1. Слушали высочайшие резолюции на поданную 17 декабря записку о взятии поименованных лиц:
Вадковский - "уже взят"; Булгари - "снестись с губернатором"; Орлов - "взят под арест, оставя покуда в Москве"; Александр и Николай Раевские - "снестись с губернатором и взять под арест"; Муравьев (Никита) - "послано"; Пестель, Крюков, Шишков, Лихарев, Пузин, Юшневский - "снестись с графом Витгенштейном, буде еще не взяты, то чтобы сейчас сие исполнить"; Скарятин - "взять, где найдется"; Майборода - "уже ожидается".
2. По рапорту начальника штаба (и донесению Шервуда): Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, полковник Граббе - "взять и прислать".
Приказ запечатан, вручен офицеру - и фельдъегерская тройка мчится на юг. До Киева 1232 с половиной версты, и еще 36 с половиной до Василькова. Где-то на полдороге жандармы обгоняют медленные перекладные Ипполита Муравьева-Апостола.
Бестужев-Рюмин получает известие о кончине матери в Москве. Друзья находят, что ему нужно во что бы то ни стало ехать - и для утешения больного отца, и для того, чтобы связаться с москвичами, петербуржцами, понять, что там происходит. Уже педеля прошла после 14 декабря и - неизвестность. Сергей Иванович, зная, что отпусков вчерашним семеновцам не дают, собирается в Житомир "просить корпусного командира о исходатайствовании сего позволения Бестужеву, и вместе предложил ехать Матвею и воспользоваться сим случаем, дабы посетить на праздники родственников - Александра и Артамона Муравьевых, по данному им еще в Лещине обещанию".
Рождество по всему краю… Мороз. Днепр - точно знаем - встал в ту зиму 22 декабря и вскрылся 5 апреля. "Толпы парубков и девушек показались с мешками. Песни зазвенели, а под редкою хатою не теснились колядующие… Как хорошо потолкаться в такую ночь между кучею хохочущих и поющих девушек и между парубками, готовыми на все шутки и выдумки, какие может только внушить весело смеющаяся ночь".
Именно так, по Гоголю, конечно, забавлялись под рождество 1826-го у Тульчина, Киева, Житомира, в Хомутце, Обуховке, Кибинцах…
А в Василькове задумались опечаленные офицеры. Сергей Муравьев уже знает, что арестован Пестель. Бестужев-Рюмин, недавно лишенный родительского благословения, теперь оплакивает мать, жалеет отца. И полная неизвестность - что в Петербурге? Во 2-й армии? У Соединенных славян? Пестеля везут в столицу - сигнала к выступлению от него не приходит…
Просвещенный владелец имения Панская Мотовиловка, что в 14 верстах от Василькова, Иосиф-Казимир-Игнатий Руликовский приглашает к себе на польский сочельник капитана Черниговского полка Самойло Ивановича Вульферта: его рота стоит по деревням, а полковник Гебель разрешил не сходиться в Васильков на день рождества, 25 декабря, из-за тумана, скверной погоды, плохих и скользких дорог. Слуга помещика привозит из Киева слухи, будто царь уже не Константин. Вдруг приносят приказ Гебеля - Черниговскому полку все же явиться на рождество в Васильков. Что такое? Отправляется посыльный к батальонному командиру Муравьеву-Апостолу.
После святочного ужина сидят до поздней ночи, ожидая ответа от Муравьева, который был составлен в очень кратких выражениях: "Константин Павлович отрекся от трона, а Николай Павлович вступил на престол".
Новая присяга.
- Сколько будет присяг? - говорят одни.
- Бог знает, - отвечают другие, - это ни на что не похоже; сегодня присягают одному, завтра - другому, а там, может быть, и третьему…
Рано поутру ротные командиры - Соловьев и Щепилло - приходят к полковому командиру с рапортом. Подполковник Гебель спрашивает, между разговорами, знают ли они причину вызова в штаб? Соловьев отвечает, что он слышал, будто бы присягать новому государю. Гебель подтверждает, прибавляя, что боится, "как бы при сем случае не было переворота в России". Соловьев отвечает с улыбкой, что всякий переворот всегда бывает к лучшему. "Ох, боюсь", - закрывает руками лицо Гебель, Соловьев начинает шутить, Гебель - плакать, Щепилло, человек вспыльчивый и нетерпеливый, ненавидел Гебеля и теперь дрожал от злости, сердился и едва сдерживался.
"Соловьев рассказывает, что из этого вышла пресмешная и оригинальная сцена".
Так запечатлелся этот эпизод в "Летописи" Горбачевского. Однако подполковник Муравьев-Апостол 25-го не присягает. С ночи выехал вместе с братом Матвеем, чтобы одолеть две сотни верст до штаба корпуса в Житомире. На васильковской квартире его ночует Бестужев-Рюмин и бывший полковник, рядовой Башмаков.
Жандармы с приказом об аресте между тем уже подъезжают к Киеву.
25 декабря на последней станции перед Житомиром Сергей и Матвей встречают сенатского курьера, для которого дети сенатора Муравьева-Апостола - важные люди.
Курьер подошел к Матвею и сообщил, что его отец здоров. На расспросы Матвея он рассказал о событиях 14 декабря и о том, что дом, в котором жил Иван Матвеевич, обстреляли картечью.
Так 11 дней спустя они узнали о восстании на Сенатской площади.
"Сведав в Житомире о происшествии 14-го декабря в Петербурге, хотя и не со всеми подробностями, по заключая из слышанного мною, что дела Общества плохи, я решился вовлечь поляков в такой поступок, после коего им оставалось бы только возмутиться. Будучи у гр. Мошинского, я ему говорил, что хотя Общество Польское и обещало в случае возмущения в России не выпускать великого князя из Варшавы, но Обществу нашему вернее, кажется, лишить его жизни, и что я имею на сей счет бумагу, которую прошу его сообщить в Директорию их Общества. На cue мое предложение гр. Мошинский, не дав мне никакого ответа, сказал только, что он никак не смеет принять писанного мнения, ибо это против законов их Общества, и тем разговор наш кончился".
Спокойный, деловой тон показания, сделанного почти через 5 месяцев Сергеем Муравьевым, едва передает то, о чем мы можем догадываться: 25 декабря - горечь, отчаяние и хуже всего - неизвестность, что делается и что делать. Нужен еще один сигнальный выстрел; может быть, он раздастся в Варшаве? И Сергей Муравьев, не соглашавшийся прежде на убийство членов царской фамилии, пишет, что "это единственный случай, в который я отступил от правила, мною руководствовавшегося, во время нахождения в Обществе". Просил убить Константина…
А губернский город Житомир охвачен рождественским весельем, корпусный командир генерал Рот приглашает подполковника на обед. Матвей отставной, во фраке, его не зовут, он остается на квартире - ждать и думать.
Матвей Муравьев вспомнит, что, приехав в Житомир, его брат поспешил к корпусному командиру, который подтвердил слышанное от курьера. "Об отпуске Бестужеву нечего уже было хлопотать. Рот пригласил брата отобедать у него. Во время стола не было другого разговора, кроме как о петербургском событии; поминали о смерти графа Михаила Андреевича Милорадовича".
Генерал Рот и подполковник Муравьев пьют, произносят рождественские поздравления. Позже, на каторге, офицеры-черниговцы вспоминали, что "Муравьев шутил вместе с Ротом насчет петербургских событий". Можно представить, что это были за шутки и как держался Муравьев-Апостол! Сохранилось также воспоминание одного из обедавших, что подполковник нечаянно пролил на белую скатерть красное вино…
Рот в общем благоволит к Сергею Муравьеву-Апостолу, дважды представлял его в полковые командиры, однако бывших семеновцев не разрешают продвигать по службе.
Муравьев же знает, каков его корпусный командир, и понимает, что при любом исходе заговора одному из них не жить.
Адъютант Рота напишет: "Генерал-лейтенант Логгин Осипович Рот, француз-эмигрант, начавший службу в корпусе принца Конде, а потом перешедший к нам, вовсе не был образован и никогда ничего не читал, хотя и говорил, что где-то у него остались книги; но кроме соблазнительной вольтеровской Иоанны д’Арк с картинками, других книг у него не было. Он, однако же, имел много природного ума, гибкости в характере и сметливости; в общество был любезен, особенно с дамами, и большой комплиментист, но в то же время был до крайности самолюбив, эгоист, вспыльчив, дерзок, жесток и хвастун по природе. Я был очевидцем, как он закричал на генерал-майора Курносова, имевшего длинные волосы, что прикажет остричь его на барабане, а генерал-лейтенанту Сулиме угрожал посадить его на пушку. И все это сходило ему с рук".
Незадолго до того офицер Молчанов просился в отставку. Уговаривая его остаться на службе, Рот поставил в пример себя. Молчанов же отвечал, что "никогда не решится получить все раны, которые украшают генерала Рота". Рот при многих назвал Молчанова трусом, Молчанов хотел стреляться, и Сергей Муравьев-Апостол соглашался быть секундантом.
Осенью в Лещинском лагере Сергей Иванович разрабатывал план ареста Рота и завоевания целого корпуса…
Может быть, в те же часы, когда обедают у Рота, Иван Матвеевич в Петербурге сидит за рождественским столом с семьей, в центре которой выздоравливающий Илларион Бибиков. Его, как начальника канцелярии Главного штаба, дожидаются разнообразные бумаги об арестованных и подозреваемых.
Ипполит празднует рождество в одиночестве на какой-то почтовой станции.
Курьер, везущий генералу Роту приказ об аресте братьев Муравьевых, прибудет завтра. Чтобы ускорить захват противника, жандармы едут прямо в полки, иногда задним числом извещая дивизионных и корпусных командиров… Некогда!
Сергей Муравьев обедает с корпусным командиром. Прощается. Вечером 25-го братья садятся в коляску и несутся в Васильков кружным путем, чтобы увидеться с другими заговорщиками, связаться с нетерпеливыми Соединенными славянами, узнать о положении дел или дать сигнал к мятежу - как договаривались на тот случай, если кого-нибудь откроют.
И в эти самые дни и часы гул петербургской канонады достигает наконец Приднепровья. По всем городкам и местечкам, где стоят роты, батальоны, полки, дивизии южных корпусов, разливается слух о 14 декабря.
25-го вечером и ночью братья скачут из Житомира в местечко Троянов.
В Василькове вечером, по случаю полкового праздника, на бал к Гебелю приглашены все офицеры, некоторые городские жители, знакомые помещики с семействами. Собрание довольно многочисленное. Хозяин всеми силами веселит гостей, одолевая таким способом мрачные предчувствия. Гости танцуют, как говорили в тех местах (а позже стали говорить повсеместно), до упаду. Музыка не умолкала ни на минуту. Даже пожилые люди участвовали в забавах, опасаясь казаться невеселыми. Вдруг растворилась дверь, и в зал вошли два жандармских офицера: поручик Несмеянов и прапорщик Скоков.
"Мгновенно, - вспоминает очевидец, - удовольствия были прерваны, все собрание обратило на них взоры, веселье превратилось в неизъяснимую мрачность; все глядели друг на друга безмолвно, жандармы навели на всех трепет. Один из них подошел к Гебелю, спросил его, он ли командир Черниговского полка, и, получа от него утвердительный ответ, сказал ему: "Я к вам имею важные бумаги"".
Приказ об аресте Муравьевых.
Жандармы вместе с Гебелем входят в дом, где спят двое, которым не до рождественского бала: молодой, стремительный подпоручик и в два с лишним раза старший "рядовой-полковник". Они видят жандармов, думают, что пришли за ними; но приказ об аресте Бестужева-Рюмина опаздывает - власти охотятся за более высокими чинами, не подозревая, что по рангу тайных обществ перед ними 22-летний генерал…
Бумаги Муравьевых опечатаны. Матвей Иванович, когда узнает, будет особенно огорчен захватом писем мадемуазель Гюене… Впрочем, где она? Где Кибинцы, Хомутец?
Жандармы и Гебель скачут по следу в Житомир. Кузьмин, Сухинов готовы действовать: схватить Гебеля или, может быть, пробираться в Петербург и там напасть на нового императора. Барон Соловьев считал, что нужно найти Муравьевых "и что они заблагорассудят, то мы и будем делать". Щепилло же предлагает отнять у Гебеля бумаги Муравьевых, пока они запечатываются, Бестужев-Рюмин сгоряча согласился, потом раздумал и тут же, ночью, без памяти поскакал в местечко Любар, где, он знал, должны появиться братья Муравьевы.
Бестужеву-Рюмину к дороге не привыкать, берет лучших лошадей, обгоняет жандармов на первой же станции и летит - спасать лучшего друга.
Командир Александрийского гусарского полка Александр Захарович Муравьев не был членом Тайного общества, по он - двоюродный брат Апостолов и родной брат Артамона Муравьева… Его после арестуют, допросят и выпустят. Рассказ Александра Захаровича прост и правдив: 26 декабря утром он присягнул Николаю I вместе с офицерами своего полка и пригласил их обедать. На квартире, к радости своей, нашел близких родственников Сергея и Матвея, особенно удивившись Матвею. Сергей объяснил, что, отобедав у корпусного командира, "счел за неприличие" не побывать у родственников. Среди офицеров начался разговор о 14 декабря, и кузен сказал Сергею, что зять его полковник Бибиков во время тех событий помят (о чем стало известно из письма, полученного женою одного офицера). "Сие известие весьма огорчило Муравьевых-Апостолов, и после того они были весьма молчаливы в продолжении всего стола…"
Александр Захарович знает или догадывается, из-за чего загрустили братья? Из-за 14 декабря, поражения северян? Но эту новость Сергей и Матвей услышали еще вчера, переживают ее почти сутки. Из-за Бибикова?
Мысль о крови, междоусобице всегда их беспокоила. Они решились, но потом постоянно мечтали о военной революции, быстрой и бескровной. И вот среди первых вестей - "помят Бибиков", муж любимой сестры Екатерины и, судя по нескольким сохранившимся письмам, добрый товарищ Сергея и Матвея. Побит Бибиков их друзьями, единомышленниками. После сын Бибиковых женится на дочери Никиты Муравьева, и в этой семье будет культ декабристов; но пока Бибиков - враг. Все смешалось, все идет не так, как желали; новости о целом восстании и огорчительная семейная подробность - все с одной печальной площади…
Разговор окончен. Братья скоро простились, уселись в свою бричку и отправились в местечко Любар.
Вскоре, никем не узнанный, промчался вслед Бестужев-Рюмин. Еще через несколько часов - Гебель с жандармами повторил на рысях путь Сергея и Матвея: Васильков - Житомир - Троянов - Любар. Апокалиптические всадники - вестники смерти на загнанных конях.
В местечке Любар стоит Ахтырский гусарский полк, а над ним - полковник и член Тайного общества Артамон Муравьев, недавно вызывавшийся на цареубийство.
Третий день рождества, 27 декабря. Сергей и Матвей приезжают к Артамону Муравьеву. Разговор обыкновенный. Сергей не нажимает, ничего не предлагает, только спрашивает о готовности нижних чипов. Конечно, толкуют о 14 декабря, и Сергей "не одобрял сие дело". Почему? Оттого, что восстали без южных? Потом разговор перешел на предметы, совсем посторонние.
Прикажем этому мгновению продлиться.
Апостолы грустны, озабочены, подавлены - неизвестность пока многое решает за них. Как восстать, дать сигнал, если больше нет никакой надежды на Петербург, если молчат или не могут высказаться другие директора Тайного общества? Правда, предложение, сделанное в Житомире полякам, показывает, что Сергей Иванович держит палец на курке и только не знает, может ли сам скомандовать "пли" или - "не стрелять без приказа"?
Последние минуты неизвестности. Больше "посторонних предметов" не будет. Обстоятельства сами вторгаются, освобождают от выбора - дела более трудного, чем тяжелейшее исполнение…
В комнату входит Бестужев-Рюмин.
"Тебя приказано арестовать, - сказал он, задыхаясь, Сергею Муравьеву, - все твои бумаги взяты Гебелем, который мчится с жандармами по твоему следу.
Эти слова были громовым ударом для обоих братьев и Артамона Муравьева".
Не просто понять, как восстановил удивительный летописец событий, Иван Горбачевский, последовавшую затем сцену: ведь из четырех ее участников двое вскоре погибнут, одного надолго изолируют от друзей, и только Артамона можно было в Сибири расспросить, но факты таковы, что Артамон вряд ли захотел бы вспоминать, углубляться… И тем не менее, оставляя на совести автора некоторые подробности, историки уверены в большой правдивости рассказа.
"- Все кончено! - вскричал Матвей Муравьев. - Мы погибли, нас ожидает страшная участь; не лучше ли нам умереть? Прикажите подать ужин и шампанское, - продолжал он, оборотясь к Артамону Муравьеву, - выпьем и застрелимся весело.
- Не будет ли это слишком рано? - сказал с некоторым огорчением Сергей Муравьев.
- Мы умрем в самую пору, - возразил Матвей, - подумай, брат, что мы четверо главные члены и что своею смертью можем скрыть от поисков правительства менее известных.
- Это отчасти правда, - отвечал С. Муравьев, - но однако ж еще не мы одни главные члены Общества. Я решился на другое. Артамон Захарович может переменить вид дела".
План был ясен! Артамон поднимает полк, движется в Троянов к брату Александру Захаровичу, который тут уж не устоит. Затем два гусарских полка занимают Житомир, арестовывают генерала Рота и овладевают корпусом; до артиллерийской бригады, где служат друзья из Соединенных славян, всего 20 верст, и Сергей Муравьев пишет им приказ о начале восстания и движения на Житомир…
Но полковник Артамон Муравьев не соглашается поднять полк, не соглашается связаться с артиллеристами, отказывается дать Сергею и Матвею свежих лошадей.
Артамон: "Я сейчас еду в С. Петербург к государю, расскажу ему все подробно об Обществе, представлю, с какой целью оно было составлено, что намеревалось сделать и чего желало. Я уверен, что государь, узнав наши добрые и патриотические намерения, оставит нас всех при своих местах, и верно найдутся люди, окружающие его, которые примут нашу сторону".
Сергей Муравьев: "Я жестоко обманулся в тебе, поступки твои относительно нашего Общества заслуживают всевозможные упреки. Когда я хотел принять в Общество твоего брата, он, как прямодушный человек, объявил мне откровенно, что образ его мыслей противен всякого рода революциям и что он не хочет принадлежать ни к какому Обществу; ты же, напротив, принял предложение с необыкновенным жаром, осыпал нас обещаниями, клялся сделать то, чего мы даже и не требовали; а теперь в критическую минуту ты, когда дело идет о жизни и смерти всех нас, ты отказываешься и даже не хочешь уведомить наших членов об угрожающей мне и всем опасности. После сего я прекращаю с тобой знакомство, дружбу, и с сей минуты все мои сношения с тобой прерваны".
Горбачевский (много лет спустя): "Не позволяя себе обвинять поведение кого-либо из членов в сии критические минуты, можно, однако, заметить, что если бы Артамон Муравьев имел более смелости и решительности в характере и принял немедленно предложение Сергея Муравьева поднять знамя бунта, то местечко Любар сделалось бы важным сборным пунктом восставших войск. Стоит только взглянуть на карту, чтобы убедиться, что Любар был почти в самой средине сих войск, когда, при восстании, они сошлись бы в самое короткое время, как радиусы к своему центру".
В этот самый день из Петербурга на юг помчится приказ об аресте Ипполита…