Премьер-министр Коковцов вспоминал: "Гермоген тут же послал Государю телеграмму с просьбою об аудиенции, намереваясь раскрыть перед ним весь ужас создающегося положения, а тем временем покровители Распутина, а может быть, сам "старец", поспешили лично передать о всем случившемся. По крайней мере, уже 17-го января днем Саблер (обер-прокурор Священного Синода. - А. Ш.) получил от Государя телеграмму Гермогена с резкою собственноручною надписью, что приема дано не будет и что Гермоген должен быть немедленно удален из Петербурга и ему назначено пребывание гденибудь подальше от Центра. Смущенный всем случившимся, Саблер был у Макарова, потом приехал ко мне посоветоваться, что ему делать, и в тот же день поехал в Царское Село, пытаясь смягчить гневное настроение. Ему это не удалось. В тот же день, около 6-ти часов он сказал мне по телефону, что встретил решительный отказ, что все симпатии на стороне Распутина, на которого - как ему было сказано - "напали, как нападают разбойники в лесу, заманивши предварительно свою жертву в западню", что Гермоген должен немедленно удалиться на покой, в назначенное ему место, которое Саблер выбрал в одном из монастырей Гродненской губернии, где он будет, по крайней мере, прилично помещен, а Илиодору приказано отправиться во Флорищеву пустынь около гор. Горбатова, где и пребывать, не выходя из ограды монастыря, и отнюдь не появляться ни в Петербурге, ни в Царицыне. Физического насилия над Илиодором, а тем более Гермогеном употреблять не позволено во избежание лишнего скандала, но дано понять, что в случае ослушания не остановятся и перед этим, так как не допускают возможности изменения твердо принятого решения и находят даже, что все явления последнего времени представляются естественным проявлением "слабости Столыпина и Лукьянова", которые не сумели укротить Илиодора, явно издевавшегося над властью…
Весь этот инцидент еще более приковал внимание Петербурга к личности Распутина.
В обществе, в Государственной думе и Совете только и говорили что об этом, и меня вся эта отвратительная история держала в нервном состоянии. Дела было масса, посещений, разговоров еще больше; каждый только и говорил о событии дня, а время тянулось без всяких проявлений готовности опальных духовных подчиниться Высочайшей Воле…
Саблер продолжал расточать сладкие речи о том, что все устроится, не нужно только натягивать струну; газеты печатали массу мелких заметок. Государь, со мною не заговаривая о происшествии и даже наводимый мною на этот предмет, ловко уклонялся. Так прошла целая неделя. Гермоген в четверг послал вторичную телеграмму Государю, прося Его смягчить Его требование и дать ему хотя бы некоторую отсрочку в отъезд ввиду его болезненного состояния, и сослался на то, что последнее может быть удостоверено доктором Бадмаевым, которого Государь знает лично с давних пор, когда еще в начале девятисотых годов, при гр. Витте, примерно в 1901 или 1903 г., при участии князя Ухтомского, начиналась активная политика на Дальнем Востоке. Бадмаеву была даже выдана, по докладу Витте, из Государственного банка ссуда в 200 т. рублей для пропаганды среди бурят и монголов в пользу России.
Эта телеграмма, так же как и первая, осталась без ответа…
В воскресенье, 22-го января, утром, приехал к Макарову генерал Дедюлин вместе с Саблером и в качестве Генерал-Адъютанта передал повеление Министру внутренних дел, потребовав, чтобы Гермоген выехал в тот же день. Дедюлин передал при этом, что Государь не допускает более никаких отговорок и, при неповиновении Гермогена, повелел Градоначальнику вывезти его силою. Саблер все еще пытался умиротворять и предложил послать к Гермогену двух епископов, в том числе Сергея Финляндского, нынешнего заместителя местоблюстителя Патриарха Московского, усовестить его и склонить его добровольно подчиниться царскому гневу.
Посылка посольства не состоялась, потому что около 1 часа дня тот же Дедюлин передал Макарову по телефону просьбу доктора Бадмаева разрешить ему повидаться с Гермогеном и попытаться уговорить его. Разрешение было дано, но до 7-ми часов вечера не были известны его результаты, и распоряжение было дано двоякое: на случай упорства Начальнику Охранного отделения генералу Герасимову приказано быть у Гермогена к 11-ти часам вечера, с экипажем, посадить Гермогена в него даже силою и отвезти на Варшавский вокзал и поместить в особый вагон, прицепленный к 12-часовому поезду.
В случае же готовности подчиниться приказано только наблюдать за отъездом и не допускать ослушания в последнюю минуту. Около 8-ми часов Бадмаев сообщил Макарову по телефону, что Гермоген подчинился, и действительно в 11/2 ч. вечера Макарову сообщили по телефону с Варшавского вокзала, что Гермоген приехал с юродивым Митей Козельским. Увидевши на вокзале жандармского генерала Соловьева, он хотел было вернуться домой, но тут вмешался Митя Козельский, стал дергать Епископа за рукав, громко повторяя много раз фразу: "Царя нужно слушаться, воле Его повиноваться". Епископа усадили в вагон, и поезд спокойно отошел с опозданием всего на пять минут. При отходе поезда почти никого не было, какая-то женщина начала было причитать. Другая бросилась перед вагоном на колени, но ожидавшаяся демонстрация так и не состоялась. Замечательно при этом то, что Митю Козельского приказано было еще неделю тому назад выслать по этапу, но Градоначальник заверил Министра внутренних дел, что он скрылся из города и его нет в столице, между тем как он преспокойно проникал к арестованному Гермогену и открыто приехал с ним на вокзал. Вероятнее всего, что он просто жил на подворье Гермогена".
В Саратов тем временем уже прибыл новоназначенный епископ Алексий.
Вопрос о диакониссах и поминовении инославных христиан был отложен до Поместного собора.
Интересно послушать, как сам Гермоген объяснял причину столь резкого изменения его отношения к Григорию Распутину в 1914 году на следствии по делу о покушении на старца: "В начале 1910 года, времени точно не помню, я получил письмо от владыки Феофана. В письме этом последний сообщал мне, что Григорий Распутин оказался совершенно недостойным человеком. Владыка приводил мне целый ряд фактов, порочащих Распутина как человека развратной жизни. Получив это письмо, я при встрече с Распутиным указал ему недостойность его поведения. Полученное мною письмо, а также мои личные, неблагоприятные Распутину наблюдения за ним послужили поводом к резкому изменению моего отношения к Распутину, которого я даже перестал принимать".
Зятю Распутина (мужу Матрены) Борису Соловьеву Гермоген в 1918 году говорил о Григории так: "Я его любил и верил в него, вернее, в его миссию внести что-то новое в жизнь России, что должно было укрепить ослабевшие связи между Царем и народом на пользу и благо последнего. Но его самовольное отступление от нашей программы, противоположный моему путь, по которому он пошел, его нападки на аристократию и на таких людей, как Великий князь Николай Николаевич, которых я всегда считал опорою трона, заставило вначале меня отвернуться от него, а затем, видя его усилившееся влияние при Дворе и учитывая, что при этом условии его идеи будут еще вредоноснее, я начал энергичную кампанию против него". Об этом рассказывает в своей книге "Покинутая царская семья" Сергей Марков.
Как вспоминал Родзянко, Николай II не испытывал к Гермогену личной неприязни: "В одном из ближайших моих всеподданнейших докладов я доложил всю подноготную инцидента в Св. синоде и просил смягчить участь невинно пострадавшего владыки. Государь ответил мне буквально следующее: "Я ничего не имею против епископа Гермогена. Считаю его честным, правдивым архипастырем и прямодушным человеком, способным стойко и бесстрашно отстаивать правду и непоколебимым в служении истине и достоинству Православной церкви. Он будет скоро возвращен. Но я не мог не подвергнуть его наказанию, так как он открыто отказался подчиниться моему повелению".
Но прощения все же не последовало. Вероятно, иные воздействия оказались сильнее и поколебали слабую волю императора".
Наиболее прямо и откровенно высказался о Гермогене митрополит Евлогий: "Одним из друзей Распутина, которые от него отшатнулись, лишь только они поняли, с кем имеют дело, был Саратовский епископ Гермоген. Аскет, образованный человек, добрейший и чистый, епископ Гермоген был, однако, со странностями, отличался крайней неуравновешенностью, мог быть неистовым. Почему-то он увлекся политикой и в своем увлечении крайне правыми политическими веяниями потерял всякую веру. Интеллигенцию он ненавидел, желал, чтобы всех революционеров перевешали… Он ополчился против Распутина, когда убедился в его безнравственном поведении, и решил зазвать его к себе, дабы в присутствии писателя Родионова и иеромонаха Илиодора взять с него заклятие, что он отныне не переступит порога царского дворца. Говорят, епископ Гермоген встретил его в епитрахили, с крестом в руке. Распутин клятвы давать не хотел и пытался скрыться. Родионов и Илиодор бросились за ним на лестницу, его настигли, и все трое покатились по ступеням вниз… а епископ Гермоген, стоя на площадке в епитрахили и с крестом в руке, кричал: "Будь проклят! проклят! проклят!.." Распутин вырвался из рук преследователей. "Попомните меня!" - крикнул он и исчез. Епископ Гермоген и Илиодор стали бомбардировать Государя телеграммами, умоляя его не принимать Распутина. Государь оскорбился и приказал вернуть епископа Гермогена в епархию, а Илиодора Святейший синод сослал во Флорищеву пустынь (Владимирской епархии). Епископ Гермоген приказу не подчинился; тогда Государь прислал флигель-адъютанта, который "именем Государя Императора" приказал ему сесть в автомобиль; его отвезли на вокзал и переправили в Жировицкий монастырь (Гродненской губернии). Была назначена ревизия Саратовского Епархиального управления; она обнаружила полную безответственность главы епархии и непорядки вопиющие. Оказалось, что епископ Гермоген не распечатывал многих приходящих на его имя бумаг, в том числе даже указов Святейшего синода, - бросал их в кучу, в пустой комнате. Заточение создало епископу Гермогену ореол мученика. Впоследствии, уже после революции, его выпустили и назначили епископом Тобольским; в этом звании он и был членом Всероссийского Церковного собора. Когда царская семья находилась в заточении в Тобольске, он пытался что-то для Государя сделать. Большевики с ним расправились жестоко - его привязали к колесу парохода и пустили машину в ход: лопастями колеса его измочалило…"
Митрополит Евлогий был врагом Распутина. Это он, как вспоминал октябрист Александр Гучков, "в присутствии Саблера обрушился на Синод и Обер-прокурора со всей несдержанностью накипевшего негодования. Он говорил не голословно - приводил факты, которые разоблачали весь ужас того, что происходит. Из его речи можно было заключить, что Синод Распутину мироволит и Оберпрокурор всячески добивается его расположения…"
Илиодор покинул Петербург раньше Гермогена, распространив слух о том, что покаяния ради отправляется во Флорищеву пустынь пешком. На самом же деле Петербурга он не покидал, а попросту прятался около недели у тибетского доктора Бадмаева, сочиняя между делом для знакомых письма о своем "паломничестве": "Шел ночами… В котомке за плечами нес святую Библию… Отдыхал днем в самых глухих деревушках… Все время я пел псалмы и молитвы… На станции Чудово меня нашел по условному знаку нарочный владыки Гермогена и передал письмо. Горько мне было прекращать паломничество, но повеление подвижника-святителя победило меня. Я возвратился утром двадцать шестого января в четверг в Питер… и добровольно и охотно отдался в руки полиции".
Петр Александрович Бадмаев, происходивший из знатного бурятского рода и еще в юности приехавший в Петербург из Восточной Сибири, поначалу работал в тибетской аптеке, принадлежавшей его старшему брату, затем учился на восточном отделении Петербургского университета и в Военно-медицинской академии. В Петербурге Бадмаев принял православие и из Жамсарана превратился в Петра Александровича. Алесандровича - потому что его крестным отцом был великий князь Александр Александрович, будущий император Александр III.
Поначалу Бадмаев наметил себе дипломатическое поприще, недолгое время прослужив в Министерстве иностранных дел, затем столь же недолго преподавал монгольский язык в Петербургском университете, но вскоре отдался своему призванию - занялся медицинской практикой, причем лечил пациентов исключительно методами тибетской медицины. Примечательно, что, окончив полный курс Военно-медицинской академии, Бадмаев добровольно отказался от получения диплома, чтобы, не будучи врачом "официальным", иметь право лечить больных, используя принципы тибетской медицины.
Тибетскими травами Бадмаев исцелял буквально ото всех болезней, начиная с мигрени и кончая чахоткой, но большая часть его клиентов лечилась от импотенции, и, как говорили современники, весьма успешно.
Великосветская клиентура и широкие связи в верхах сделали Бадмаева весьма влиятельным человеком. Устройство разнообразных дел в качестве посредника приносило Бадмаеву столько же дохода, сколько и медицинская практика, если не больше.
Бадмаев уговаривал Гермогена повиноваться властям и давал приют Илиодору, так как считал, что "с государственной точки зрения весьма важно сделать этих двух лиц послушными властям - их можно сделать такими только благоразумными и кроткими мерами", и был хоть и скрытым, но недоброжелателем Распутина. Бадмаев даже посоветовал Илиодору составить записку о Распутине, которую намеревался передать императору через дворцового коменданта Дедюлина. С Дедюлиным Бадмаева связывали "деловые", то есть посреднические интересы. Дворцовый комендант помогал тибетскому лекарю, как принято сейчас говорить, решать вопросы. Помогал ему в этом и Григорий Распутин, причем практически бескорыстно, ведь Бадмаев был его хорошим знакомым. Но благодарности редко находится место в человеческом сердце, тогда как зависти этого места и искать не приходится…
"Пусть наказывает меня праведник: это милость; пусть обличает меня: это лучший елей, который не повредит голове моей; но мольбы мои - против злодейств их" (Пс.140:5).
За "втоптанного в грязь" Гермогена активно вступилась "московская клика", возглавляемая сестрой императрицы. 24 января 1912 года в "Московских ведомостях" появилась петиция "Св. Синод и епископ Гермоген. Голос мирян", подписанная Ф. Самариным, В. Васнецовым, М. Новоселовым и другими видными москвичами, близкими к великой княгине Елизавете Федоровне. "Невольно напрашиваются смущающие душу мысли: не определялся ли ход этого дела какими-то нам неведомыми соображениями? Не видим ли мы, например, что явные еретики и отступники, дерзко совершающие свое богомерзкое дело, остаются свободными от церковного суда?" - говорилось в петиции.
В тот же день финансируемая Гучковым газета "Голос Москвы" опубликовала статью Новоселова "Голос православного мирянина": "Quosque tandem abutere patientia nostra? (До каких же пор ты будешь испытывать наше терпение? - А. Ш.) - эти негодующие слова невольно вырываются из груди православных русских людей по адресу хитрого заговорщика против святыни церкви и гнусного растлителя душ и телес человеческих, Григория Распутина… Доколе, в самом деле, Святейший Синод, перед лицом которого уже несколько лет разыгрывается этим проходимцем преступная трагикомедия, будет безмолвствовать и бездействовать? Почему молчат епископы, которым хорошо известна деятельность наглого обманщика и растлителя? Почему молчат и стражи Израилевы, когда в письмах ко мне некоторые из них откровенно называют этого лжеучителя - лжехлыстом, эротоманом, шарлатаном? Где Его Святейшество, если он по нерадению или малодушию не блюдет чистоты веры церкви Божией и попускает развратного хлыста творить дело тьмы под личиной света? Где его правящая десница, если он пальцем не хочет шевельнуть, чтобы низвергнуть дерзкого растлителя и еретика из ограды церковной? Быть может, ему недостаточно известна деятельность Григория Распутина? В таком случае прошу прощения за негодующие дерзновенные слова и почтительнейше прошу меня вызвать в высшее церковное учреждение для представления данных, доказывающих истину моей оценки хлыстовского обольстителя".
Отрывки из этой статьи в тот же день напечатала газета "Вечернее время".
По Григорию Распутину, образно говоря, был дан залп из всех орудий.
Враги пошли ва-банк.
"Блажен человек, который слушает меня, бодрствуя каждый день у ворот моих и стоя на страже у дверей моих! потому что, кто нашел меня, тот нашел жизнь, и получит благодать от Господа; а согрешающий против меня наносит вред душе своей: все ненавидящие меня любят смерть" (Сол. 8:34–36).
Глава одиннадцатая. Изгнание
Лавина газетных статей о Григории Распутине привела императора в ярость. Он приказал недавно назначенному министру внутренних дел Макарову принять "решительные меры к обузданию печати".