением "я счастлив" я отказывался от дальнейших претензий на личное счастье, что я в нём больше не заинтересован, я ничего не домогаюсь. Отрекаясь от этого личного счастья, я движусь духовно в творчестве. Моё творчество и есть замена счастья: "там" всё кончено, всё стоит на месте, я "счастлив"; здесь, в поэзии, всё движется, я самый юный писатель, юноша, царь Берендей. Рождается сказка вместо жизни, вместо личной жизни - сказка для всех. И вот тогда при отказе от себя возникает любовь ко всякой твари.
Что же, разве это не путь человеческий, прекрасный?
Но пришла она, и "то" стало болотом, и все мои зайцы побежали к ней, и птицы полетели, и все туда, туда! И мне стало всё равно, куда ехать - на север, на юг, везде хорошо с ней: она причина моей радости и на севере и на юге.
Решено, что мы уезжаем. А куда? - на север хорошо, и на юг хорошо, нам везде хорошо. А жить будем в одной комнате.
Болезнь Павловны. С утра начались рыданья. Прощается с Аксюшей, хочет умереть. А когда я к ней с упрёком: "Хочешь мир творить, а вот: это ведь не в себя, а в меня!" Она отвечает: "Ничего, ты сильный, ты переживёшь!"
...Вызвал двух психиатров: ничего страшного нет. Всё бросил и один уехал в Загорск.
22 марта. Живу один в Загорске. Был на вечерней прогулке, и такая меня тоска охватила, и впервые было так безучастно в природе; на закате месяц выходил бледный, большой и словно отворачивался, и так все-все, - облака, снег, следы зверей даже чем-то противны: столько лет занимался такой глупостью. А дома - патроны, ружья: нужно же было на детскую шалость тратить столько времени. И так всё от меня отвёртывается, или я сам отворачиваюсь... Вся жизнь собралась в одной-единственной точке, и раз я от неё оторвался, то вокруг нет ничего, и я сам будто сосланный. А поди я с В., как бы он запрыгал, заиграл, бессовестный месяц!
- Погоди, погоди, - говорил я ему, - вот придёт день, посмотрим, как ты запляшешь, когда я покажу тебе Лялю.
Свет весны всю душу просвечивает и всё, что за душой, - и рай, и за раем, дальше, в такую глубину проникают весенние лучи, где одни святые живут... Так, значит, святые-то люди от света происходят и в начале всего, там где-то за раем, только свет, и свет, и свет. И от этого райского света вышла моя любовь. Кто может отнять у людей свет зарайских стран? Так и любовь мою никто не может истребить, потому что моя любовь - свет. О, как я люблю, о, какой это свет!
Я иду в этом свете весны, и мне вспоминается почему-то свет, просиявший в подвале сапожника, хорошего человека, приютившего ангела. Когда просиял ангел - просиял и сапожник.
Но почему же мне в свете весны теперь приходит в голову этот свет в подвале сапожника? Перебрав всё в своей душе, я вдруг увидел это всё как бы просиявшим и понял: я - это как сапожник - хороший человек, приютивший наказанного ангела, и этот свет мне только за то, что я не плохой, и тоже приютил у себя ангела, и помог ему, когда он страдал от воплощения в человеческий образ. Как он ужасно страдал! И я пожалел его, и приютил, и за это дана мне такая любовь, этот божественный свет. Кто может отнять его у меня?
Письмо (Чем люди живы). "При первом свете выхожу на Каменный мост, направляюсь пешком на Северный вокзал и, глядя на Кремль, вспоминаю твои слова: "Никогда не устаю смотреть на Кремль!" Я тоже смотрю и не устаю думать о тебе и в согласии с тобой приводить в порядок свой внутренний мир.
Сегодня я почему-то считаю себя хорошим человеком, похожим на того сапожника, который пожалел наказанного Богом ангела, страдающего в человеческой плоти. Помнишь этот чудесный свет, доставшийся сапожнику, когда его подмастерье превратился в ангела?
Смотрю на кремлёвские главы, освещаемые первоутренними лучами весеннего солнца, и думаю: откуда же этот дивный свет, если мой подмастерье ещё вместе со мной шьёт сапоги?
Милая моя Ляля, как много ты по ночам плачешь и долго-долго спишь по утрам, я очень хочу сделать, чтобы ты не плакала и раньше вставала. Если бы ты только знала, с какой великой силой утренний весенний свет работает для нашей любви! Если б этот свет не очищал мою душу многие годы, я бы не мог узнать живущего в тебе ангела и полюбить его, как я страстно желаю, навсегда и до конца.
Теперь мне кажется, - так давно это было, - ты повторялась в сомнениях, видишь ты меня как человека, достойного твоей любви, или же тебе это только видится. Теперь же, когда он с тобой, ты не унимаешься в твоих ночных сомнениях и спрашиваешь:
- Что это - человек пришёл или пришло твоё время любить?
Милая моя, не хочу времени - хочу человека, хочу при помощи живущего в тебе ангела создать своё новое время.
Скоро поезд приносит меня в Загорск. Здесь так сильна весна света, что от боли в глазах слёзы текут, и самую душу просвечивает, и проникает за душу, куда-то, может быть, в рай, и дальше за рай, в такую глубину, где только святые живут... Святые... и тут впервые я думаю, что святые происходят от света и что, может быть, в начале всего, там где-то, за раем, только свет, и всё лучшее происходит от света, и если я буду это знать, никто любви моей от меня не отнимет и моя любовь для всех будет светом...
В лесу на снегу, ещё нетронутом, много следов, как зимой, но полдневные горячие лучи помогли деревьям стряхнуть с себя весь зимний снег. Только в самой глубине в развилке уцелел зимний ком снега и не падает. В прежнее время я бы придал этому снегу какое-то значение, может быть, снял фотографию или записал об этом в книжку, чтобы, складывая потом записи, сделать из них узорчатый ковёр. Десятки лет с непостижимым терпением занимался я этим тканьём в смутном предчувствии, что по этим коврам придёт ко мне ангел, родной моему Михаилу.
Всё совершилось, точно как я ожидал: по этим коврам пришёл мой друг желанный. И вот теперь больше не надо мне замечать, записывать, снимать, складывать и сочинять. Теперь друг мой со мной и освобождённый дух мой веет, где хочет.
Ну вот, я достиг своего домика, тоже с полуподвальным помещением, точно таким, в котором жил тот сапожник, хороший человек, приютивший наказанного ангела.
Такая тишина, такое одиночество, и в то же время сознание спокойствия и гармонии, какое невозможно было достигнуть прежним обыкновенным человеком.
Милая Ляля, не покидай своего сапожника, пока твой ангел не будет прощён.
Любящий тебя Михаил".
Сегодня В. представилась мне как в таинственном рассказе ангел. Там как сапожник, тут как машинистка. Там осветился тёмный подвал, тут же подвал человеческой чувственности: то, что у множества "стыдное", здесь яркий свет (заслужил!).
А все вокруг нас судят "по себе", и этот суд по тону своему похож на унижение ангела при воплощении в человека... Потому-то так ярок свет её для меня: она горит не для себя, а для меня...
Как будто на острие ножа, воткнутого в сердце, мне привили тебя, так что когда поднимается боль, то мне кажется, она у нас вместе, - не я один. И ещё похоже, как будто "шестикрылый серафим на перепутье мне явился" и с тех пор в сердцах людей читаю я страницы злобы и порока... ...Рожи... в невероятной тоске... душевный отврат... и никакого отдыха. Сном, гигиеной тела и духа тут не возьмёшь.
23 марта. Утром было - 20°. А потом вскоре капель. Давно бы уже время грачам и даже жаворонкам, но не видно грачей, и жаворонков не слышно. Только один воробей токует: чирик-чирик, да синички: пик-пик.