В 1958 году, в марте-апреле, отмечалось 90-летие со дня рождения Горького. Главный вечер должен был состояться в Москве в зале Чайковского, и на этот вечер устроители решили пригласить Зощенко. Вдова сына Горького позвонила ему в Ленинград, просила остановиться у них в доме и приехать пораньше. До "самого помпезного", по выражению К. И. Чуковского, вечера прошел вечер в Литературном музее, затем состоялся торжественный обед. На обеде Зощенко стараниями Корнея Ивановича посадили рядом с первой женой Горького Екатериной Павловной Пешковой.
Из "Дневника" Чуковского:
"30 марта. Вчера вечером в доме, где жил Горький на Никитской, собралась вся знать… Были Кукрыниксы, летчик Чухновский, летчик Громов, Юрий Шапорин, Козловский, проф. Сперанский, Мих. Слонимский, министр культуры Михайлов, Микола Бажан, Людмила Толстая, горьковед Б. Бялик, дочь Шаляпина, Капицы (академик с супругой), Анисимов - и Зощенко, ради которого я и приехал.
В столовой накрыли три длинных стола и (поперек) два коротких, и за ними в хороших одеждах, сытые, веселые лауреаты, с женами, с дочерьми, сливки московской знати, и среди них - он - с потухшими глазами, со страдальческим выражением лица, отрезанный от всего мира, растоптанный.
Ни одной прежней черты. Прежде он был красивый меланхолик, избалованный славой и женщинами, щедро наделенный лирическим украинским юмором, человеком большой судьбы. Помню его вместе с двумя другими юмористами: Женей Шварцем и Юрием Тыняновым в Доме искусств, среди молодежи, когда стены дрожали от хохота, когда Зощенко был недосягаемым мастером сатиры и юмора, - все глаза зажигались улыбками всюду, где он появлялся.
Теперь это труп, заколоченный в гроб. Даже странно, что он говорит. Говорит он нудно, тягуче, длиннейшими предложениями, словно в труп вставили говорильную машину, - через минуту такого разговора вам становится жутко, хочется бежать, заткнуть уши. Он написал мне в "Чукоккалу" печальные строки:
И гений мой поблек, как лист осенний -
В фантазии уж прежних крыльев нет.
- Да, было время: шутил и выделывал штучки. Но, Корней Иванович, теперь я пишу еще злее, чем прежде. О, как я пишу теперь!
И я по его глазам увидел, что он ничего не пишет и не может написать. Екатерина Павловна посадила меня рядом с собою - почетнейшее место; я выхлопотал, чтобы по другую сторону сел Зощенко. Он стал долго объяснять Ек. Павловне значение Горького, цитируя письмо Чехова - "а ведь Чехов был честнейший человек" - и два раза привел одну и ту же цитату - и мешал Ек. Павловне есть, повторяя свои тривиальности. Я указал ему издали Ирину Шаляпину. Он через несколько минут обратился к жене Капицы, вообразив, что это и есть Ирина Шаляпина. Я указал ему на его ошибку. Он сейчас же стал объяснять жене Капицы, что она не Ирина Шаляпина. Между тем ведь предположено 3-го апреля его выступление на вечере Горького. С чем же он выступит там? Ведь если он начнет канителить такие банальности, он только пуще повредит себе - и это ускорит его гибель. Я спросил его, что он будет читать. Он сказал: "Ох, не знаю". Потом через несколько минут: "Лучше мне ничего не читать: ведь я заклейменный, отверженный".
Мне кажется, что лучше всего было бы, если бы он прочитал письма Горького и описал бы наружность Горького, его повадки - то есть действовал бы как мемуарист, а не как оценщик.
Все это я сказал ему - и выразил готовность помочь ему. Он записал мой телефон. <…>
Зощенко седенький, с жидкими волосами, виски вдавлены внутрь, - и этот потухший взгляд!
Очень знакомая российская картина: задушенный, убитый талант. Полежаев, Николай Полевой, Рылеев, Мих. Михайлов, Есенин, Мандельштам, Стенич, Бабель, Мирский, Цветаева, Митя Бронштейн, Квитко, Бруно Ясенский, Ник. Бестужев - все раздавлены одним и тем же сапогом".
Зощенко не выступал на торжественном вечере, посвященном 90-летию Горького. За два дня до празднества К. И. Чуковский условился с В. А. Кавериным "проэкзаменовать" его, не говоря ему об этом, и принять разумное решение насчет его участия. Состояние Зощенко произвело на них тяжелое впечатление. К. И. Чуковский записал в дневнике: "Конечно, ему не следует выступать… он может испортить весь короткий остаток своей жизни". Видимо, и сам Зощенко ощутил некий разрыв между собой и внешним миром. Он послушался совета и не пошел в зал Чайковского.
Вскоре он уехал в Ленинград. Какое-то время он оставался в городе, перенес дома спазм сосудов головного мозга, к нему вызывали литфондовского врача; через несколько дней он оправился и в середине июня приехал на дачу в Сестрорецк, где находилась жена, которую он все еще старался держать от себя на отдалении. И тут он получил официальное уведомление, что ему назначена республиканская пенсия…
Назначение пенсии привело Зощенко в радостное волнение. Следом пришла еще бумага - с приглашением эту пенсию получить. Но на второй бумаге была сделана приписка, которая его сразу и глубоко встревожила: требовалось представить справку об имеющемся помимо пенсии заработке. И он разнервничался, что его недавний гонорар может отразиться на полагающейся сумме…
Чтобы получить пенсионную книжку и самому уточнить озаботившее его требование, Зощенко, не слушая уговоров жены, едет из Сестрорецка в город. И хотя с пенсией в этот месяц все обошлось благополучно, он вновь почувствовал себя плохо. Перед возвращением в Сестрорецк Зощенко позвонил Л. Чаловой, которая была уже десять лет замужем, но с которой он сохранил добрые дружеские отношения. Сказал, что у него вышла в свет большая книга и он подарит ей эту книгу в следующий приезд… Вечером к нему в квартиру спустилась Мухранская, которая уже несколько дней приносила еду сюда. Утром его должен был отвезти в Сестрорецк сын, и Зощенко пообещал ей: "Отдышусь там, а через неделю или полторы вернусь…" Они попрощались. Поехал он на дачу совсем больным. Через две недели, 22 июля 1958 года Михаил Михайлович Зощенко умер.
Похороны его прошли в советском стиле - с выступлениями местного писательского начальства, волновавшегося провести это "мероприятие" без эксцессов, и с вспыхнувшими все же у гроба словопрениями. Но сам он лежал в цветах с успокоенным и просветленным лицом, и на губах его вдруг обозначилась легкая, присущая только ему улыбка. Хоронить Зощенко на Литераторских мостках, где покоятся знаменитые писатели России, не разрешили. Он был похоронен на Сестрорецком кладбище.
* * *
Анна Ахматова
ПАМЯТИ М. М. ЗОЩЕНКО
Словно дальнему голосу внемлю,
А вокруг никого, никого.
В эту черную добрую землю
Вы положите тело его.
Ни гранит, ни плакучая ива
Прах легчайший не осенят.
Только ветры морские с залива,
Чтоб оплакать его, прилетят…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Известно, что писатель - это его книги. А истинная ценность книги определяется в конце концов тем, что и как сумел рассказать нам автор о человеке, о нас самих. И о своем времени.
С началом у нас, в России, эпохи "гласности", а затем и свободного книжного рынка Михаил Зощенко обрел новую жизнь. За первые 10 лет этой эпохи (с 1987 года) вышло в свет около тридцати его книг (большинство - внушительные однотомники) и три собрания его сочинений. География изданий - от Мурманска до Краснодара, Элисты, Йошкар-Олы… Содержание: прежде всего - рассказы 20-х годов и повесть "Перед восходом солнца", а за ними - "Возвращенная молодость", "Голубая книга", "Сентиментальные повести", избранные рассказы для детей, "Письма к писателю". И нигде не переиздавались его повести о перековке каналоармейца ("История одной перековки"), о Керенском ("Бесславный конец"), "Возмездие" и другие произведения из этого же ряда. Время востребовало истинного Зощенко - с данным ему редкостным талантом сатирика и исповедальника. Того Зощенко, который сумел отразить подлинную суть своей эпохи и показать людей, ставших ее "человеческим материалом", по терминологии большевиков.
Эта эпоха расправилась с ним - она, говоря заключительными словами романа Джорджа Оруэлла "1984", заставила его "одержать над собой победу" и "полюбить Старшего Брата". Произведения, созданные в пору его "победы" и "любви" к режиму, писались добросовестно, с искренним старанием, профессионально, с уважением, даже восхищением своими новыми героями (например, цикл рассказов о партизанах "Никогда не забудете"), в них есть литературное мастерство, но - уже без чудотворства его неповторимого и редчайшего таланта. Это - другой Зощенко, пишущий как другие. И когда берешь в руки книгу, изданную в 1963 году, через пять лет после его смерти, в Ленинграде, его родном Питере, книгу, в которой нет ни одного (!) рассказа 20-х и даже 30-х годов, зато есть "Рассказы на колхозные темы", то ловишь себя на мысли, а не однофамилец ли этот автор известному писателю? Нет, к сожалению, не однофамилец. Это писатель, которому запретили пользоваться его талантом и вынудили писать по-другому, как все, на потребу режиму. А составители и редакторы этого сборника явно преследовали эту цель - показать "перековавшегося" писателя. Так продолжали "убивать пересмешника" и после его физической смерти.
Но все то, что было написано Зощенко с Божьей искрой его исключительного таланта, не умерло. Ушли из жизни его гонители и разнокалиберные временщики эпохи, а он вернулся. Ибо Литература отбирает в свой пантеон, не глядя ни на какие "периоды" с их земными владыками.
ПРИЛОЖЕНИЯ
ПРОТОКОЛ БЕСЕДЫ М. М. ЗОЩЕНКО С СОТРУДНИКОМ ЛЕНИНГРАДСКОГО УПРАВЛЕНИЯ НКГБ 20 июля 1944 г.
Во время беседы с М. М. Зощенко 20.VII - с.г. ему был поставлен ряд вопросов, ответ на которые дает представление о его настроениях и взглядах.
1. Каковы были причины первого выступления против вашей повести "Перед восходом солнца"?
Ответ: "…Мне было ясно дано понять, что дело здесь не только в повести. Имела место попытка "повалить" меня вообще, как писателя".
2. Кто был заинтересован в этом? Ваши литературные враги?
Ответ: "… Нет, тут речь могла идти о соответствующих настроениях "вверху". Дело в том, что многие мои произведения перепечатывались за границей. Зачастую эти перепечатки были недобросовестными. Под рассказами, написанными давно, ставились новые даты. Это было недобросовестно со стороны "перепечатчиков", но бороться с этим я не мог. А так как сейчас русского человека описывают иначе, чем описан он в моих рассказах, то это и вызвало желание "повалить" меня, так как вся моя писательская работа, а не только повесть "Перед восходом солнца", была осуждена "вверху". Потом в отношениях ко мне был поворот".
3. Как вы относитесь к статье Еголина, напечатанной в "Большевике"?
Ответ: "…Считаю ее нечестной, т. к. Еголин в отношении моей повести - до критических выступлений печати - держался другого взгляда. Юнович (ред. "Октября") может подтвердить это. Еголин одобрял повесть. Но когда ее начали ругать, Еголин струсил. Он боялся, что я "выдам" его, рассказав о его мнении на заседании президиума Союза Писателей, где меня ругали. Видя, что я в своей речи не "выдал" его, Еголин подошел ко мне после заседания и тихо сказал: "повесть хорошая"".
4. Говорили ли вы кому-нибудь впоследствии о поведении Еголина?
Ответ: "Говорил Поликарпову".
5. Как отнесся к вашим словам Поликарпов?
Ответ: "Он необычайно заинтересовался моими словами, сказал, что у него есть и другие материалы, подтверждающие мои слова и свидетельствующие о том, что некоторые партийные руководящие работники проводят неправильную линию. Поликарпов потребовал, чтобы я написал об этом, подал заявление о поведении Еголина".
6. Зачем он потребовал от вас письменного заявления?
Ответ: "Он сказал, что перешлет его Щербакову".
7. Подали ли вы это заявление?
Ответ: "Нет, мне стало жаль Еголина".
8. Настаивал ли все-таки Поликарпов на подаче заявления?
Ответ: "Он кричал на меня, требуя подать заявление, но я этого не сделал".
9. Как вы намерены держать себя в отношении Еголина?
Ответ: "Я напишу повесть, в которой расскажу всю историю своей повести "Перед восходом солнца". В этой повести я выведу Еголина - и выведу во всей неприглядности его поведения".
10. Узнает ли он себя в той повести?
- "Бесспорно узнает, так как я обо всем напишу откровенно".
11. Были ли еще примеры такой двурушнической оценки вашего произведения?
- "Были. В частности, могу назвать Шкловского - Булгарина нашей литературы - до "разгрома" повести он ее хвалил, а потом на заседании президиума союза ругал. Я его обличил во лжи, тут же на заседании".
12. Как оценивает вашу повесть Тихонов?
- "Он хвалил ее. Потом на заседании Президиума объяснил мне, что повесть "приказано" ругать, и ругал, но ругал не очень зло. Потом, когда стенограмма была напечатана в "Большевике", я удивился, увидев, что Тихонов меня так жестоко критикует. Я стал спрашивать его, чем вызвана эта "перемена фронта"? Тихонов стал "извиняться", сбивчиво объяснил, что от него "потребовали" усиления критики, "приказали" жестоко критиковать, - и он был вынужден критиковать, исполняя приказ, хотя с ним и не согласен".
13. Как вы расцениваете снятие ваших рассказов в "Ленинграде"?
- "Объясняется все тем, что в "Ленинграде" все делают с оглядкой на Москву, в данном случае на статью Еголина, не зная истинного отношения Москвы ко мне".
14. А какое к вам теперь отношение в Москве?
- "Хорошее. Об этом я сужу на основании слов Тихонова. Когда я его видел в Москве, Тихонов сказал, что я уже "вышел из штопора". Потом, в последний свой приезд, он снова сказал мне, что статья Еголина - пустяки, и отношение ко мне, независимо от этой статьи - наилучшее".
15. Речь шла об отношении писателей или об официальном отношении?
- "Тихонов намекал на отношение "верхов"".
16. Есть ли факты, подтверждающие слова Тихонова?
- "Да, есть. В последнее время ко мне обратились "Известия" с просьбой регулярно давать острый сатирический фельетон в моем старом плане. Ясно, что это согласовано с ЦК - иначе были бы не объяснимы ежедневные звонки с просьбой скорее дать фельетоны".
17. Какой материал вы им собираетесь дать?
- "Очень острый, в моей старой сатирической манере, бичующей наши недостатки. Один из этих фельетонов - острый рассказ о начинающем писателе и плохом редакторе, портящем произведение, - стало быть, - об искусстве и его задачах.
В рассказе этого начинающего писателя рассказывается о том, как погиб пароход, а редактор, боясь того, чтобы было сказано о гибели у нас парохода, правит рукопись и делает рассказ бессмысленным, заменяя повествование о гибели парохода рассказом о гибели лодки".
18. Пропустят ли такой фельетон?
- "В Ленинграде его не пропустили бы, так как не знают еще новых установок, проводящихся в Москве: зло бичевать наши недостатки".
19. Как вы оцениваете общее состояние нашей литературы?
- "Я считаю, что литература советская сейчас представляет жалкое зрелище. В литературе господствует шаблон, все пишется по шаблону. Поэтому плохо и скучно пишут даже способные писатели".
20. Как вы расцениваете партийное руководство литературой?
- "Руководить промышленностью и железнодорожным транспортом легче, чем искусством. Нет зачастую у руководителей глубокого понимания задач искусств".
21. Как вы думаете о судьбе писателей в революционные годы?
- "Поэты оказались менее стойкими, чем прозаики, среди поэтов много трагических смертей: Маяковский, Есенин, Цветаева - покончили самоубийством; Клюев, Мандельштам - умерли в ссылке, трагически погибли Хлебников, Блок (он выливал лекарство во время предсмертной болезни, так как ему не хотелось жить):из молодых - Корнилов, Васильев и др. тоже кончили трагически - не "сжились" с временем".
22. Считаете ли вы ясной теперь причину смерти Маяковского?
- "Она и дальше остается загадочной. Любопытно, что револьвер, из которого застрелился Маяковский, был ему подарен известным чекистом Аграновым".
23. Позволяет ли это предполагать, что провокационно было подготовлено самоубийство Маяковского?
- "Возможно. Во всяком случае, дело не в женщинах. Вероника Полонская, о которой было столько разных догадок, говорила мне, что с Маяковским интимно близка не была".
24. Чья судьба вам кажется трагичной, если доведется говорить о ныне живущих писателях?
- "Меня особенно волнует судьба Юрия Олеши, жившего в Ашхабаде. Он говорил, что его ждет гибель, - я был прав".
25. Как вы думаете о своей дальнейшей жизни?