Дмитриев потребовал ввести в бой резерв. Эскадрон кинулся из юрты как раз вовремя. На участок первого взвода ворвалось уже человек тридцать белых. Подоспевший резерв часть белых уничтожил, а остальных обратил в бегство. Опасность миновала, и эта атака противника также потерпела неудачу.
Но и наши потери были значительны. Погиб командир эскадрона Иннокентий Адамский, мужественный, беззаветный герой, прошедший всю гражданскую войну. Ранило в руку Дмитриева. Две пули задели командира взвода Алексея Волкова. Выбыл из строя и начальник пулеметной команды Хаснутдинов.
Командование эскадроном принял комвзвода Метлицкий, ротой - Александров, а начальником обороны был назначен командир взвода Жолнин, человек энергичный и смелый.
Бой продолжался. Противник время от времени повторял безуспешные атаки.
Юрта была в центре наших окопов. Во все время боя десятки пуль попадали в стены. Многие из них пронизывали стены насквозь, летели низко над полом. Чтобы не попасть под них, нельзя было не только стоять, но даже сидеть. Все в юрте плотно прижимались к земле, дабы избежать смерти.
В помещении было темно. Несколько маленьких окон, прорубленных скорее для воздуха, чем для света, заложены балбахами.
Со двора весь день прибывали раненые. Очутившись в юрте, они чувствовали себя в сравнительной безопасности и не обращали внимания на предостерегающие крики товарищей. Некоторые за это платились, падая убитыми или получая новое ранение.
Два фельдшера находились в окопах, а два в юрте. Эти последние лежали на полу, недалеко от дверей. Около них слабо мерцали огоньки двух самодельных светильников, неспособные побороть окружавшую темноту. С риском для жизни фельдшеры перевязывали раненых.
Наступила ночь. А бой не прекращался. Темное кольцо окопов беспрерывно опоясывала огненная молния вспышек от винтовочных выстрелов. Жгучим шквалом продолжали сыпать оставшиеся четыре пулемета. Дула у винтовок накалялись, затворы отказывались работать. Пулеметы перегревались, неохотно "жевали" наспех набитые патронами ленты и стали давать порядочно задержек. К тому же все автоматы Шоша за день вышли из строя.
Но рот стрельба с обеих сторон стала ослабевать. Один за другим умолкали пулеметы. Стала редеть ружейная стрельба, а потом и вовсе прекратилась. Где-то устало хлопнул последний одинокий выстрел. Было около двенадцати часов ночи.
Пепеляев прекратил наступление, потеряв убитыми и ранеными до ста пятидесяти человек.
Мы потеряли шестьдесят одного человека убитыми и ранеными.
Итак, второй бой, продолжавшийся восемнадцать часов, закончился новым поражением Пепеляева. Дорого обошелся он и нам. Отряд остался без командного состава. Хотой наполнился ранеными. Люди в окопах замерзали. Развели костры и по очереди грелись около них.
Но моральное состояние не снижалось. Каждый понимал, что наши жертвы не напрасны. Пепеляев вынужден теперь задержаться в Амге. Он не может выступить в Якутск, пока не покончит с нами. А если это ему и удастся, то силы его будут настолько подорваны, что не представят опасности для Якутска.
Начальник одного из пулеметов говорил:
- Мне еще ни разу не приходилось столько стрелять, как сегодня. Выпустили сорок лент. Пулемет выдержал. Задержек и то было мало, а ведь десять тысяч патронов расстреляли. Вот и попробуй подступись! Это им не Амга.
Но Пепеляев торопился. Он приказал генералу Вишневскому ночью произвести еще одну атаку и во что бы то ни стало взять Сасыл-сысы. А сам уехал в Амгу.
Мы ждали нового наступления и были начеку. Пока половина людей отдыхала в юрте, другая половина все время находилась в окопах. Пулеметчики также отдыхали по очереди. По одному заносили и пулеметы, чистили их, смазывали. Теперь они стали работать легко. Из всех разбитых автоматов Шоша собрали два исправных.
Часа в три утра со стороны противника послышался шум. Подготовлялась новая атака. В отряде имелось пять ракет: четыре осветительных и одна сигнальная - красная. О них как-то позабыли и вспомнили только теперь. Когда шум в лесу усилился и стал приближаться, из окопов взвилась одна ракета и, разорвав черное покрывало ночи, осветила поляну, окопы и опушку леса. Следом взметнулась вторая. На короткое время сделалось светло как днем. Затем обе ракеты падающими звездами полетели вниз, мягко стукнулись о землю и с тихим шипением, испуская трепетный матовый свет, угасли. Густой мрак снова окутал поляну, юрту, лес. Началась перестрелка, которая продолжалась до самого утра. Но атака белых не состоялась. Вишневский донес Пепеляеву, что "красные имеют большой запас ракет и беспрерывно освещаются. Это отрицательно действует на дружинников".
Ночью 16 февраля от Пепеляева поступил следующий приказ:
"16 февраля 1923 года, 21 час 20 минут, № 3, д. Табалах.
Сообщаю копию расшифрованного донесения Строда. Донесение было послано с нарочным, захваченным жителями и доставленным в штаб:
"Просьба расшифровать и передать Байкалову (шифр "Америка"). Доношу: из Петропавловского выступили 7 февраля отряды Дмитриева и Строда под общим командованием штаба. Прибыли в местность Сасыл-сысы 12 февраля вечером. 13 февраля на рассвете белые повели наступление первым батальоном и офицерской ротой, всего 230 человек, под командой генерала Вишневского. Наступление отбито с потерями с обеих сторон. Ждем нового наступления, двигаться не можем - нет транспорта, задерживают раненые.
Пепеляев в Амге; всего частей три батальона, офицерская рота, конный дивизион, артиллерийский дивизион без орудий - итого 700 человек и бывших повстанцев около 300 человек. Ждем срочной выручки. С продовольствием плохо - одна конина, скверно и с перевязочным материалом.
Стоим в шести верстах северо-восточнее Абаги, в Дженкунском наслеге.
Нач. сводного отряда Строд. Начштаба Дмитриев. Военком Кропачев. 13 февраля 1923 года, м. Сасыл-сысы".
На словах нарочному приказано было передать: "Лучшие командиры наши ранены. Просим подкрепления. Строд ранен в правую половину груди, ранение слепое. Дышит тяжело".
Сообщив это, Пепеляев обращался к своему воинству в демагогическом тоне:
"Братья добровольцы, вы разбили амгинский гарнизон, гарнизон Петропавловского загнали в Сасыл-сысы и нанесли ему тяжелые потери, ранили старших начальников.
Теперь необходимо разбить этот отряд и развязать себе руки для взятия Якутска.
Командующий сиб. добр. друж. генерал-лейтенант Пепеляев. Верно: Начальник штаба полковник генштаба Леонов".
Вместе с приказом прибыло несколько возов зеркал самых разнообразных форм и размеров. Их собрали у жителей. Зеркала предназначались для борьбы с осветительными ракетами. Если поставить их против окопов, то при вспышке ракеты "зайчики" - отражение света - должны были слепить наших стрелков. Но применение этого "последнего слова техники" не состоялось. Во-первых, у нас не было ракет, против которых зеркала предназначались, а во-вторых, - наступили лунные ночи.
Время шло. А обстановка требовала от белых скорейшей развязки. Предпринять еще одно наступление они воздержались, не будучи уверенными в успехе атаки и боясь понести новые потери. Дальнейшая же затяжка подрывала моральный дух пепеляевцев и могла окончательно разбить у них слепую, ни на чем не основанную веру в успех всей авантюры.
И вот, чтобы в кратчайший срок и с малыми потерями разделаться с нашим сильно пострадавшим отрядом, пепеляевцы решили удивить отсталую и темную Якутию новым "техническим достижением". По распоряжению Вишневского белые стали сооружать своеобразные "якутские танки": на сани с деревянным настилом накладывали пять - шесть рядов балбах. Таких подвижных укрытий они оборудовали несколько десятков. За каждым из них могли укрыться восемь - десять человек.
Если бы их затея удалась, нам пришлось бы очень плохо. Толкая впереди себя "якутский танк", белые могли безнаказанно вплотную подойти к нашим окопам, забросать их гранатами и броситься в атаку.
Но генеральская изобретательность упустила из виду одно "маленькое" обстоятельство. Груза на каждые сани приходилось не менее ста пудов. И столкнуть их следовавшие за санями восемь - десять человек не могли. Хоть запрягай в них еще пару добрых лошадей. А они представят для наших стрелков прекрасные мишени. Так что и от затеи с "якутскими танками" пришлось отказаться.
ОСАДА
Весь день 16 февраля шла ружейная перестрелка. Она то замирала, то возобновлялась с новой силой. Короткими очередями били пулеметы. И так до самого вечера. Пепеляевцы не наступали.
Спустившаяся ночь также прошла без активных действий со стороны противника. Лишь изредка тишина нарушалась непродолжительными вспышками ружейного огня. Пулеметы почти не стреляли.
Наутро начальник обороны Жолнин сообщил, что белые возводят вокруг нас окопы из балбах. Значит, противник решил взять нас измором. Началась осада, а с ней пришли лишения.
Первое, с чем нам пришлось столкнуться, - это отсутствие воды. Имевшийся небольшой запас льда вышел, и утром 17 февраля мы оказались без кипятка. Нам оставалось пользоваться снегом, но и он находился за окопами.
Днем отправиться на заготовку снега нечего было и думать. Это можно было сделать только ночью, и то с опасностью для жизни. А раненых мучила жажда, они ежеминутно просили воды.
- Дайте пить! Во рту все пересохло… Внутри горит… Дайте каплю воды!
- Товарищи, потерпите до вечера. Воды нет, лед кончился, а снегу сейчас не достанешь - убьют. Белые близко, кругом засели.
Легкораненые смирялись и молчали, а тяжелораненые все время просили пить.
Наконец наступила долгожданная ночь, но, как нарочно, лунная. Из находящейся в юрте резервной части отряда пойти за снегом вызвались два красноармейца. С ними добровольно пошел и пленный унтер-офицер, захваченный при нашем подходе к Сасыл-сысы.
- Разрешите мне пойти вместе с красноармейцами за снегом. Сам поглотаю и другим принесу, - попросился он у меня, и я его отпустил.
Все трое захватили с собой по мешку, вышли во двор и шагнули за окоп…
В лунной светлой мути черные тени ползущих людей выделяются отчетливо. Их, конечно, сразу заметили, открыли сильную стрельбу. Двоих ранило, унтер-офицера убило. Раненые вернулись ни с чем. Пошли еще двое. Опять одного ранило, второй принес снега, но немного. Снег высыпали в ведро, поставили к огню в камелек. Натопилось несколько кружек воды, ее разделили между тяжелоранеными.
Припав пересохшими губами к кружке, они отхлебывали воду маленькими глотками, стараясь продлить удовольствие. Выпили, облегченно вздохнули, но через несколько минут снова стали просить воды. Не утоленная, а лишь частично заглушенная жажда вспыхнула с новой силой, стала еще острее.
Что делать? Чтобы обеспечить воду для всего отряда, нужно много снега. Но, пока светит луна, к нему нельзя подступиться. Враг учитывает наше положение и зорко следит за дорогой к снегу. Луна скроется часа за два до рассвета, а за это время много не натаскаешь.
На наше счастье, в санитарной части оказалось несколько простынь. Из них сшили три белых халата. Это немного, но уже хорошо.
Три красноармейца облачились в белые халаты, выползли за окопы. Все же противник их обнаружил, обстрелял. Мы отвечали залпами. Начался настоящий огневой бой. А три человека в халатах, припав к земле, все гребли и гребли снег в мешки, набивали их потуже, оттаскивали во двор, высыпали в кучу и снова отправлялись за снегом. И так до самого утра.
За ночь успели запасти снега столько, что хватило один раз сварить мясо, да еще осталось по две кружки воды на каждого раненого и по одной на здорового.
Теперь мы научились добывать воду. Но все же за нее приходилось расплачиваться кровью и даже жизнью красноармейцев.
С первых же дней осады остро встал вопрос о продовольствии. Как помнит читатель, выступая из Петропавловского, мы смогли взять продуктов только на десять дней. К тому же в пути из-за отсутствия сена нам пришлось хлеб скармливать лошадям и быкам.
Единственным теперь нашим продовольственным ресурсом был убитый скот, которого, по нашему расчету, должно было хватить на месяц. Однако, несмотря на морозы, вскоре мы обнаружили, что мясо стало портиться. Оказывается, причиной этого были внутренности. Нужно было выпотрошить туши животных.
Нашлась случайно завалявшаяся пила. Мерзлые, твердые, как кость, туши лошадей пришлось перепиливать, чтобы выбросить внутренности и предохранить мясо от дальнейшей порчи.
Как только наступали сумерки и темнота скрывала белую полосу, отделявшую нас от пепеляевцев, на середину двора, к трупам животных, подползали два человека с пилой. Работа продвигалась медленно. За ночь успевали перепилить всего три - четыре туши.
Визг пилы слышали белые, догадывались, в чем дело, и начинали стрелять наугад, усиленно засыпая двор пулями. Укрытые тушами бойцы были в сравнительной безопасности и продолжали свое дело.
Распиленное на куски мясо мыть было нечем, воды для этого не хватало. Варили какое есть, часто с кожей: отодрать ее было трудно, да и некогда, голод подгонял. Шерсть палили на огне, опаленное место обтирали полой шинели или тряпкой, после чего мясо опускали в ведро с водой. Больше ничего у нас не было, единственной приправой к мясу являлась соль.
Часам к девяти - десяти вечера пища поспевала. Каждый получал по куску мяса и немного бульона.
- Сегодня суп с харбинской фасолью, - шутил кто-либо из бойцов, обнаружив в своей порции мяса засевшую пулю.
Другие ему вторили:
- А почему фасоль не проварилась, такая твердая?
- Дежурный по кухне, куда смотришь? Фасоль совсем сырая, не упрела.
Это было приятно. Как ни тяжело приходилось, красноармейцы не теряли бодрости, присутствия духа.
Приближалось утро. Луна медленно сползала с небосклона и наконец совсем скрылась за черту гор. Сгустившийся мрак начал уступать место мутно-синему рассвету. На дворе хлопают выстрелы.
В юрте никто не спит. Ждут, что скоро будут раздавать кипяток. И вот со скрипом распахнулась дверь. Но вместо ведра с чаем два красноармейца внесли только что раненного товарища. На пороге задержались, стали смотреть на лицо раненого, ощупывать его.
- Ишь ты! Перевязать не успели, а он и помер, - беспомощно развел руками один.
Второй красноармеец глубоко вздохнул и стал ругать белых.
- Сволочи, мало нашей крови пролили, опять пришли убивать.
Затем подхватил под мышки труп товарища и потащил обратно во двор.
- Пошто им не ходить? - угрюмо продолжил мысль красноармейца лежавший недалеко от дверей боец. - Ремеслом это ихним стало. Думали, что встречать их хлебом-солью и колокольным звоном будут. Надеялись на темноту якутов, вот и приперлись. Но оплошку дали, не так вышло, как они рассчитывали. И выходит у них сейчас точь-в-точь, как в той басне про волка. Забежал это волк в деревню и стал просить мужиков спрятать его от погони. А кто волку поможет - всем он насолил: у того овцу стащил, у другого корову зарезал. Вот Пепеляев на того волка и похож. Просит помочь. А якуты помнят, как в восемнадцатом году тут побывали колчаковцы, знают им цену и на обманные сладкие слова не пойдут.
- Да, якуты теперь совсем другими стали, - вмешался в разговор другой красноармеец. - Помните, когда мы уходили из Петропавловского, они, прощаясь с нами, здорово ругали Пепеляева.
- Насчет населения за примером далеко ходить не надо, - сказал протиравший затвор винтовки командир отделения. - Взять хотя бы хозяина этой юрты. В то утро, когда он уезжал, я на дворе мясо рубил. Якут складывал в сани и увязывал свое имущество. Когда все увязал, подошел ко мне, сунул в руки топор. У меня топоришко плохонький был, но я отказываюсь, не беру, мне неловко как-то: человека и так разорили - пять или шесть коров у него погибло в первом бою. А он всадил свой топор в тушу и отошел к убитым красноармейцам. Снял шапку, с минуту постоял и направился к возам. Я заметил на глазах у него слезы. Ничего не сказал он мне, махнул только рукой, быстро отвязал подводу и уехал.
Командир отделения собрал винтовку, попробовал, как действует затвор, щелкнул, затем продолжал:
- Что и говорить, ошалели белые, на рожон лезут. Все против них, а они видеть этого не хотят, агитируют, зовут к себе, а кто за ними пойдет? Населению белые нужны, как кафтану дыра.
В юрту втащили раненого командира взвода, и разговоры прекратились. Фельдшер Куприянов сделал ему перевязку. Потом подошел ко мне, лег рядом на пол и сообщил неприятную вещь. Оказывается, медикаменты были на исходе, а перевязочный материал уже кончился.
Вся походная аптечка отряда помещалась в санитарных сумках фельдшеров, никаких запасов не было. Того небольшого количества дезинфицирующих и прижигающих средств, которое имелось в отряде, хватило лишь на несколько дней.
Быстро кончились бинты. Пришлось пользоваться старыми, насквозь пропитанными кровью и гноем. Их мыли по нескольку раз, пока они не разваливались. Раны гноились, повязки промокали. Многих раненых необходимо было перевязывать по два раза. А чем? К концу первой недели осады кончились и старые бинты, иод и сулема.
В хозяйственной части отряда возили мануфактуру, предназначенную для выменивания у населения продуктов и фуража. Справился у завхоза, много ли у нас осталось мануфактуры. К счастью, ее нашлось около тысячи аршин. Бинты заменили мануфактурой. Но чем заменить иод и прочие дезинфицирующие средства?
Раны пришлось промывать простой, натопленной из снега водой. С мануфактурой тоже была возня. Вся она оказалась цветной. Прежде чем употребить на повязки, ее надо было кипятить раза два - три, пока не вылиняет.
Из-за отсутствия медикаментов и низкого качества бинтов появились смертельные случаи от заражения крови.
Вообще условия для раненых были совершенно отвратительные. Для них освободили и очистили пристройку к юрте - хотон, помещение маленькое, не удовлетворявшее санитарным требованиям.
После двух дней горячих боев и нескольких дней осады раненых в отряде насчитывалось семьдесят человек, а площадь хотона составляла всего несколько квадратных сажен. В хотоне всегда было темно и душно, а окна открыть нельзя. Небольшой запас жиров пришлось беречь для светильников, которые зажигали только во время перевязки.
Раненые потеряли счет времени и не могли уследить за сменой времени суток. В темноте забудется боец на несколько часов тревожным сном, в темноте же проснется и спрашивает:
- А что, товарищи, на дворе день или ночь?
В первые дни, пока были дрова, камелек часто протапливали. Это обогревало воздух и несколько освежало. Но скоро пришлось экономить дрова - топить один раз в сутки и класть в камелек не более шести - семи поленьев. В результате воздух в хотоне стал гнилым и спертым. А откроет санитар дверь, чтобы хоть немного проветрить, - раненые начинают беспокоиться:
- Холодно, товарищи.
Укрыть раненых потеплее было нечем. Лежим мы в темноте и сырости, голова как свинцом налита. От постоянной темноты стали болеть глаза.
Не было спасенья и от другого врага - миллионов вшей. Особенно тяжело страдали от них тяжелораненые. Там, где имелись раны, где запеклись кровь или гной, вши ползали целыми полчищами, копошились сплошной живой массой.