Вскоре по возвращении в Ленинград, в июле 1944 года, Зощенко пригласили в известный всем горожанам "Большой дом" - в Ленинградское управление наркомата госбезопасности. Сотрудник управления задал ему три десятка вопросов, точных, хватких, прицельных, по которым видна всесторонняя осведомленность этого учреждения в делах Союза писателей и лично Зощенко. В начавшуюся эпоху "гласности" была опубликована копия "Протокола беседы". И поражает прямота, почти наивная откровенность ответов Зощенко. Он отвечает как бы даже охотно, не дистанцируясь от расспросчика, используя возможность честно высказаться перед уважаемой им властью и вовсе не глядя на собеседника как на агента тайной полиции, на жандарма. Наверное, то был умелый специалист "по интеллигенции", с обличьем культурного, добропорядочного "товарища". Да и Зощенко, должно быть, интуитивно считал, что ему тогда, в той ситуации, лучше говорить смело, выглядеть уверенно. На вопрос: "Как вы думаете о своей дальнейшей жизни?" - Зощенко ответил: "Мне нужно переждать. Вскоре после войны литературная обстановка изменится, и все препятствия, поставленные мне, падут. Тогда я буду снова печататься. Пока же я ни в чем не изменюсь, буду стоять на своих позициях. Тем более потому, что читатель меня знает и любит. Недавно я выступал на одном военном вечере. <…> Меня встречали овацией, оглушительной овацией". А на "участливый" вопрос о том, считает ли он, что им было сделано все, для того чтобы отстоять свою повесть "Перед восходом солнца", Зощенко ответил: "Я сделал все, но мне "не повезло". Мы с академиком Сперанским написали письмо товарищу Сталину, но это письмо было направлено в те дни, когда товарищ Сталин уезжал в Тегеран, и попало в руки к заменявшему товарища Сталина Щербакову. А Щербаков, понятно, распорядился иначе, чем распорядился бы товарищ Сталин". И еще о Сталине - в ответ на вопрос, как он расценивает сегодняшнюю общую политическую обстановку: "Вести с фронтов радуют. Заявление немецкого генерала Гоффмейстера показывает, что гибель Германии близка. Сталин все видел гениально. Потрясает его уверенность в самую трудную пору, в то время, когда почти все советские люди думали, что крах неизбежен, что гибель государства близка".
Известно, как осуществилась надежда Зощенко на то, что "после войны литературная обстановка изменится и все препятствия, поставленные мне, падут", как сбылось его уверенное предсказание в той же "беседе", что после войны "литературе будет предложено злей и беспощадней писать о наших недостатках".
Когда Зощенко по приезде в Ленинград сообщал Чаловой, что "…дома не очень хорошо. Тоскливо весьма, и отвык совершенно", его отношения с Верой Владимировной действительно были безрадостны.
Вера Владимировна написала об этом следующее:
"Вот как вспоминала я, спустя несколько месяцев, этот его приезд:
11/IX-44. Приезд Михаила и его отношение ко мне убили последние мои надежды, последние иллюзии, последние силы.
Неужели он не понимает того, что делает? Неужели считает себя правым?
Ведь что было?
Ведь он сразу же, чуть ли не в первый день приезда, грубо оттолкнул меня и как женщину, и как человека.
"Я не хочу ‘отношенческих разговоров’", сказал он, но он прекратил и всякие разговоры со мной. Он не делился со мною ничем - ни творческими своими планами, ни событиями своей жизни.
Он прямо сказал, что ничего нет особенного в том, что у него были женщины, не мог же он жить без этого 2 ½ года, он даже возмутился и рассердился, увидев мое разочарование и расстройство при этом открытии. <…>
Мое огорчение по этому поводу его возмутило и оттолкнуло от меня. Он сразу же замкнулся и стал таким, как был со мною до своего отъезда - чужим, враждебным, почти ненавидевшим меня, тяготящимся мною.
"Оставьте меня в покое, мне от вас ничего не нужно, я ни к кому не лезу", - вот его слова… <…>
<…> Михаил не печатается, не работает и не зарабатывает ни копейки, относится ко мне враждебно, недоверчиво, абсолютно холодно и равнодушно, как к совершенно чужой, посторонней и ненужной женщине. <…>
Все мои мечты и надежды на нашу радостную, дружную жизнь разрушены окончательно и безвозвратно. <…>
Мне кажется, я должна понять одно - у меня нет больше мужа, у меня нет Михаила…
Зачем мне унижаться?
Зачем добиваться любви Михаила?
Зачем стараться вести себя "пай-девочкой", чтобы заслужить награду?
Неужели недостаточно мне унижений?
А самое большое унижение - эта вечная ложь - ведь я - жена Зощенко по имени - а, в сущности, не жена, не друг, не близкий ему человек, а, кажется, злейший его враг. <…> Он всем недоволен - готовлю я ему "невкусно", и он теперь стал готовить себе еду сам. <…>
Я начинаю понимать, что не Михаил сложен для меня, а я сложна для него…
Михаил, в сущности, очень примитивен, как это ни странно. Ему чужды и непонятны все "тонкости" моих ощущений и переживаний.
Что ему сейчас от меня нужно - чтобы я была здорова, чтобы я доставала деньги, готовила вкусную еду, убирала комнату, заботилась обо всем быте и ни во что не вмешивала его, ничего от него не требовала. <…>
Трудно понять, чем было вызвано такое жестокое, такое дикое отношение ко мне… Или, действительно, он был больной, ненормальный человек?
А, м.б., просто - разлюбил окончательно, разочаровался во мне и я просто стала ему не нужна, докучна? Но ведь когда-то он упрекал меня за то, что я не люблю его… А когда эта любовь пришла, она стала ему не нужна. Впрочем, так часто бывает… И у него в юные годы, в 17 году, была даже новелла на эту тему - "Муж"… <…>".
Затем - о последней военной зиме:
"В смысле "быта" зиму прожила относительно благополучно, тем более что неожиданно из эвакуации вернулась Раиса, моя старая домработница, и с конца сентября она помогает мне по хозяйству - вернее, несет почти всю работу. (Раиса в ту зиму обслуживала нас и О. Д. Форш - попеременно готовила нам обеды на 2 дня.)
Я же помогала Михаилу в литературной работе, да штопала белье, да проводила кое-какую свою работу… И в то же время старалась исполнять его малейшие желания… Отношения наши как будто налаживались, но иногда он все же "срывался", и я опять мучительно больно переживала его обиды и несправедливости…
А все-таки - ведь я любила этого человека, но только всегда, всегда, всегда я сама создавала тормоза, преграды для этой любви.
Но мне так всегда нравились эти глаза, это лицо, эти губы, эти руки…
И как бы я хотела, чтоб снова, как 28 лет назад, потянулись бы они ко мне! <…>".
Летом 1945 года они много времени провели вместе на своей даче в Сестрорецке. И Вера Владимировна с удовлетворением написала об этих месяцах:
"Я теперь очень хорошо понимаю Михаила - его "бегство" от жизни, от людей, от забот и хлопот житейских. Это самозащита, здоровый творческий инстинкт.
Если бы он так не поступал, он ничего не создал бы. <…>
Все-таки за это лето я одержала над ним большую победу: мне удалось сломить его сопротивление себе, его страх передо мной.
И мне не жалко, что я так много сил и времени затратила на огород - этим огородом я "подкупила" его, заинтересовала - он с удовольствием и интересом приезжал в Сестрорецк. <…>".
Но вскоре она опять непримиримо пишет о том же своем навязчивом стремлении одержать свою победу, с которым прожила всю жизнь - стремлении переделать Зощенко для себя, под себя, а не любить его таким, каким он был:
"…Мне больше ничего не нужно. Все равно того, что мне единственно нужно - простой человеческой любви, любви мужа и сына, мне не добиться. Я окончательно не нужна им больше.
С Михаилом - слишком разные мы люди, слишком разные у нас вкусы, потребности, желания. А главное - нет у него ко мне чувства, нет ни любви, ни нежности, ни ласки, нет ни малейшего интереса - я просто не нужна ему. <…>
Я очень хотела завоевать Михаила, стать для него необходимой, нужной, любимой, стать тем, чем, кажется, никогда не была, но, кажется, я принуждена признать себя в этой борьбе побежденной.
Год назад я решила отойти от него в сторону, не стараться словами разбить его больную идею, разорвать те нехорошие ассоциации, которые связывались у него со мной…
Мне казалось, я поняла - это была болезнь, надо победить ее…
Победить делом, а не словом.
И вот порой летом мне казалось, что я достигла цели, что он перестал бояться меня, что он снова доверчиво тянется ко мне, что вот еще немного - и все будет хорошо и просто, будет настоящая близость, будет любовь, будет жизнь… <…>
И вдруг сейчас мне показалось, что все напрасно. Что все мои усилия тщетны, что лучше больше не напрягать своих сил, отказаться от борьбы…<…> К чему мне эта унизительная, в сущности, борьба?
Стоит ли он ее, этот черствый, жестокий, холодный и грубый человек, который исковеркал, сломал, изуродовал всю мою жизнь, всю мою душу. Ведь такого страшного, обнаженного эгоизма мне никогда больше не приходилось встречать в жизни. Разве только эгоизм его сына может поспорить с ним. <…>".
И в то же время Вера Владимировна обнаруживает откровенное понимание причины их несчастливой совместной жизни, причины, заключенной в ней самой:
"Может быть, впрочем, все не так уж мрачно, как рисуется в моем пессимистически настроенном мозгу? Может быть, к Михаилу нужно относиться, действительно, как к больному, нервному, перегруженному работой человеку? <…>
К сожалению, эти "здравые мысли" быстро исчезали и я снова и снова мучила себя, а может быть, и Михаила своими "неразрешимыми вопросами".
А ведь нужно было одно - понять, какую тяжелую драму он пережил так недавно, как тягостна была для него неудача с его "главной книгой"… Надо было ничего не требовать, надо было действительно дать ему то единственное, что он просил у меня, - дать ему покой, дать возможность спокойно работать, ничем не тревожить его…
Надо было терпеливо ждать и не страдать от того, что наши отношения не становились сразу такими, как я хотела, как мне было нужно…
Но вот этого-то я и не сумела, не могла понять… И в этом - моя вина перед ним… Непоправимая вина…"
КРЕСТНЫЙ ПУТЬ
1. ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦК ВКП(б)
Постановление ЦК ВКП(б) "О журналах "Звезда" и "Ленинград"", датированное 14 августа 1946 года, в писательских кругах сразу нарекли "постановлением по Зощенко и Ахматовой".
В этом разгромном документе магически-всевластного ЦК единственной в стране партии о Зощенко и Ахматовой - черным по белому - писалось:
"…Грубой ошибкой "Звезды" является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе. Редакции "Звезды" известно, что Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание. Последний из опубликованных рассказов Зощенко "Приключения обезьяны" ("Звезда" № 5–6 за 1946 г.) представляет пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей. Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами.
Предоставление страниц "Звезды" таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции "Звезды" хорошо известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь, как "Перед восходом солнца", оценка которой, как и оценка всего литературного "творчества" Зощенко, была дана на страницах журнала "Большевик".
Журнал "Звезда" всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, - "искусства для искусства", не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе.
Предоставление Зощенко и Ахматовой активной роли в журнале, несомненно, внесло элементы идейного разброда и дезорганизации в среду ленинградских писателей. В журнале стали появляться произведения, культивирующие несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада. Стали публиковаться произведения, проникнутые тоской, пессимизмом и разочарованием в жизни…"
Стиль и лексика данного текста выразительно передают дух сталинской эпохи. Дух этот заполнял души целых поколений. Как радиация, он пронизывал сознание, видоизменял чувства, входил в состав крови, оседал в костях, закреплялся в подсознании, вторгался в генетический код, превращая людей в советских мутантов, существующих при тоталитаризме, как в естественной среде обитания. Одним из сильнейших источников той радиации был страх, сделавшийся в стране после Октябрьского переворота 1917 года постоянной составляющей бытия.
Далее в постановлении еще и еще поминались в двуединой связке предававшиеся анафеме Зощенко и Ахматова, потом один Зощенко, помечены были также и другие авторы "безыдейных" и "малохудожественных" произведений, напечатанных в осуждаемых журналах. Затем указующий перст направлялся на начальство - на редакторов, забывших положение ленинизма о недопустимости аполитичности, на председателя Союза писателей, не принявшего должных мер, на руководящих работников Ленинградского горкома партии, проглядевших, устранившихся, предоставивших возможность печататься чуждым советской литературе людям вроде Зощенко и Ахматовой… В заключение державно, по пунктам постановлялось - выправить линию журнала "Звезда" и обеспечить его высокий идейный и художественный уровень, прекратив доступ в журнал произведений Зощенко и Ахматовой и им подобных; прекратить издание журнала "Ленинград"; утвердить главным редактором журнала "Звезда" заместителя начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б) с сохранением за ним этой должности.
Считалось, что на все эти действия родная партия имеет безусловное право. Во благо народа. Ведь она была официально провозглашена "направляющей и руководящей силой советского общества".
Главным же гонителем и хулителем Зощенко и Ахматовой выступал А. А. Жданов, член Политбюро и секретарь ЦК ВКП(б), которому Сталин поручил тогда заниматься всем фронтом идеологии и пропаганды. Но готовил он это разгромное постановление по указанию и формулировкам вождя.
Через сорок с лишним лет, в эпоху "гласности", стали известны слова Сталина, сказанные о Зощенко на специальном заседании в ЦК перед принятием того постановления: "Человек войны не заметил, накала войны не заметил. Он ни одного слова не сказал на эту тему… Почему я недолюбливаю Зощенко? Зощенко - проповедник безыдейности… И советский народ не потерпит, чтобы отравляли сознание молодежи… Не обществу перестраиваться по Зощенко, а ему надо перестраиваться, а не перестроится, пускай убирается к чертям".
В то время "к чертям" никак не означало, скажем, за границу…
Присутствовавший на этом заседании как член редколлегии журнала "Звезда" ленинградский писатель П. Капица (однофамилец и тезка знаменитого физика, лауреата Нобелевской премии) приводит в своих воспоминаниях такие слова Сталина о рассказе "Приключения обезьяны":
"Пустой рассказ. Ни уму, ни сердцу ничего не дает. Бездарной балаганной штуке предоставили место. Только подонки могут создавать подобные произведения. У Зощенко есть обиды на советских людей… Хулиган ваш Зощенко! Балаганный писака!!"
И П. Капица продолжает:
"Вероятно, Сталин и не видел живого, весьма деликатного, скромного и малоулыбчивого Мих-Миха, иначе не обозвал бы его так. Эти грубые ругательства относились к какому-то наглому зубоскалу, злопыхателю и очернителю, а миниатюрный, мягкий и даже застенчивый Зощенко ни одной черточкой не походил на балаганного писаку. Но Сталин не унимался, говорил резко, не сдерживая себя. Чувствовалось, что он очень сердит на автора "Приключений обезьяны":
- Видите ли, обезьянке в клетке лучше жить, чем на воле. В неволе легче дышится, чем среди советских людей!"
То было проходившее 9 августа 1946 года заседание Оргбюро ЦК ВКП(б), на котором Сталин появился впервые за последние десять лет, что указывало на исключительную важность данного сбора. Его сопровождали несколько членов Политбюро и секретари ЦК, занимавшиеся идеологической работой. Присутствовали руководители Союза писателей, а также срочно вызванные из Ленинграда возглавлявшие журналы "Звезда" и "Ленинград" члены их редколлегий. Как показали дальнейшие события, Сталин к этому моменту уже окончательно продумал свой план решительного и повсеместного перелома в стране неприемлемой для него общественной атмосферы. В области литературы в ход пошла идея, предлагавшаяся Управлением пропаганды еще в 1943 году, когда руководство этого Управления считало необходимым принять специальное решение ЦК ВКП(б) о литературно-художественных журналах. Речь тогда шла о московских журналах "Октябрь", "Знамя", "Новый мир". Теперь, используя эту запомнившуюся ему идею, Сталин поменял московские журналы на ленинградские - и по силовому раскладу в Политбюро, и по своей давней неприязни к городу Ленина, и по нынешнему нахождению там Зощенко и Ахматовой…
А на следующий день после Оргбюро, 10 августа 1946 года, министр госбезопасности (наркоматы уже стали министерствами) В. С. Абакумов (арестованный затем, еще при Сталине, и расстрелянный при Хрущеве) направил секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецову (расстрелянному при Сталине по "ленинградскому делу") "справку по имеющимся в МГБ СССР материалам на писателя Зощенко М. М.". В эту "Справку" - помимо анкетно-биографических сведений (с выделением в прошлом его членства в "литературном содружестве "Серапионовы братья" - группировки, вредной по своему идеологическому характеру"), вместе с обобщающими формулировками (типа: "На протяжении ряда лет Зощенко характеризуется как писатель с антисоветскими взглядами, критикующий политику партии в области искусства и литературы"), вместе с перечнем писателей, приятельствующих с Зощенко, и с подборкой соответственно наставшей надобности высказываний Зощенко о цензуре, о том, что "мы беззубые юмористы, нам не позволяют трогать существенные вопросы", что "всякая критика запрещена" (в этой подборке заметны следы работы осведомителей среди тех людей, с которыми общался Зощенко) - вместе со всем этим, так сказать, "внешним компроматом" в документ госбезопасности вошли целым куском и откровения Зощенко перед своим "собеседником" в июле 1944 года.