Кричу, что я готов. Летчик поднимает руку, стартер взмахивает черным флагом, и мы трогаемся. Самолет несколько раз встряхивает и раньше, чем я успеваю понять, что мы уже летим, горизонт проваливается вниз, и я вижу впереди только голубое небо. Внизу проносятся сады… Мне совсем не страшно. И хотя полет продолжается минут десять, я не успел заметить, как все кончилось. Шуршит снег, и самолет останавливается.
Не спеша вылезаю из кабины, важно шагаю к ожидающим своей очереди курсантам.
- Ну как? Страшно? Что ты чувствовал? - сыплются вопросы.
- Здорово!
Я торжественно передаю летный шлем и очки следующему. Сердце колотится уже не от страха. Я убедился, что полет на самолете это совсем не то, что чувствуешь, глядя вниз с башни Исаакия или вершины заводской трубы.
Быстро промелькнули месяцы учебы. Вместе с теоретическими занятиями курсанты-летчики совершали рулежку на учебных самолетах "Авро-504 К" (позднее эти машины, построенные у нас в стране, стали называться У-1). Чтобы кто-нибудь из курсантов нечаянно не взлетел, у самолетов была с крыльев содрана полотняная обшивка. Моторы "РОН" не могли работать на малых оборотах. Чтобы получить необходимую малую тягу, нам приходилось все время "контачить", т. е. время от времени выключать зажигание кнопкой на ручке управления.
Сперва потихоньку, со скоростью человеческого шага, затем побыстрей, но пока с опущенным хвостом, рулили самолеты. Нужно было возможно точнее выдержать прямую. Когда прямая более или менее получалась, в переднюю кабину усаживался инструктор и показывал рулежку с поднятым хвостом. Это был уже элемент взлета. Поднять хвост следовало в точно определенное положение, ни больше, ни меньше. Сделать это оказалось нетрудно, если самолет двигался против ветра. А вот по ветру было куда сложней. Самолет прыгал как козел, не слушался рулей, бросался то вправо, то влево. Поле кончалось, а я все не мог заставить его бежать по прямой.
К весне теоретическая программа подошла к концу. Был зачитан приказ об окончании нами Вольской школы и о переводе курсантов-летчиков уже в настоящие летные школы. Большинство из нас направлялось в 3-ю им. Ворошилова Оренбургскую военную школу летчиков и летчиков-наблюдателей.
Я полетел сам
Лето 1929 года выдалось в Оренбурге необычайно жарким. Еще не закончился июнь, а трава в степи уже пожелтела. Тучи пыли висели над аэродромом: шли практические занятия по самолетовождению. В других группах курсанты уже несколько дней летали самостоятельно. Инструкторов, ранее летавших с курсантами, заменяли теперь восьмидесятикилограммовые мешки с песком, чтобы не нарушился центр тяжести самолета.
В нашей группе самостоятельных полетов пока не разрешали. У меня, например, никак не давалась посадка на "три точки". Все остальные элементы полета: взлет, развороты, виражи, петли, штопор, расчет на посадку - шли нормально, а вот приземление - все время на колеса, только на "две точки". Получалось, как с теми руками в первые месяцы моей военной службы. Плавно подводил самолет к земле, выравнивал… Тут бы потянуть, не торопясь, ручку управления "на себя" и посадить как требовалось… АН нет! Боязнь отойти от земли, "взмыть", потерять скорость и упасть преодолевала строгие указания и требования инструктора, и… каждый раз самолет мягко касался земли только колесами.
- Опять хвост трубой, - ворчал инструктор.
В это утро наш инструктор Быстров, вырулив на старт, поставил самолет на самый левый фланг и остановил мотор.
- Курсант Пусэп, ко мне, - скомандовал он, вылезая из кабины.
Подбежав к нему, я вытянулся.
- Что же мне с вами делать? - начал инструктор, снимая шлем и протирая кусочком замши очки. - Ведь рано или поздно вы разобьете мне самолет…
Его прервал подбежавший техник:
- Командир эскадрильи идет.
- Смир-рно-о! - рявкнул на весь аэродром Быстров, повернувшись навстречу подходившему начальству:
Товарищ командир эскадрильи, группа курсантов инструктора Быстрова занимается предполетной подготовкой.
- Вольно, - комэск, взяв Быстрова под локоть, повел его от самолета… Не прячась в тень, я ожидал, что мне скажет инструктор.
Однако на инструкторское сиденье сел комэск. Мне приказали взобраться на заднее место самолета. Я застегнул ремни, надел шлем с резиновым "ухом" и, присоединив к уху шланг, услышал:
- Запускайте мотор. Полет по кругу.
- Есть запустить мотор! Есть полет по кругу!
Выдержав весь уже знакомый мне ритуал запуска мотора и выруливания на старт, я дал полный газ, как учил инструктор. Плавно и постепенно увеличивая обороты, самолет, качаясь на неровностях почвы, побежал вперед. Оторвавшись от земли, я выдержал его над аэродромом до скорости набора. Только-только успел установить нормальную скорость для набора высоты, как комэск резко убрал газ. Мне пришлось перейти на планирование.
- Садитесь! - услышал я команду.
- Есть садиться!
Я мягко приземлил самолет на… колеса.
- Взлетайте!
Я взлетел. Через минуту-другую все повторилось: снова убрал комэск обороты мотора, снова планирование, снова посадка (и опять "хвост трубой"), снова взлет… и так бессчетное количество раз. Пот лил с меня в три ручья. Проклятые "три точки" никак не получались.
После очередного взлета, когда я успел набрать метров двести высоты, я услышал спокойный голос комэска:
- Почему не делаете первый разворот?
Вот тебе раз! А я ждал очередной посадки и совсем забыл, что первый разворот полагается сделать на высоте в 150 метров.
Сделал разворот. По команде комэска еще один и… все началось сначала: взлет, посадка, взлет, посадка…
- Входите в круг и садитесь, - в очередной раз приказалкомэск. Выполнив положенный разворот, я произвел посадку…к собственному удивлению на три точки!
- Выключить мотор!
Командир эскадрильи спустился на землю и отошел вместе с ожидающим инструктором в сторону.
Спустился на землю и я. Меня окружили курсанты:
- Ну как? Ну что?
Что я мог им ответить? Посадка один раз получилась, но только один раз. Что скажет комэск? Вдруг признает меня непригодным к летной работе?
Не подходя к самолету, командир эскадрильи что-то рассказывал инструктору, и они оба смеялись… Мне же было не до смеха.
Наконец командир направился к ангарам. Инструктор вернулся к самолету.
- Курсант Кондратьев, приготовьтесь к полету, приказал он, садясь в самолет. - Следующий - Казаков.
Сделав два-три полета по кругу, инструктор остановил мотор.
- Привязать мешок, - приказал он мотористу и, снимаяшлем, обратился ко мне:
- Курсант Пусэп, - я вытянулся. - Сейчас полетите вы, сделаете два полета по кругу. Мотор перед посадкой выключить.
Указание "мотор перед посадкой выключить" было для того времени весьма существенным: ротативные моторы РОН-90 не держали малых оборотов. Чтобы их снизить на посадке, надо было выключить зажигание и тотчас включить его вновь и так несколько раз, не допуская притом полной остановки мотора. А это отвлекало внимание от главного - процесса посадки. Поэтому, выпуская курсанта в первый самостоятельный полет, обычно строго-настрого запрещали "контачить" мотор.
- Есть сделать два полета по кругу, на посадке мотор выключить! - повторил я. И голос мой дрожал. - Разрешите выполнять?
- Выполняйте.
Наконец-то я полетел сам! Один… Аккуратно выполнил на положенной высоте развороты, построил правильно "коробочку" вокруг аэродрома и зашел на посадку.
Все получилась нормально. И посадка была "на три точки". Получилась посадка и вторично.
- Молодец! Поздравляю, - и первый раз за все время Быстрое крепко пожал мне руку.
Еще десяток полетов, и я стал чувствовать себя в полете и на1 посадке совершенно свободно, и как будто сам по себе стал Послушным мне самолет. Научились самостоятельно летать и садиться и все другие курсанты группы.
Наконец, в январе 1931 года курс практической летной подготовки также закончился. Я получил звание военного летчика, назначение на инструкторскую работу в нашей же, Оренбургской, школе и… впервые в жизни настоящий отпуск.
… Облачившись в темно-синий френч, на воротнике которого красовались голубые петлицы с блестящими птичками и кубиками и. ч красной эмали, я поехал на родину, в Сибирь. Очень хотелось побывать дома, на Выймовских хуторах, и особенно в Островках, г, пашей школе. Лежа на средней полке жесткого вагона, я перебрал в памяти картинки последнего школьного года.
… Последний день перед выпускным вечером. Вынесены парты II вместо них установлен ряд длинных скамеек. Под потолком - гирлянды из цветной бумаги. Прибывают гости. Одним из первых впорхнула стайка девушек, разодетых в цветастые платья, с множеством звенящих монет на груди. Я вынес гармонику и сыграл. Девушки стали танцевать. В дверях появилась она в белом воздушном платье…
…Подъезжая к Камарчаге, я твердо решаю, что поеду сперва и Островки, а уж потом - к родителям.
Как всегда, на станции много подвод. Поторговавшись немного, нанимаю одну из них до Островков. Стоит январь. В тонкой шинели и хромовых сапожках я начинаю быстро зябнуть. Чтобы согреться, больше бегу за санями, чем еду в них. В Шало, не опросив моего согласия, возчик сворачивает к чайной. Я не протестую - промерз основательно.
Пока мы чаевали, солнце опустилось вниз. Немного потеплело. Перестали скрипеть полозья саней, и лошадь побежала веселей. Когда мы подъезжали к Листвяжному, через наши головы пролетело несколько больших черных птиц.
- Косачи, - махнул кнутовищем возница.
Один из них, лирохвостый красавец, уселся неподалеку на вершине голой березы.
- Стрельнуть хочешь? - спросил возница, заметив, что я расстегиваю кобуру нагана. - Не попадешь, дробью надо.
Возница оказался прав. Я промахнулся.
К Островкам подъехали в темноте. В ясном чистом небе сверкали мириады звезд. Расплатившись с возницей, я решил сперва навестить чету Томингасов. Вошел в знакомый темный и холодный коридор, поставил чемоданчик на пол и постучался. Войти без стука, как когда-то, я уже не мог.
- Войдите, - послышался через закрытые двери чужой голос.
Школой заведовал уже не Томингас: его перевели на другое место. Я взялся за ручку двери.
- Куда спешите? Успеете еще нацеловаться, - как ушатом холодной воды окатила меня хозяйка. Я растерянно смотрел на ее открытые в недоброй усмешке губы и готов был провалиться сквозь землю.
Откуда могла она знать, куда я пойду? Кто мог ей сказать, к кому я собрался идти?
Женщина, улыбаясь, многозначительно добавила:
- Она зря времени не теряет… Скучать ей некогда.
Мне стало жарко. О ком она говорит, эта гадкая баба'? Она же бесстыдно врет. Я опрометью бросился вон. Забыв чемодан, пробежал через темный коридор, выскочил в морозную ночь. В ушах звучали слова женщины.
Без труда нашел знакомую тропинку. Перешагивая через полусгнивший валежник, понемногу успокоился. "Мало ли что может сболтнуть баба, если мир ее ограничивает замочная скважина, - думал я на ходу. - И какое право имею я считать, что кто-то не должен с другими дружить, не должен веселиться, шутить, никому не улыбаться?".
Но успокоения не было. Погасло то радостное возбуждение, которое царило во мне еще совсем недавно…
Мои отпускные недели пролетели незаметно. Обрядившись в рабочую робу, я заменял своих стариков то на возке сена, то в поездках по дрова или на мельницу. Молодежи на хуторах осталось мало. Мой двоюродный брат Вальтер продолжал жить в Ленинграде и тоже, как и я, "подался в летчики": закончив рабфак, учился в Ленинградском авиаинституте ГВФ. Везде, где собирались в те дни мужики, разговор шел об одном: о колхозах и о коллективизации. Трудно давался хуторянину-единоличнику отказ от привычного, от права распоряжаться всем тем, пусть малым, что он приобрел за долгие десятилетия тяжким трудом.
Коммуна в Выймовке распалась. Люди ушли кто в совхоз, кто на лесоразработки. Вскоре после моего отъезда покинули Выймовские хутора и мои родители. Вступив в колхоз в деревне Островки, отец стал работать счетоводом, мать - дояркой.
Мертвая петля
До начала тридцатых годов, хотя страна уже приступила к строительству Большого Воздушного Флота и наши конструкторы успешно создавали оригинальные современные летательные аппараты, в летных школах еще преобладали самолеты иностранного происхождения. Наша школа пользовалась в основном аэропланами Авро-504К с мотором РОН и ДН-9 с мотором Либерти. И ангарах стояло и несколько истребителей - "Фоккеры Д-ХI", "Мартинсайды" и "Ньюпоры".
Зимой 1933 года на наш аэродром привезли упакованный в громадный ящик новый советский истребитель И-3 конструкции Поликарпова. Естественно, что появление нового, притом отечественного, самолета вызвало среди летчиков-инструкторов большое оживление: кто же этот счастливчик, кому будет поручено на нем летать?
Пару дней спустя, когда я занимался со своей группой наземной подготовкой, к нам подбежал посыльный:
- Инструктор Пусэп - к командиру эскадрильи!
Оставив курсантов на попечение авиатехника Аркадия Кожина, я поспешил в штаб.
Командиром эскадрильи был Александр Трубников, человек нервный и вспыльчивый, но отличнейший летчик. Летал он лучше любого из нас. Его пилотажем любовались и инструкторы, и курсанты. Как он садился, было любо смотреть: впритирочку к "Т" (посадочному знаку), всегда на "три точки".
Комэск разбирал какие-то бумаги.
- Садитесь, - сухо ответил он на мой рапорт.
- Примите И-3, изучите его, инструкция у инженера эскадрильи. Ему же сдадите зачеты. Срок - неделя.
- А… как же с курсантами? Буду обучать их дальше?
- Все останется как было. Закончите программу на Р-первом, будете тренировать их на истребителе. Все. Можете идти.
Обратно летел как на крыльях. Неделя, установленная командиром для изучения материальной части, мне и не понадобилась. Уже через два дня сдал зачет инженеру эскадрильи, тот доложил командиру, и мне разрешили начать тренировку на И-3.
…Летом жили мы вместе с курсантами прямо на аэродроме, в палатках. По субботним вечерам уезжали на грузовиках в город, в воскресенье приезжали обратно. Зимой мы переселялись на квартиры, расположенные в городе. Дорогу на аэродром так заметало снегом, что ездить можно было лишь на лошадях. Но так как школа рысаков не имела, нам приходилось ежедневно шагать по сугробам четыре километра утром и столько же вечером.
В кожаном, подбитом мехом пальто, в фетровых сапогах, вязаном шерстяном подшлемнике, шлеме на беличьем меху с громадными очками выступали мы каждое утро, еще затемно, из города. Метель, не метель, а на аэродром идти надо. Тридцать пять - сорок градусов ниже нуля для Оренбурга не новость.
Шагали молча. У ворот молча показывали часовому запрятанные за целлулоид планшета пропуска и шли к ангарам.
Курсанты выводили из ангаров самолеты. Техники пропускали через радиатор по нескольку ведер горячей воды, закрывали нижние краники, и начиналась процедура запуска мотора. Тогда это была довольно трудоемкая операция. Винт проворачивался несколько раз руками. Затем его ставили в горизонтальное положение. На одну лопасть одевался похожий на рукавицу кожаный мешок, прикрепленный к толстому резиновому шнуру - амортизатору.
- Внимание, к запуску!
- Есть к запуску!
Человека четыре натягивают амортизатор, моторист поддерживает рукой винт, и когда шнур натягивается до предела, отпускает винт. При удаче мотор запускается с первого-второго раза. Но чаще эта процедура повторяется бесконечное множество раз. Однако в нашей школе уже появилась новинка - автомашина-стартер. Подъехав к самолету, шофер сцеплял специальный с осью винта, включал свой двигатель и крутил пропеллер до те? пор, пока мотор самолета не запускался.
Моим заданием на новом истребителе в тот раз был пилотаж: боевые развороты, одинарные и двойные бочки, пара, иммельманов и под конец - "петли Нестерова", которые в те годы имели весьма мрачное название - "мертвые петли". Спуск - спиралью, расчет на посадку со скольжением и, конечно, сама посадка на три точки рядом с "Т".
С помощью механика я проверил исправность лямок парашюта: они только становились постоянным спутником летчика, затем залез в кабину, застегнул ремни, подвигал рулем и элеронами, опробовал мотор. Все было в лучшем виде, и я поднял большой палец. Кожин и механик удовлетворенно усмехнулись: знай, мол, наших!
Оставляя за хвостом тучи снежной пыли, истребитель пошел на взлет. Кабина была открытой, только узенький козырек защищал лицо от ветра. Сделав над аэродромом большой круг с набором высоты, я увидел, что мне навстречу стремительно несутся серые скопления туч. "Опять пропал летный день", - мелькнула досадная мысль. Высотомер показывал расстояние до земли 700 метров. А по заданию пилотаж должен был выполняться на 800… "Ничего, - решил я, - хватит и семисот".
Полетное задание я выполнил благополучно, оставались лишь "петли". Добавляя обороты мотору, поглядываю на указатель скорости: 200… 210… 220… 230 - хватит! Мягко потянув ручку на себя, начал ввод в "петлю". Горизонт провалился вниз, исчез с глаз. Истребитель встал на дыбы и… тут же оказался в облаках. Потянув ручку до отказа, ждал, когда снова покажется земля. Но она почему-то не появлялась. Секунды тянутся долго. Перед глазами по-прежнему все серо. Свист ветра в растяжках заставляет взглянуть на скорость… Но разглядеть приборы почему-то не могу. Смахнув очки, ветер тотчас их уносит, я с ужасом вижу, что самолет пикирует отвесно вниз, стрелка указателя скорости дрожит где-то около четырехсот…
"Ну, все", - мелькает мысль, и я инстинктивно тяну ручку изо всех сил на себя. Не заметил, когда она отошла. Истребитель, к моему облегчению, послушно начинает поднимать нос… Нагрузка увеличивается, и я на миг теряю сознание. Прихожу в себя, когда самолет уже снова в горизонтальном полете. Однако высота так мала, что четко различаю внизу испуганные лица возчиков, с трудом удерживающих перепуганных лошадей, запряженных в возы с сеном.
Сделав круг над аэродромом, сажаю самолет по всем правилам. На старте бушует командир эскадрильи.
- Безобразие! Хулиганство! На десять суток под арест!
К ангарам, куда я подруливаю, бежит Саша Радченко, мой командир звена.
- Это еще что за выкрутасы! - кричит он еще издали. - Ты что, гробануться захотел? Ведь осталось-то на волосок…Видел же, что облаками затянуло и высоты мало, значит - прекращай выполнение задания и домой!
Я стою молча, вытянув руки по швам. Радченко, схватив с земли горсть снега, начинает энергично тереть мне щеки.
- Ну, вот, - говорит он уже спокойней, - еще и лицо обморозил. Давай три сам. Крепче натирай, а то пойдут волдыри. И - марш под арест. На десять суток…
Я удивленно выпрямляюсь.
- За что же? Ведь я не нарочно…
Радченко, в свою очередь, удивленно смотрит на меня.
- Как не нарочно? Доложите. - Он переходит на официальный тон. Запинаясь, я докладываю все подробности своего злополучного полета. Радченко всегда внимателен и доброжелателен к своим подчиненным. До сих пор у него не было никаких оснований быть недовольным мною.
Выслушав меня и помолчав немного, он говорит:
- Иди в санчасть, а то того и гляди кожа слезет. Там и жди. Я потом скажу, как и что…