- Вы не понимаете, - ответила она, - как вы много хотите от женщины! Но я вам скажу, что в последние дни я над собой работаю: я хочу прийти к решению в отношении вас навсегда расстаться с женским лукавством.
Я человека в ней нахожу такого, какого я впервые увидал и открыл. И оттого, когда смотрю в её лицо, то мне бывает очень хорошо: смотришь и не насмотришься.
Мне захотелось тоже поднести ей от себя какой-нибудь дар, и я сказал ей, что скоро настанет голодное время и тогда я ей отдам свой последний кусок хлеба.
Она даже бровью своей не повела:
- Последний кусок хлеба?
Мне казалось - так много, а ей было так мало: "хлеба?"
Разве тут докажешь что-нибудь хлебом? И я понял, и стал выше, и начал любить высоту.
Она готова любить меня, но ждёт в себе решительного слова. Намекнула мне, что её смущают мои возможности, то есть моё положение, имя, даже и обстановка, квартира и, особенно... люстра.
Эта прекрасная люстра вообще у нас стала символом соблазняющего благополучия.
Настоящим писателем я стал только теперь, потому что я впервые узнал, для чего я писал. Другие писатели пишут для славы, я писал для любви.
Моя любовь к ней есть во мне такое лучшее, какое я в себе и не знал. Я даже в романах о такой любви не читал, о существовании такой женщины не подозревал. Меня поразило сегодня, что всё, перечитанное ею в дневниках, она так помнит, будто сама пережила.
Я ей высказал это, а она мне:
- Вижу, как всякую мелочь вы во мне хотите возвеличить.
Спрашивает:
- Любите?
Отвечаю:
- Люблю!
Знаю, - говорит, - что любите. Это больше, чем я заслужила. А я вам сказать так не могу. Со мной происходит небывалое, и нет человека, кто мне был бы так близок и кому бы я так открывалась, как вам. Но я всё-таки не могу так сказать: "Люблю". Ведь у меня долги! А если я люблю, то долги тем самым оплачены и отпадают. Сейчас - я вся ещё в долгах. Значит - не люблю? - закончила она нерешительно вопросом.
Беда с Аксюшей: влюблена! Очень, очень её жалею, но, слава Богу, В. помогла её успокоить. И к этому в тот же день ещё Клавдия Борисовна звонит - хочет возвратиться и работать у меня. Не хватает Павловны - вот болото!
У Аксюши любовь на высокой снежной горе, а они там внизу - и тоже называют это любовью. И она сходит к ним в долину, она идёт к ним, и они её встречают словами: "Люблю - люблю!" И Аксюша плачет.
Так бывает, снег от тепла ручьями в долину бежит и журчит, а у женщины это любовь её расходится слезами.
Ей Аксюша никогда любовь ко мне не простит. Аксюша теперь думает, что сберегла себя из-за Павловны. Тогда из-за чего же она, Аксюша, береглась? Вот за свою ошибку она и не простит В. И тоже Клавдия Борисовна никогда не простит В. за то, что сама упустила. А уж если сорвётся Павловна - и всё это на В.!
Она встретила своего друга Птицына, рассказала ему о наших отношениях и предстоящих трудностях. На это он сказал ей о трудностях, что это хорошо: "Трудности покажут, настоящий ли он, ваш М. М., человек".
Неужели теперь из всего моего хаоса сложится настоящий человек? Есть ли он во мне?.. Вот этого-то она и боится, и ей временами так трудно!
Доведу любовь свою до конца и найду в конце её начало бесконечной любви переходящих друг в друга людей. Пусть наши потомки знают, какие родники таились в эту эпоху под скалами зла и насилия. Это и есть дело современного писателя...
24 февраля. Если б не умер Олег, то она вывела бы его в жизнь и для того применила бы силу женского лукавства. (Это мой домысел.) Мне же она хочет обязаться этим лукавством никогда в отношении меня не пользоваться.
Я этот подарок принял с радостью, потому что своё чувство должно быть совершенно свободным... Отсутствие посторонней силы (лукавства) расширяет границы возможностей своего "люблю".
25 февраля. Есть в человеке момент бескорыстия, когда открывается в любви неведомая сила, и с этой силой какой-то страсти бесстрастной почти всегда всего добиваются от возлюбленной. В наше время богиню Венеру оплевали и её именем называют гнуснейшие вещи.
Раз допущено и в самой ничтожной доле между нами то, о чём не пишут, то мысленно можно допустить, что как-нибудь случится и дойдёт до конца. И не зарекайся! Не зарекайся! И пусть!.. Но при одном непременном условии: нужно, чтобы она оставалась и после этого неизменно прекрасной невестой моей, какую ждал я всю жизнь, стоя голыми ногами на раскалённом железе, какую встретил и какую хочу сохранить в себе до конца.
Тогда можно всё допускать, но не думать, не достигать. И первое - самое первое: не по себе равняться, а по ней... Надо быть более осторожным и больше беречь сено от огня. Для того беречь, чтобы больше, больше, больше было у нас неодетой весны.
Это был не стыд, а мужская оторопь перед тем, как надо разбудить спящую красавицу.
Всё происходит так, будто мы были на горной высоте и постепенно в течение месяца спускались в долину. И когда мы сошли в долину, где уже всё цвело, ни малейших укоров совести у нас не было. Вокруг всё было прекрасно, а прошлое - это снежные вершины - они сияли над нами! И по всему было похоже, как они переходили от весны света к воде и потом неодетый лес одевался.
Неужели в любви моей к женщине всю жизнь была у меня одна только неодетая весна?
Глава 9
Запрещённая комната
То ли голова у меня болела, то ли она мудрит или умалчивает о чём-то по своему праву... В душе стало темнеть, и всё нажитое прекрасное закрылось, и связь моя потерялась до того, хоть плачь! С упрёком в душе я обращался к ней в молчаньи:
- Как, милая, ты не можешь понять, что я не святой, как Олег, я как всякий человек - дай ему тысячу комнат и запрети только одну - и он непременно идёт в запрещённую. Что же мне делать теперь, как дальше жить при запрещённой комнате? Путь Олега был отойти, отречься. И этим всё кончилось: она осталась в суёте жизни, он погрузился в творчество и умер святым.
- А вы, - спросила она, - как бы вы поступили?
Я молчал. Но не я ли сам тогда подошёл, когда она работала, и сказал так простосердечно: - Мне же ничего от вас не нужно, будьте сами по себе, я - сам по себе, и мы будем просто счастливы только потому, что двое вместе.
А женщина в существе своём высшем только и ждёт этого, и так понятно, что мои слова привлекли её, и странно, через это именно продвинулось сближение до запрещённой комнаты.
Так неужели же мне предстоит признать себя слабее Олега и уступить мёртвому господство, а себе быть "при ней" и повторять судьбу её несчастного мужа? Нет! Я чувствую в себе всякую силу и только не знаю, как вернее её применить. У меня и теперь возникает сомнение в правильности пути Олега: не слабость ли это, просто уйти от соблазна? Не сильнее ли тот, кто должен взять, значит, подвергнуться величайшему риску, значит, выпить весь горький сосуд и в то же время звезду сохранить? И ты, Михаил, не думай, что обойдёшь вопрос и спасёшься работой... "Вот я, бери, если хочешь, но только уж я посмотрю на тебя и тебя проверю насквозь и узнаю, какой ты настоящий..."
Что "люблю" - это несомненно, это заключено в образе. Можешь беситься, проклинать, бить, и не убежишь. Образ будет везде с тобой. Значит, люблю - это твёрдо. А дальше, как второй этаж этого "люблю", - бескорыстие, совершённая преданность и растворяемое в смирении эгоистическое самолюбие. Надо в этом положении добиваться бескорыстия, точно так же, как я писал "Жень-шень": был в унижении газетных нападков, писал с коптилкой, - отняли у писателя электричество, а у соседа, слесаря-пьяницы, оно горело.
Писал, не надеялся даже на признание, подавляя мысль об уходе из жизни.
И написал!
...Если бы от неё осталась только душа, которую бы можно носить с собой в замшевом мешочке около сердца, то как бы я был счастлив, как бы я эту душу любил, и берёг, и советовался с нею, и шутил... Буду ждать. И будь спокоен, Михаил, ты это выдержишь.
Мне встретился сегодня на улице писатель из новичков, совсем необразованный, как теперь это бывает, и растрачивающий золотой багаж своей наивности на общее дело своего писательства. С возникновением новых требований к литературе дела его пошатнулись, бедный вовсе замаялся в поисках заработка, встретил меня как собачка с разинутым ртом - и язык на виду.
- Здравствуйте, мой друг, - сказал я ему, - поглядите, какое сегодня небо прекрасное!
Он стиснул рот, поглядел острым глазом на небо, потом опомнился и вернулся к своей поэтической детскости глаз и легкомыслию.
- Представьте себе, - сказал он, - я до того замучился, что всю неделю неба не видал. Вы сказали: "Небо!" - и я вернулся к себе.
Меня тоже удивили эти слова несчастного поэта о том, что в делах можно небо забыть и что так вообще можно людей разделить на тех, кто смотрит постоянно на небо, кто иногда поглядывает, и кто никогда на него не обращает никакого внимания.
Олег смотрел только на небо и верен небу остался. А Пушкин проглотил весь сосуд и получил рану в живот. Со смертельной раной лежал Пушкин, у него пуля была в животе, который есть у каждого человека, у зверя - у всех. А души такой, как у Пушкина, ни у кого не было, потому что в "животе" его всё было испытано.
Но Олег ушёл на небо, не испытав пути; Олег вышел в святые, а Пушкин остался язычником.
- Ну, как же, Михаил, - спросил я себя, - с Олегом идти или с Пушкиным?
Вопрос канул куда-то в душевную щель для переварки, и мысль вернулась к несчастному поэту с потерянным небом.
Весь смысл внутренних наших бесед, догадок в том, что жизнь есть роман. И это говорят люди, в совокупности имеющие более 100 лет, и говорят в то время, когда вокруг везде кипит война и только урывками можно бывает добыть себе кое-какое пропитание. Никогда не была так ясна сущность жизни, как борьба с Кащеем. Никогда в жизни моей не было такой яркой схватки с Кащеем за роман - за жизнь. И она это знает, но только всё ещё не уверена во мне, всё спрашивает, допытывается, правда ли я её полюбил не на жизнь, а на смерть.
Никогда в жизни не было мне такого испытания: это карта на всего человека.
27 февраля. И опять, как только я увидал её, так мгновенно исчезла запрещённая комната - куда что девалось! Так при первых солнечных лучах исчезают ночные кошмары.
Целуя её, я сказал:
- Вы не сомневаетесь больше в том, что я вас люблю?
- Не сомневаюсь.
- И я не сомневаюсь, что вы меня тоже немного любите.
- Люблю.
Я очень обрадовался.
- Неужели это правда?
- Правда: я скучаю без вас.
И поцеловала в самые губы.
После неё остался у меня голубь в груди, с ним я и уснул. Ночью проснулся: голубь трепещет. Утром встал - всё голубь!
...Близко к любви было в молодости - две недели поцелуев - и навеки... Так никогда любви в жизни у меня и не было, и вся любовь моя перешла в поэзию, всего меня обволокла поэзия и закрыла в уединении. Я почти ребёнок, почти целомудренный. И сам этого не знал, удовлетворяясь разрядкой смертельной тоски или опьяняясь радостью. И ещё прошло бы, может быть, немного времени, и я бы умер, не познав вовсе силы, которая движет всеми мирами.
Мне казалось тогда, что взамен своего счастья я весь мир люблю, но это была не любовь, а распространённый на весь мир эгоизм: "Всё во мне, и я во всём".
Милая, не знаю, могу ли, но верую, и ты помоги моему неверию, и вникни милостиво в мои слабости, и, главное, помири меня с собой, и поцелуй, и как хочешь сама назначь: идти по-прежнему к Звезде или, как мне хотелось бы, - строить вместе жизнь возле себя простую и прекрасную.
29 февраля. Объяснение с Аксюшей до конца и её готовность идти к Павловне на переговоры о том, что М. М. жизнь свою меняет. Теперь остаётся слово за В. Только записал - получаю письмо от В.:
"Дорогой М. М., пришла я от Вас домой и вижу: мама лежит как пласт беспомощная, лицо кроткое и жалкое, но крепится. Мама не спит от сильных болей - всё тело ноет и дёргает, как зуб, но ведь то один зуб, а тут всё тело!
Она не спит, а я думаю: милый Берендей, мы оба "выскакиваем из себя" (это наше общее с Вами свойство) и потом, возвращаясь к своей жизни, пугаемся, будто напутали что-то. Мы создаём себе "творчески" желанный мир, и нам кажется, что он настоящий, но это ещё не жизнь. А вот то, что около меня сейчас, - это моя настоящая жизнь. И я думаю, никогда не проглотить Вам сосуд моей жизни со всеми моими долгами!
Милый Берендей, не смущайтесь - Вы ничего ещё лишнего не сказали и не сделали - я не хочу, чтобы передо мной Вы были должником или несвободным. И я думаю дальше: всё это около меня - моя настоящая жизнь. А где же Ваша? Ваши книги? - но это Ваша игра. В конце концов останется сам человек, который через эту игру рос и вырастал. Где он и каков?
Один раз я ощутила того человека, в тот раз около машинки, когда писатель говорил мне о своей человеческой любви, и эта минута заставила шевельнуться моё не поэтическое, нет! - а человеческое сердце.
О, мои долги! почему мы, люди, не можем любить, ничего не бросая, а лишь присоединяя к любимому новое существо! В этом одном может быть только конечная цель наших усилий и страданий. Настоящая любовь - свобода, а если сердце стеснено - это признак плохой, это подделка.
В тот день, когда я так обрадовалась Вашим словам, было мне словно веяние свободы, как волна из мира, где нет времени и пространства. Этот ветер даёт ощущение достоверности. Это уже не "творчество"...
Я лежу на своём сундуке и думаю, думаю: не творю ли я сама Вас для себя? Забудьте, забудьте скорей то, что я прошлый раз Вам сказала. Это я "выпрыгнула" - это шаткая почва, на ней нельзя строить дом".
Аксюша:
- Если старца спросить, то он скажет: "Это искушение", - и велит вернуться в покинутый дом.
И смысл этого неглупо объяснила тем, что от своей любви надо отказаться, - откажешься от своей - и будешь любить всех.
В этом, конечно, и есть смысл аскетизма в общем их понимании. И мой "пантеизм" этого же происхождения: вместо одного человека - любовь ко всему. Аксюша думает, что её мудрость нова, и не знает, что всю-то жизнь я только и делал, что служил голодным поваром у людей. Но вот пришёл мой час, и мне подают кусок хлеба.
Аксюша всю ночь рыдала, всю ночь не спала, и когда в 6 часов я завёл радио, вошла ко мне и вся в слезах сказала:
- Она колдунья!
- Ты с ума сошла.
- А что вы думаете - её любите?
- Так люблю, что уйдёт - выброшусь из окна. Скажут: она вернётся, только постой на горячей сковородке, - и я постою.
- Ну конечно, околдовала. И какой человек возьмёт в дом тёщу - зачем вам старуха?
- В. любит мать - и я буду любить. Что ей дорого - и мне будет дорого.
- Вот и околдовала! И я знаю, когда околдовала.
- Когда же?
- А вот когда она вам лимончик подарила, в этом лимончике и было всё.
И опять реветь, реветь, и опять несчастный Бой глядит ей в глаза печальными глазами красными... И она это видит, принимается обнимать его и лить слезы на его рыжую шерсть.
Бедная Аксюша, она и не знала, что так любит меня! С точки зрения их собственнической любви другая любовь - колдовство, а В. - колдунья. У них любовь - движенье в род; у нас - в личность, в поэзию, в небывалое.
- Колдунья, колдунья, - повторяла Аксюша.
Ничем я не мог её унять и, наконец, рассвирепел.
- Пусть колдунья, - сказал я, - что же из этого?
- А то, что вся эта любовь на миг один, на минуту.
- Пусть на минуту, - ответил я, - ты же ведь этого не испытала.
- Чего?
- Что этот миг с такой прекрасной колдуньей покажется больше столетия...
Она мне не дала договорить.
- Тьфу! - плюнула старая дева и удалилась, убеждённая, что всё началось с лимона.
Всё сильней огнём, пожаром охватывает желание войти в запретную комнату: кажется, войдёшь - и будешь обладать настоящим. Но настоящее это пройдёт - и, может быть, весь дворец исчезнет? Нет, не надо входить, и пусть сохранится дворец во всей красе, с его запретной комнатой...
Настоящее вступило в жестокую борьбу и с будущим, и с прошлым. Прошлое - это наше прошлое с того дня, как она отморозила себе ногу. Будущее - это наше будущее с разлуки до встречи в первый и третий день шестидневки. И надо выбросить из головы все придумки, все замены: любовь - это всё, и если это есть у тебя, то всё, что взамен, теперь отбрасывается: только Любовь!
Всё думал, что это можно: она будет на моей жилплощади, я с ней могу тогда как с сестрой. Я хотел её с чистым сердцем позвать, а сейчас думаю, что отказаться уже не могу. И, значит, если она придёт, то будет моя.
1 марта. В. не приходит, мать больна. В отношениях прибавилось много ясности и спокойствия. Теперь надо лишь сдерживать себя и ждать, как пахарь: вспахал, посеял и жди, когда вырастет. К вечеру навестил В. Она проводила и у меня провела вечер.
Глава 10
Хрустальный дворец
Сегодня я опять уверял её, что люблю, и опять вспомнил "кусок хлеба", что отдам ей последний кусок хлеба, если заболеет - не отойду. И много такого наговорил и насулил. И она, выслушав всё, ответила:
- Но ведь так все делают.
- Как же это все? - спросил я.
- Все хорошие люди, - ответила она спокойно и уверенно.
И в этой уверенности я узнал, что есть на земле какая-то страна в невидимых для посвящённого границах, где живут только хорошие люди. Оказалось, об этой стране я и думал, когда в молодости ходил с мужиками искать невидимый град в керженских лесах!
И тогда мне вспомнилось, что я сам клятву себе давал, когда впервые пришёл мне успех от моего писательства, чтобы писать только о хороших людях.
Мне бессмысленно показалось тогда обращать внимание людей на пороки, потому что обращённое на порок внимание его только усиливает. Мне казалось, что нравственность всего мира попалась на эту удочку греха: пороки беспрестанно бичуются моралистами и беспрерывно растут.
Но почему же в сторону поэзии всё лучшее, все тысячи комнат хрустального дворца, а в сторону, где возникает самая жизнь, - не одна даже комната, а какой-то лишь полутёмный чуланчик необходимости? Откуда взялось это тёмное чувство, что во дворце есть одна комната, где и совершаются все чудеса, но вход в неё запрещён - иначе весь дворец исчезнет? И поэтому создаётся Недоступная...
При неразрешимых вопросах я всегда обращаюсь к первоисточнику своему - к тому, каким я родился, к своему детству.
- Деточка моя, Курымушка, - говорю я, - подскажи мне, старому, когда и кто внушил тебе этот страх к одной комнате в нашем хрустальном дворце?
- Таким я родился, - отвечает Курымушка, - не виноват был ни в чём, а выходил грех. Что ни сделать - грех и грех! Вот тогда я догадался, что есть запрещённая комната и в ней - Кащей живёт. От Кащея пошёл весь грех.
- Я понял, Курымушка, мысль о запрещённой комнате и создала весь порок. Не обращать на него никакого внимания и усиливаться в сторону света - вот как победим мы с тобой Кащея, мальчик!