Наконец под крылом замелькали в разрывах облаков окраины Кривого Рога. Здесь все знакомо, это район наших постоянных боевых действий. Ни выстрела, ни прожекторного луча… Кто мог ожидать самолет при такой непогоде? "Тройка", по-прежнему незамеченная, подходила уже к центру города. На фоне темного облачного неба едва-едва просматривался силуэт церкви. На штурманских часах - без одной минуты полночь. Все ближе намеченная цель. Самолет идет под самой кромкой облаков. Высота сто метров - лучше условий для атаки не выбрать. Стрелка часов отсчитывала последние секунды года.
Стремительно надвигалась громада церкви. В одном из верхних окон виден свет, вероятно, сорвалась маскировочная штора. Едва секундная стрелка пересекла цифру двенадцать - щелкнули замки бомбодержателей. Облегченную "тройку" взметнуло вверх, в клубящуюся рванину облаков. Я бросил машину вниз, прижимая ее на форсаже к самым крышам несущихся навстречу кварталов. Впереди редкие постройки, линия железной дороги, терриконы над заброшенными шахтами и снег, снег без конца и без края.
Взрывная волна догнала "тройку" на выходе из города. Успели разглядеть, как подпрыгнула и повалилась колокольня…
- С Новым годом, командир! - голос штурмана прозвенел восторгом.
Он дотянулся до моей передней, такой же, как у него, открытой кабины, хлопнул меня по плечу. Я крепко пожал ему руку. Вылет прошел на редкость удачно. Густой снегопад и сильный ветер, низкая облачность и пронизывающий холод сработали в нашу пользу. Ни одного залпа по самолету за весь полет! Немцы попросту не следили за воздухом, полагаясь, очевидно, на совершенно нелетную погоду.
Но нам-то каково! Ведь опасностей при борьбе с метелью всегда неизмеримо больше, нежели от действий средств противовоздушной обороны в районе любого вражеского объекта.
Лететь оставалось тридцать минут. Мы, конечно, не знали, что в это самое время на клубную сцену поднялся командир нашего полка с радиограммой в поднятой руке:
- Товарищи, послушайте! Только что получено: "В 24.00 взорвана церковь с находившимися в ней немецкими военнослужащими. По предварительным данным, уничтожено более 250 офицеров и 50 нижних чинов. Взрыв церкви произведен с борта советского самолета. Горячий привет экипажу! С Новым годом, товарищи! Бюро подпольного Криворожского горкома ВКП (б)".
В зале - полная тишина.
- Боевой вылет, - продолжал комполка, - выполнил командир звена старший лейтенант Лев Лобанов со своим штурманом Алексеем Атамановым. Вот почему этого экипажа не оказалось за нашим праздничным столом. Дома они будут через полчаса.
Эти слова потонули в громовом "Ура", в радостных восклицаниях. Затем все засобирались на аэродром.
Неизменный хозяин "тройки" старший техник Иван Иванович Акимов сидел на стремянке, терпеливо ожидая возвращения нашей машины. Неожиданно налетела толпа летчиков, и не успел медлительный Иваныч опомниться, как оказался в воздухе. Его долго и неистово качали, а когда опустили на землю, наперебой принялись рассказывать о полученной радиограмме. Техник степенно оправил комбинезон, помолчал, собираясь с мыслями, и наставительно поднял палец:
- Знай наших!
Посадку "тройки" никто не заметил - она просто возникла на стоянке из крутящегося снега и воющего ветра и замерла. На руках вынесли нас из кабины, качали, обнимали, жали руки всем полком.
А затем отправились в клуб. Снова выступали самодеятельные полковые артисты:
Над аэродромом прокатился громом,
Рокотом знакомым самолет.
Это из-за тучи наш товарищ лучший
Боевой привет нам шлет!
Взбодрила налитая до краев чарка - то были наши законные фронтовые сто граммов, положенные за выполнение боевого задания.
Эх, сильны ребята-ночники,
С непогодой справятся любой!
Ты согрей нас жарко, фронтовая чарка,
Завтра ночью снова в бой!
С этой полковой песней под самое утро расходились из клуба летчики…
В распутицу
В полную силу входила весна. К полудню все сильнее припекало солнце, начинали журчать ручьи. Снег посерел и осел, стал рыхлым. Он сохранился лишь в оврагах, в густых лесочках да под стенами домов. Оттаивал жирный украинский чернозем. Дороги днем раскисали, и по ним тяжело было двигаться не только машинам, но и лошадям.
Наш зимний аэродром таял на глазах. По ночам взлетную полосу трамбовали и укатывали, но к концу дня она успевала превратиться в снежную кашу. Больше недели ни один самолет не поднимался в воздух ни днем, ни ночью: для лыж уже не хватало снега, для колес еще недоставало твердого грунта. Командование, остро нуждавшееся в оперативных разведданных, оказалось по сути "слепым". Поэтому из дивизии приказали нам выполнить хотя бы два-три разведывательных полета.
Хмурые, летчики сидели в штабе полка и чувствовали себя без вины виноватыми. Я перебирал в памяти случаи моих прежних трудных взлетов, но ничего похожего на нынешнюю ситуацию у меня не было. Встретившись взглядом с командиром полка, я пожал плечами: ничего, дескать, не поделаешь. Командир устало прикрыл веки.
На столе начальника штаба среди различных бумаг лежала толстая книга. "Петр Первый" - прочел я на обложке. Я хорошо знал этот роман. Вспомнился описанный там случай, когда через леса и болота от Архангельска в Ладожское озеро перетаскивали несколько больших кораблей - по прорубленной в дремучих лесах просеке: на катках, с помощью множества лошадей и солдат.
Руки людей смогли переместить через сотни верст морские корабли. А нам нужен всего-навсего снег. Тот самый, которого осталось так мало. Но если его срочно собрать и свезти на нашу раскисшую полосу - можно будет хоть в одну ночь, хоть одному самолету взлететь и выполнить воздушную разведку.
Я поднял голову. Начальник штаба задумчиво водил карандашом по листку, командир полка разминал папироску.
- Разрешите, товарищ полковник! - неожиданно услыхал я свой собственный, прерывистый от волнения голос.
- Да, - чиркнул командир спичкой, - говорите.
Волнуясь, несколько нескладно и торопливо доложил о своем предложении. Сказал, что для осуществления моей задумки потребуется много рабочих рук. Можно бы привлечь к этой работе соседние воинские части и гражданское население ближних деревень и за сутки подготовить аэродром к работе.
Надо было видеть, с какой радостью посмотрел на меня командир полка, как оживились участники совещания, как заговорили все враз. Оказывается, и другим приходила на ум та же мысль, но казалась слишком уж нереальной.
План был принят. Составили воззвание к местному населению, назначили агитаторов в населенные пункты. Во второй половине дня к аэродрому уже потянулись телеги, запряженные то лошадью, то быками, а то и коровенкой. Все везли снег. Его доставляли в корзинах, ведрах, волокли по грязи в брезентовых тюках и мешках, подтаскивали в ящиках. Худенькая девчушка лет пяти с очень серьезным - от сознания особой важности момента - личиком, кое-как вытаскивая из липкой грязи большие, не по ноге сапоги, бережно несла в обеих ручонках помятый солдатский котелок со снегом. У меня невольно подступил к горлу ком и на глаза навернулись слезы…
Солдаты ровняли и трамбовали снег. К началу второй ночи полоса была готова. Длина ее составляла метров сто пятьдесят. Ширина превышала размах колеи самолетной лыжни всего на три метра. Ошибка на взлете по направлению лишь в один градус привела бы в лучшем случае к аварии, в худшем… Про худшее думать не хотелось.
Первый взлет предоставили мне. "Тройку" облегчили до предела, сняв с нее все - от моторного чехла и аварийного бортзапаса до патронов и бомб. С места стоянки до начала снежного покрова самолет протащили буквально на руках, облепив со всех сторон. Машину поставили строго по центру полосы. Носки лыж лежали на снегу, задники опирались на слегка подмерзшую черноземную жижу.
Ночь выдалась на удивление. Было полнолуние. В воздухе ощущался запах оттаявшей пашни. Редкие сероватые клочья облаков распадались у горизонта.
Дал газ - машина ни с места! Довел обороты до взлетных - "тройка" медленно-медленно, как бы нехотя, сантиметр за сантиметром принялась взбираться лыжами на снег. Дал форсаж - самолет рванулся вперед, стремительно наращивая скорость. Для меня в те секунды не существовало ни земли, ни неба - ничего, кроме несущейся навстречу узкой белой полоски. До ее конца оставалось не более десяти метров - я освободил штурвал, и с последнего метра снега "тройка" резво ушла в воздух.
Мягко шелестит мотор. Пустой Р-5 непривычно легко ввинчивается в весеннюю ночь. У патрубков чистым голубым светом мерцают огоньки выхлопа. Приветливо светится картушка путевого компаса, подмигивает зеленоватыми стрелками приборная доска. В кабине спокойно и уютно: так летел бы и летел, ни о чем не думая и не тревожась…
Но хоть и невыразимо прекрасна была та тихая украинская ночь, хотя мирно и совсем не по-военному шелестела винтом моя "тройка", я знал, что в любой миг эта обманчивая тишина может взорваться грохотом зенитных снарядов, брызнуть светом прожекторов, прострочиться цветными стежками трасс "автоматок" и пулеметов.
Однако в тот раз мы прошли по всему маршруту, фактически не встретив противодействия, - нас не ждали. Высмотрели все, что требовалось, все необходимое нанесли на карту и на исходе ночи возвращались к своему аэродрому.
На черном, кое-где начинавшем зеленеть фоне земли далеко виднелась наша рукотворная полоса. Радостно всколыхнулось сердце: цела! Ведь случись, что она растаяла - сесть нам было бы абсолютно негде…
Заходим на посадку на предельно малой скорости. Все ближе земля. Опущенные задние концы лыж нет-нет да и чиркнут по голому грунту, но чуть добавленными оборотами мотора я удерживал "тройку" в воздухе. Старался возможно точнее выйти на центр полосы. Последние метры перед посадкой - самые трудные… Все: убираю газ, успеваю выключить зажигание и перекрыть бензокран на случай аварии.
Разбрызгивая усы мокрого снега, лыжи пошли по полосе. Несколько раз "тройка" готова была встать на нос, но лыжи находили-таки скользкие участки снега, и, замедляя бег, мы благополучно остановились. Увязая в грязи, к самолету бежали люди.
Вылет в ту ночь совершили еще два экипажа - Сокольского и Антонова. Забегая вперед, скажу, что за успешное выполнение поставленной задачи вскоре на наших гимнастерках прибавилось по ордену Красной Звезды, а у наших механиков и техников - по медали "За боевые заслуги", которые вручил нам командир нашей 262-й авиадивизии генерал Красовский.
…Днем потянул южный ветер, разгулялось не по сезону щедрое солнце, и от нашей снежной полосы ничего не осталось. Весеннее тепло быстро просушило землю, раскрыло почки деревьев, пробудило от зимней спячки корни полевых трав, и вскоре наши машины, теперь уже на колесах, разгоняясь по затвердевшему грунту, снова поднимались в ночное небо громить ненавистного врага.
Вынужденная посадка
Я выхожу из боя. Сброшены бомбы. На земле разгорался пожар - мы бомбили железнодорожный узел противника. В небе над целью распускались яркие цветы разрывов зенитных снарядов. Бессильно метались в поиске самолета бледные при полнолунии лучи прожекторов. Домой, скорее домой!
Настроение отличное: задание выполнено, на развороченных стальных путях горят вражеские эшелоны с топливом, разбит один прожектор, мотор "тройки" работает, как часики, погода идеальная. Хорошо!
- Порядок, командир, курс - 64!
- Молодец, штурман, есть курс 64!
И вдруг минут через пятнадцать без всякой видимой причины начала сильно нагреваться вода. "В чем дело? Обороты минимальные, а температура растет и растет…" И тут слышу доклад штурмана:
- Из расширительного бака выбивается пар!
Теперь понятно: повреждена система охлаждения двигателя. Где-то вытекает вода. Дальше лететь нельзя. В подобных случаях полагалось или прыгать с парашютом или садиться, если, конечно, было куда. Под нами стелились поля с разбросанными тут и там рощами. Поблескивала ленточка какой-то речки. Вдали угадывалось большое село. Отсюда до линии фронта километров двести.
А прыгать уже нельзя - слишком мала высота. Что же, придется садиться в тылу противника. Ничего другого, к сожалению, не оставалось.
Вынужденная посадка ночью, вне аэродрома, на незнакомой местности сама по себе очень опасна, а если она происходит на территории, занятой врагом, то это совсем уж плохо… В таких случаях остается надеяться лишь на благосклонность судьбы…
Настроение сразу испортилось, замаячили в потревоженном сознании грядущие проблемы выхода на свою территорию…
Мы выбрали полянку неподалеку от речки и сели - вслепую, наугад, но удачно. Подрулив к опушке, развернули машину и, насколько хватило силы, задвинули самолет хвостом в густой орешник.
Итак, мы оказались в немецком тылу. Хоть и наша это земля - Украина, но сейчас она занята противником.
Коротко посовещались: что делать дальше? В первую очередь достали автоматы и запасные диски к ним. Проверили пистолеты, опустили в карманы по гранате, проверили и передвинули на поясах ножи самодельных финок. Вооружились, как говорится, до зубов.
Зеленоватый свет луны придавал земле вид таинственный и загадочный. По-прежнему тихо. Полный, что называется, штиль. Между ближайшей рощицей и рекой стелилась дорога. Возле опушки она сворачивала, огибая край поляны. С дороги наша "тройка" была хорошо видна, однако замаскировать ее двоим явно не по силам.
Занялись мотором. Оказалось, что осколком снаряда пробило четыре соты радиатора. Повреждение небольшое, но в полете достаточное для потери воды в течение четверти часа.
Первая тревога несколько улеглась. Законопатить пробитые соты несложно - нам уже случалось летать с таким наскоро отремонтированным радиатором. Вода рядом. В аварийном комплекте нашлось брезентовое ведерко.
Еще раз осмотрелись и прислушались - никаких признаков присутствия людей. Шоссе в оба конца пустынно. Приступили к ремонту. Достав ветошь, я рвал ее на полосы и отверткой заталкивал в поврежденные соты. Вскоре пробитые места были туго затрамбованы тканью. Можно заливать воду.
Летевший на этот раз со мной штурман Николай Нехороших бросился к речке. Притащил, обливаясь потом, одно ведерко, другое. Быстро подвигается дело, но и темное время суток на исходе. Мы и не заметили, что стало совсем светло. Вот-вот взойдет солнце - ведь июньские ночи так коротки…
Неожиданно из-за деревьев донесся разговор. Говорили по-немецки, громко смеясь. Я кубарем скатился с мотора. Затаились в густом орешнике у самого хвоста самолета. Автоматы к бою, кобуры пистолетов расстегнуты, гранаты заткнуты за пояса. Старались даже не дышать.
На дороге показались два велосипедиста. Солдаты. На багажниках привязаны ранцы и шинельные скатки. За плечами "шмайсеры". Едут не спеша, весело переговариваются.
Мы замерли. Может, не заметят, проедут мимо? Нет, заметили! Сошли с велосипедов, взяли автоматы на изготовку. Начали осторожно приближаться к самолету.
"Что же делать? Как поступить? - лихорадочно мелькали мысли. - Уничтожить фрицев можно всего двумя выстрелами. Ну, а если за ними еще едут или идут? Нет, шум поднимать нельзя".
Немцы молча составили велосипеды один к другому. Осмотрелись. Подошли к самолету, подергали за винт. Один неуклюже взобрался на крыло, заглянул в кабину. Вернулся к напарнику, который с удивлением рассматривал красную звезду на киле.
Нас разделял только куст орешника. До ближнего немца всего каких-нибудь три шага, не больше. Сердце бешено колотится, кажется, что его стук подобен грохоту парового молота, но немцы почему-то этого не слышат…
Внимательно осмотревшись и не заметив ничего подозрительного, солдаты успокоились. Перебросились несколькими фразами. Один достал зажигалку, щелкнул и поднес язычок пламени к обшивке крыла. Не получилось. Тогда он тесаком вспорол полотно, свернул его трубочкой, вновь взялся за зажигалку.
Спокойно смотреть на такое издевательство над "тройкой" оказалось выше всяких сил. Я кивнул штурману - пошли! Один немец был сражен моей финкой. Второй рухнул безжизненно к ногам штурмана от удара кулаком.
Николай Нехороших перед войной закончил институт физкультуры имени Лесгафта в Ленинграде. Ростом почти два метра, великолепный боксер. Пустить в ход финку он не решился. Никогда раньше этого делать не приходилось. Кулак - дело другое, привычное. Ну а я вспомнил свою службу в пехоте, где в рукопашных схватках с гитлеровцами приходилось "работать" и ножом.
Все произошло мгновенно и бесшумно. Один велосипедист убит наповал, другой глотает воздух, находясь в глубоком нокауте. Забрали у них оружие. Показываю на оставшегося в живых немца:
- Связать!
Снятыми с обоих солдат брючными ремнями Николай стянул ему руки и ноги. И тут немец пришел в себя. С ужасом в мутных глазах переводил взгляд с убитого напарника на весьма внушительную фигуру штурмана. Начал часто-часто икать…
Штурман посмотрел на гитлеровца с нескрываемым презрением:
- Что дальше, командир? Здесь оставаться нельзя. Тем более с ним. Лететь тоже нельзя…
В самом деле, взошло солнце, а пересекать линию фронта, да и вообще лететь днем над вражеской территорией на нашем тихоходном Р-5 равносильно самоубийству. Но и здесь оставаться до ночи никак нельзя: рядом дорога и село.
Из двух зол решил выбрать меньшее.
- Летим, штурман. Как говорится, бог не выдаст, свинья не съест. Попробуем проскочить. Этих в кабину, велосипеды в багажник. Ведь из-за них могут и местных жителей пострелять, немцы в таких делах скоры на руку.
Запущен отремонтированный мотор, взлет - и "тройка" понесла нас к линии фронта, в сторону дома. Шли бреющим полетом, буквально втискивая машину в каждый попутный овраг, в русла встречных ручьев и речек. Временами колеса шасси сбивали верхушки кустарников. Населенные пункты обходили стороной.
И вот она - линия фронта, Днестр! Мотор на форсаже. Прижались к рыжей глине окопных брустверов. Ушла под крыло серебряная лента реки - наконец-то "тройка" над нашей территорией!
А еще через час я докладывал в штабе полка обо всем происшедшем с нами в ту тревожную ночь.
Пленного после допроса отправили в дивизию, а велосипеды мы подарили мальчишкам хозяйки, у которой квартировали.
Цена ошибки
В полк прибыло пополнение. Три летчика и три штурмана. Сержанты, окончившие училище. В нашу эскадрилью попали летчик Сорокин и штурман Дударев. Сегодня я должен "вывозить" Дударева. Задание простое: бомбить передний край вражеской обороны. Весь полк будет действовать на узком участке фронта. Такие изматывающие немцев бомбежки продолжаются обычно всю ночь. Непрерывно висят над позициями противника слепящие "САБы" - световые авиабомбы, мы засыпаем окопы гитлеровцев осколочными бомбами и поливаем пулеметным огнем.
Дударев уже имел несколько боевых вылетов, страшно этим гордился и старался выглядеть этаким "старым воздушным волком". Он перестал бриться, решив отрастить для солидности усы и бороду. "Старики" давно переболели подобным поветрием, когда их физиономии украшали реденькие усишки да лохматенькие бороденки. На безобидные причуды новичков в полку смотрели снисходительно, знали, что пройдет немного времени и сами собой поисчезают все волосяные атрибуты.