Владимир Богров, брат Дмитрия, показывал в августе 1917 года на допросе в не раз упоминавшейся здесь Чрезвычайной следственной комиссии: "О знакомстве брата с Кулябко (начальником Киевского охранного отделения. - А. Ш.) в то время мне ничего не было известно, но для меня не может быть никакого сомнения в том, что сношения его с охранным отделением могли быть им предприняты только с чисто революционной целью. Никаких иных мотивов у брата моего быть не могло. Им не могли руководить корыстные побуждения, так как отец мой человек весьма состоятельный, при этом щедрый не только по отношению к родным и близким, но и по отношению к совершенно чужим людям, всегда обращающимся к нему за помощью, и конечно, Кулябко не мог бы соблазнить брата 50–100 рублями. Тем более по отношению к брату, убеждений которого отец всегда так опасался, он готов был пойти на какие угодно расходы и материальные жертвы, чтобы удержать брата от революционной деятельности, и, как я указывал, даже тщетно пытался удержать его за границей. Кроме того, брат мой жил сравнительно скромно, а потому не испытывал нужды в деньгах, и бюджет его, как студента, не выходил за пределы 50–75 рублей в месяц. Лучшим подтверждением этого служит то, что после смерти его не осталось никаких долгов, никаких векселей или иных обязательств, им выданных. Не могло также побудить моего брата к вступлению в сношения с Кулябко какое-либо давление или принуждение со стороны Кулябко…"
Владимир Богров также показал, что "в революционной деятельности брата был почти 2-летний перерыв - начиная с конца 1909 года по август 1911 года. Этот перерыв он объяснял полным разочарованием в своих товарищах по революционной работе. По собственному его заявлению, он убедился, что большинство из них были не идейными сторонниками анархизма, а людьми, преследующими свои узко эгоистические или даже корыстные цели".
На молебне о выздоровлении Столыпина не было ни одного члена императорской семьи и никого из императорской свиты.
Императрица восприняла известие о покушении на Столыпина спокойно и спустя месяц в разговоре с министром финансов Коковцовым, которого прочили в премьеры, доверительно заявила: "Верьте мне, что не надо так жалеть тех, кого не стало… Я уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить вам место, и что это - для блага России".
Коковцов принял предложение, особо оговорив свое нежелание работать с Хвостовым, сказав, что Хвостова "никто в России не уважает". Император уступил - министром внутренних дел стал Александр Макаров. Его министерская карьера была недолгой - чуть больше года.
В историю Макаров вошел благодаря своей знаменитой фразе "Так было и так будет впредь", сказанной во время своей речи в Государственной думе 11 мая 1912 года по поводу запроса о стрельбе в рабочих на Ленских приисках.
Из Киева императорская чета отправилась в Крым, в Ливадию. Вскоре туда же из Киева приехал и Григорий Распутин. Должно быть, он был счастлив, радуясь не смерти Столыпина, а всего лишь избавлению от могущественного врага.
Однако судьба уготовила старцу новое испытание, пришедшее с той стороны, откуда он не ждал, не мог ждать подвоха.
"Есть лукавый, который ходит согнувшись, в унынии, но внутри он полон коварства.
Он поник лицом и притворяется глухим, но он предварит тебя там, где и не думаешь.
И если недостаток силы воспрепятствует ему повредить тебе, то он сделает тебе зло, когда найдет случай.
По виду узнается человек, и по выражению лица при встрече познается разумный.
Одежда и осклабление зубов и походка человека показывают свойство его.
Бывает обличение, но не вовремя, и бывает, что иной молчит, - и он благоразумен" (Кн. Иисуса сына Сирахова 19:23–28).
Глава десятая. Заклятые друзья
Смерть Столыпина развязала руки его врагам, среди которых был и Илиодор.
В миру Илиодор звался Сергеем Михайловичем Труфановым. Он родился в 1881 году на Дону. В 1905 году Труфанов закончил Петербургскую Духовную академию и был посвящен в монашеский сан.
Его направили преподавателем в Ярославскую семинарию. Для семинарии это назначение было роковым - едва прибыв на место, патриотически настроенный Илиодор организовал в Ярославле отделение Союза русского народа и принялся активно конфликтовать с теми семинаристами, которые не разделяли его взглядов. Дошло до того, что от греха подальше семинарию пришлось закрыть.
Илиодора приютил в Почаевской лавре волынский архиепископ Антоний, придерживавшийся крайнего консерватизма. Примечательно, что Григорий Распутин не любил Антония "за лукавство", а Антоний утверждал, что Распутин "в Казани на бабе ездил, такой человек не может быть праведником".
С Антонием Илиодор не сошелся во взглядах, ввиду чего начал активно подыскивать себе новое место. В феврале 1908 года саратовский епископ Гермоген пригласил неуживчивого монаха в свою епархию, в тихий город Царицын.
В Царицыне Илиодор развернулся. Организовал сбор средств, на которые выстроил Свято-Духов мужской монастырь, и начал проводить среди царицынского плебса активнейшую антисемитскую и антиреволюционную агитацию на платформе все того же Союза русского народа.
В "потакательстве жидам и революционерам" он обличал всех - купцов, дворян, промышленников, чиновников (доставалось и саратовскому губернатору графу С. С. Татищеву), всех, кроме царя-батюшки, от которого беззастенчивые эксплуататоры простого народа (они же - "злонамеренные потакатели") скрывают истинное положение дел, те бедствия и лишения, которые по их вине терпит русский народ.
Язык у Илиодора был подвешен превосходно - иеромонах мог уболтать кого угодно. "Этот удивительный человек, почти юноша, с нежным, красивым, женственным лицом, но с могучей волей, где бы он ни появился, сразу привлекает к себе толпы народные, - еще в бытность Илиодора в Петербурге писалось о нем в газетах. - Его страстные, вдохновенные речи о Боге, о любви к царю и отечеству производят на массы глубокое впечатление и возжигают в них жажду подвига".
Илиодор был, что называется, радикалом. Монархист Василий Шульгин, хорошо знавший Илиодора, в своей книге "Последний очевидец" описал сцену, происходившую в Русском собрании: "За длинным столом, накрытым зеленым сукном с золотой бахромой, на двух противоположных узких концах сидели председатель и иеромонах Илиодор.
Речь шла о современном положении. Сильно критиковали слабость власти. Илиодор слушал язвительные замечания по адресу правительства и что надо было бы сделать и вдруг, не попросив слова у председателя, заговорил:
- Слушаю я, слушаю вас и вижу. Не то вы предлагаете, что надо. Предки наши говорили: "По грехам нашим послал нам Господь царя Грозного". А я говорю: "По грехам нашим дал нам Бог Царя слабого!"
И вот что надо сделать - как подниму я всю черную Волынь мою и как приведу ее сюда, в город сей - столицу, Санкт-Петербург враг именитый, и как наведем мы здесь порядок, тогда будет, как надо".
В конце концов Илиодор настолько досадил Татищеву своей самобытной демагогией, что тот обратился за помощью к Столыпину, мотивируя свое обращение опасением беспорядков, могущих произойти при подстрекательстве Илиодора.
Обращение сработало - в марте 1909 года тогдашний обер-прокурор Священного Синода Лукьянов с подачи Столыпина провел через Синод постановление о переводе Илиодора в Минск.
Бросать насиженное место и тысячи сторонников Илиодору не хотелось, тем более что после православного Царицына Минск, населенный множеством евреев, а также поляками и литовцами, не сулил Илиодору, при его взглядах, никакой политической карьеры.
Илиодор опрометью кинулся в Петербург - искать защиты у своего былого учителя и покровителя Феофана, но тот от помощи устранился, сказав, что "часто обращаться с просьбами к царям опасно". Однако Илиодору повезло - он неожиданно нашел заступника в лице Григория Распутина. Тот мудро посоветовал не конфликтовать с властями и даже устроил Илиодору встречу с императрицей Александрой Федоровной. И пусть эта встреча не была официальным приемом во дворце, а происходила тайно, у верной Анны Вырубовой, тем не менее императрица озаботилась судьбой Илиодора и решила ему помочь.
Кстати говоря, самому Илиодору Александра Федоровна не понравилась. "Высокая, вертлявая, с какими-то неестественно вычурными ужимками и прыжками, совсем не гармонировавшая с моим представлением о русских царицах… - вспоминал он. - Государыня… засыпала, как горохом, или, лучше сказать, маком: "Вас отец Григорий прислал?.. Вы привезли мне расписку по его приказанию, что вы не будете трогать наше правительство… Да, да, вот, вот… Да смотрите, слово отца Григория, нашего общего отца, спасителя, наставника, величайшего современного подвижника, соблюдите, соблюдите…""
После этой встречи Николай II отменил недавно подписанный собственноручно указ о переводе Илиодора в Минск и милостиво повелел: "Разрешаю иеромонаху Илиодору возвратиться в Царицын на испытание в последний раз".
Илиодор вернулся в Царицын, преисполненный самой глубокой благодарности к Распутину.
Осенью 1909 года Распутин и Гермоген навестили Илиодора в Царицыне. В монастырской церкви, сразу же по окончании проповеди Гермогена, Илиодор вывел Распутина на амвон и объявил собравшимся: "Дети! Вот наш благодетель! Благодарите его!"
Присутствовавшие поблагодарили Распутина низким поклоном. Распутин был тронут настолько, что написал императорской чете: "Миленькие папа и мама! Здеся беда, прямо беда, за мною тышшы бегают. А Илиодорушке нужно метру…"
"Метрой" Григорий называл митру, головной убор, составляющий принадлежность богослужебного облачения архиереев, архимандритов, а также священников, которым право ношения митры дается в качестве награды. Распутин, в доброте своей, просил у Николая и Александры для Илиодора не просто награды, а высокого пастырского чина.
Поистине "Грешник расстроит состояние поручителя, и неблагодарный в душе оставит своего избавителя" (Кн. Иисуса сына Сирахова 29:19). Илиодор отплатил самой что ни на есть черной неблагодарностью.
В бытность свою в Царицыне Распутин пригласил Илиодора погостить у него в Покровском. Поехали они вместе. Коротая время в дороге, беседовали о том о сем. Распутин был откровенен с симпатичным ему слугой церкви, простодушно рассказывая тому о своей дружбе с царями и о многом другом. Уже в Покровском он показал гостю письма царицы и великих княжон - и тут Илиодора попутал нечистый. Илиодор украл у старца несколько писем, утверждая впоследствии, что Распутин сам подарил их ему.
В объяснение Илиодора поверить невозможно - подобные письма не дарят знакомым. Он их попросту украл.
Но этим Илиодор не ограничился. Движимый завистью, он побывал у местного священника и набрался от него "фактов", порочащих Распутина.
В конце декабря Распутин и Илиодор вернулись в Царицын, где Распутин устроил в монастыре раздачу подарков, на которую собралось около пятнадцати тысяч человек, а затем отбыл в Петербург. Илиодор со товарищи устроили старцу торжественные проводы.
После смерти ненавистного им Столыпина архиепископ Гермоген и иеромонах Илиодор воспрянули духом и принялись "развивать успех". Илиодор начал издавать черносотенную газету "Гром и молния", а Гермоген начал "борьбу за чистоту церкви", выступив против введения корпорации диаконисс и чтения "заупокойного чина" по инославным христианам. За диаконисс, вспоминая первые века христианства, ратовал первоприсутствующий в Синоде Московский митрополит Владимир, желавший угодить жаждавшей получения этого чина сестре императрицы Елизавете Федоровне, настоятельнице московской Марфо-Марьинской обители. Гермоген, бывший членом Синода, в декабре 1911 года послал "всеподданнейшую телеграмму" императору, где осуждал "еретические" нововведения, по его мнению, противоречащие канонам православия.
Отношения императрицы с сестрой к тому времени испортились окончательно, поэтому императорская чета поспешила согласиться с мнением Гермогена, тем более что противником введения диаконисс был и Распутин, полагавший, что "архиереи делают диаконисс для того, чтобы завести у себя в покоях бардаки".
У Гермогена и Илиодора от успехов закружились головы, причем закружились настолько, что они решили ни много ни мало избавиться от Григория Распутина, чтобы занять освободившееся место духовных друзей и наставников царя и царицы. Помимо зависти сыграла свою роль и нетерпимость Распутина к агрессивности "союзников", что в глазах заговорщиков ставило его на одну доску с "проклятыми либералами".
Потрясающе самонадеянной была эта парочка! Илиодор, приехавший в Петербург по делам своего "Грома и молнии", остановился у Гермогена в Ярославском подворье и начал подбивать того пригласить Распутина к себе якобы для дружеской беседы, а затем "обличить его, запереть его в угловую комнату, никого до него не допускать… подавать в комнату пищу и даже горшок". Пока старец томился бы в заключении, Гермогену надлежало пасть в ноги императору и молить его об удалении Распутина в ссылку.
16 декабря 1912 года заговорщики начали действовать. В помощь себе они позвали юродивого Митю Козельского, бывшего некоторое время, еще до Распутина, в фаворе у императрицы (Митя Козельский винил в своем отстранении от двора Распутина и держал на него зло), публициста из патриотов Родионова, время от времени помогавшего Илиодору писать памфлеты, и еще четырех свидетелей - трех священников и одного купца. Самого Илиодора отправили за Распутиным.
Илиодор привез на Ярославское подворье ничего не подозревающего Распутина, а вскоре туда явился запоздавший было Митя - и действие началось. "Только я хотел раскрыть рот, - вспоминал Илиодор, - как… Митя с диким криком: "А-а-а! Ты безбожник, ты много мамок обидел! Ты много нянек обидел! Ты с царицею живешь! Подлец ты!" - начал хватать "старца" за член. "Старец" очень испугался, губы у него запеклись, он, пятясь назад к дверям, сгибался дугою… Наконец… он дрожащим голосом произнес: "Нет, ты - безбожник! Ты безбожник!"
Конец препирательствам положил Гермоген, приказавший Илиодору начать "обличения". Стоило Илиодору закончить, как Гермоген в епитрахили и с крестом в руках закричал на Григория:
- Говори, бесов сын… правду ли про тебя говорил отец Илиодор?
"Старец"… проговорил замогильным голосом со спазмами в горле:
- Правда, правда, все правда!
Гермоген продолжал:
- Какою же ты силою делаешь это?
- Силою Божию! - уже более решительно отвечал "старец".
Гермоген, схватив "старца" кистью левой руки за череп, правою начал бить его крестом по голове и страшным голосом, прямо-таки потрясающим, начал кричать: "Диавол! Именем Божиим запрещаю тебе прикасаться к женскому полу! Запрещаю тебе входить в царский дом и иметь дело с царицей… Святая церковь своими молитвами, благословениями, подвигами вынянчила великую святыню народную - самодержавие царей. А теперь ты, гад, рубишь, разбиваешь наши священные сосуды - носителей самодержавной власти!""
Затем Гермоген потащил Григория в храм, куда за ними последовали только Илиодор и Родионов. "Остальные, пораженные странным зрелищем, остановились в дверях храма и с испуганным видом дожидались, что будет дальше… - писал Илиодор. - Гермоген по-прежнему дико кричал: "Поднимай руку! Становись на колени! Говори: клянусь здесь, пред святыми мощами, без благословения епископа Гермогена и иеромонаха Илиодора не преступать порога царских дворцов!.." Григорий, вытянувшись в струнку, трясясь, бледный, окончательно убитый, делал и говорил все, что ему приказывал Гермоген… Что было дальше, я положительно не помню".
Навряд ли Илиодор писал полную правду, но покушение на Распутина (по словам самого Григория, его хотели убить или хотя бы оскопить) действительно имело место.
Каким-то чудом вырвавшись из рук заговорщиков, Распутин прямиком отправился к Марии Головиной и Ольге Лохтиной. Он не понимал, что могло произойти с Илиодором и Гермогеном, чтобы те решились на подобное бесчинство. Лохтина с Головиной звонили Илиодору и уговаривали его пойти на мировую со старцем.
На следующий день к Илиодору приехал сам Распутин с просьбой о примирении. Кроме того, Григорий просил Илиодора помирить его с Гермогеном.
В первую очередь Григорий думал не о себе, а об императорской чете. "Папа и мама шума боятся… пожалей папу и маму, ведь они тебя так любят", - говорил он Илиодору.
Гермоген, должно быть, тронувшийся рассудком, изъявил согласие на встречу с Распутиным, но стоило тому войти, как он увидел обращенный к нему зад архиепископа. Илиодор писал, что при виде подобной картины пораженный Распутин укоризненно воскликнул: "Владыка!", "и как бы кем ужаленный, выбежал из покоев, на ходу надевая шубу и шапку".
Действительно - что еще ему оставалось делать?
Узнав о произошедшем, императрица вознегодовала и предложила расстричь Илиодора, но Николай II решил не доводить дело до крайностей. Закончилось все тем, что Синод постановил епископа Гермогена за неповиновение отстранить от управления Саратовской епархией и назначить ему пребывание в Жировицком монастыре Гродненской епархии, без права посещения Петербурга, Москвы и Саратова, а иеромонаха Илиодора из Царицына переместить во Флорищеву пустынь Владимирской епархии в число братии.
Вполне возможно, что с Илиодором и Гермогеном обошлись бы не столь сурово, но с их подачи скандал получил большую огласку. Заговорщики с удовольствием давали интервью газетам, обвиняли Священный Синод, делали недвусмысленные намеки, затрагивающие царя и царицу. И конечно же, на все лады честили Григория Распутина, человека, который не только не делал им никакого зла, но и до последнего пытался их образумить. Миролюбивый характер старца вкупе с его добротой проявился и здесь.
Как ни оспаривал Гермоген решение Синода, как ни пытался его отменить, но в конце концов получил предписание о срочном выезде в Жировицкий монастырь и прекращении "обсуждения решений и действий духовной власти перед лицами, к обсуждению сего не призванными".
Отчаявшись, Гермоген отправил императору телеграмму, в которой писал, что всю жизнь свою верой и правдой служил церкви и престолу, и вот на склоне лет с позором, словно преступник, изгоняется из столицы. "Готов ехать куда угодно, но прежде прими меня, я открою тебе одну тайну", - запросто, обращаясь на "ты" к императору, писал Гермоген. Скорее всего тайной этой могло стать мнимое сожительство императрицы с Распутиным.
Кстати - императрице Гермоген тоже послал телеграмму с просьбой о встрече, но ответ был ее краток и холоден: "Нужно повиноваться властям, от Бога поставленным".