Владимир Высоцкий без мифов и легенд - Виктор Бакин 41 стр.

В октябре этого года в минском Доме радио с инструменталь­ным ансамблем "Тоника" под управлением Бориса Федорова Вы­соцкий запишет композиции для кинодилогии Турова и Адамови­ча. Из этих записей через несколько лет будут сформированы два миньона, в которые войдут только военные песни.

"Военные песни" - так принято называть этот цикл в литера­туре о творчестве Высоцкого. Но если провести анализ, то эти пес­ни, скорее, можно назвать антивоенными. Война в них - тяжелая кровавая работа, которую делают вовсе не те, кто рвется в герои. Это было как бы свидетельство тех, кто вынес эту войну на своих плечах, знал всю правду о ней, но не мог ее открыто и прямо выска­зать. Это были песни о другой войне - о войне, выигранной не ге­нералами и маршалами, не комиссарами и особистами, а теми, кто утопил врага в собственной крови.

В период Великой Отечественной войны такие песни не мог­ли быть созданы. Потребовался временной промежуток в 20 - 30 лет, чтобы, осмыслив происшедшее, создать песенную энциклопе­дию о ратном подвиге народа и заглянуть в такие глубины челове­ческой психики, которые могут обнажиться только в период вели­чайшего для народа и страны испытания. Ведь крупнейшие прозаи­ческие произведения о войне были также созданы много лет спус­тя после войны.

"Прежде всего, меня поразила гражданская смелость и чест­ность стихов, их высокий пафос, тематика. Ни у кого доселе, даже у поэтов военного поколения, я не нахожу стихов по силе равных Вашим, так глубоко схватившим человеческий дух войны... Если бы я не знал Вашего возраста и не имел счастья наблюдать Вас в те­атре, то решил бы, что это стихи человека, перенесшего все тяже­сти войны..." - это рецензия слушателя из его письма к Высоцко­му, но не критика. Редкие критики в то время не боялись писать о Высоцком.

Высоцкий не воевал. Откуда же такая органичность его воен­ных песен? Почти все они написаны не из дня сегодняшнего о про­шлом, а словно в момент совершения событий - из войны о войне. Он наполнял свои произведения настолько достоверными деталя­ми и подробностями, что старые солдаты воспринимали эти песни как естественные, написанные их современником - человеком, ко­торый вместе с ними это прошел, пережил, испытал. Его песни были выражением чувства сыновней признательности к подвигу отцов, одолевших фашизм и отвоевавших нам жизнь.

В.Высоцкий: "Как можно писать о войне человеку, которому было три года, когда она началась, и семь лет, когда кончилась? Можно ли нафантазировать себе полнее, яснее и трагичнее, чем это было на самом деле? Можно ли почувствовать, пропустить через себя события, мысли и настроения военных дней? Как понять ожи­дание боя, ярость атак, смерть, подвиг, если это не пережито, не увидено? Стоит ли браться за это, можно ли писать военные песни после того, как отзвучали и продолжают звучать "Война народная" и "Землянка", "Марш артиллеристов" и "Темная ночь"?

И все-таки до сих пор поются песни и военного времени, и на­писанные после - на военную тему. Никогда не устанут поэты сла­вить героев войны, никогда не станет слишком большой дань, от­данная павшим...

Почему у меня столько песен о войне? Наверное, каждой совет­ской семье война принесла невозвратимые утраты: матери, отцы, дети, сестры, братья - жизни многих и многих унесла война. Что может быть трагичнее, чем утрата близких, родных и друзей? И не только это. В боях и атаках раскрывались и выковывались характе­ры. Как ведет себя человек один на один со смертью? На что способен он, на какой подвиг и самопожертвование, чтобы спасти друга?

В письмах, например, меня спрашивают: "Не тот ли вы самый Владимир Высоцкий, с которым мы под Оршей выходили из окруже­ния?" Или "Были ли вы на 3-м Украинском фронте, деревня такая-то и в такое-то время?" И довольно много таких писем. Значит люди предполагают, что эти песни может писать только человек, который прошел через войну. Это мне вдвойне приятно потому, что я так и хочу рассказывать и писать песни от имени тех, которые прошли, как говорят, огонь и воду во время войны!

Мы дети военных лет - для нас это вообще никогда не забу­дется. Один человек метко заметил, что мы "довоевываем" в сво­их песнях. У всех у нас совесть болит из-за того, что мы не приня­ли участия в войне. Я вот отдаю дань тому времени своими песня­ми. Это почетная задача - писать о людях, которые воевали... Но все равно мои военные песни имеют современную подоплеку. Те же самые проблемы, которые были тогда, существуют и сейчас. Про­блемы надежности, чувства локтя, дружбы, преданности".

Таких стихотворений, какие написал Высоцкий, в советской поэзии никогда не было. Он создал новый жанр, вступив в кон­фликт с нормами и схемами официальной поэзии, утверждая чело­веческую жизнь как высшую ценность. Большинство военных песен Высоцкого - это музыкальные эпопеи в миниатюре. Он понимал, что его фронтовые герои были его сверстниками, а может быть, еще моложе. Поэтому он так свободно и уверенно говорил от их имени. Его герои поступают так, как поступил бы он сам в экстремальных обстоятельствах. Это была и е г о война...

Фрагменты ассоциаций в его песнях складываются в эпичес­кое полотно, отразившее и судьбу штрафных батальонов, о кото­рых как-то не принято было вспоминать, и Ленинградскую блокаду, и госпитальные будни, и героизм евпаторийского десанта, и стра­дания летчика, потерявшего друга. Эта эпичность определяется не только широтой охвата военных событий, сопряжением прошлого и настоящего, но и глубиной и зоркостью авторского взгляда. Поч­ти все "военные песни" Высоцкого - редкостной красоты жемчу­жины его поэтического творчества. В них больше правды о войне, чем в огромном количестве бездарных исторических монографий и блеклых мемуаров.

Создав новый жанр, Высоцкий не был первооткрывателем. Он продолжил ту самую традицию правды о войне, родоначальником которой в русской литературе стал Лев Толстой, а продолжили уже на другом историческом материале Константин Симонов, Виктор Некрасов, Григорий Бакланов...

"Не помню, в каком точно городе, - рассказывает Иван Борт­ник, - где мы с Володей были на концертах, произошел такой слу­чай. Наше выступление начиналось фрагментом из спектакля "Пав­шие и живые". Высоцкий пел свои военные песни, а я читал стихи "военных поэтов". На сцене мы стояли вместе, рядом.

Обычно Володя пел "Братские могилы", "Тот, который не стрелял", "Всю войну под завязку...", а заканчивал "Случаем в рес­торане":

А винтовку тебе, а послать тебя в бой?!

А ты водку тут хлещешь со мною!..

Я сидел, как в окопе под Курской дугой -

Там, где был капитан старшиною...

В этом месте у меня всегда мурашки по спине - так он пел.

...Он все больше хмелел, я - за ним по пятам.

Только в самом конце разговора

Я обидел его - я сказал: "Капитан!

Никогда ты не будешь майором!"

Когда он заканчивал это, зал обычно сразу взрывался аплодис­ментами. А тут возникла какая-то странная пауза.

И вдруг из второго или из третьего ряда поднялся человек и по­шел по проходу к сцене. Я успел разглядеть его. Невысокого роста, пожилой, в поношенном темном пиджаке, на лацкане Звезда Героя Советского Союза. Он подошел к сцене, неловко поклонился Воло­де, шепотом сказал "спасибо", хотел еще что-то сказать и вдруг за­рыдал.

Володя растерялся. У него дрогнул подбородок, он сделал шаг вперед, снял с себя гитару, передал ее мне и спрыгнул вниз. У меня тоже перехватило горло.

Володя обнял подошедшего за плечи и, что-то ласково гово­ря, проводил его на место. И все это - под бешеные аплодисмен­ты зала. Потом снова поднялся на сцену. Я отдал гитару и, глотая слезы, быстро ушел за кулисы. А он подошел к микрофону и под­нял руку. И тишина...

"Спасибо, - сказал он и, секунду помолчав, повторил, - спа­сибо. Я сегодня попою вам подольше". Пел он в тот вечер больше двух часов!"

После Белоруссии Высоцкий с Мариной едут в Одессу. Здесь его ждет окончание работы в "Опасных гастролях" и круиз на теп­лоходе "Аджария" по Черному морю. На "Аджарии" - Высоцкий в статусе "гостя капитана" Александра Назаренко, с которым он по­знакомился в прошлом году на съемках в Одессе.

В Одессе режиссер Г.Юнгвальд-Хилькевич предлагает Высоцко­му написать песни к фильму "Внимание, цунами!". В фильме зву­чит песня Высоцкого "Долго же шел ты, в конверте листок...". Не нашлось места для песни "Цунами" ("Пословица звучит витиева­то..."). По просьбе Высоцкого на главную роль Хилькевич взял Тать­яну Иваненко. Снимался и друг Высоцкого - Олег Халимонов.

В этом году Щукинское училище заканчивают известные впо­следствии актеры: Иван Дыховичный, Борис Галкин, Леонид Фи­латов, Владимир Матюхин... На показе в Театре на Таганке Люби­мову приглянулся только Филатов. Остальные придут на Таганку позднее.

Отказавшись от приглашений еще двух московских театров, Филатов пришел в театр, который нравился ему своей демократи­ческой эстетикой, необычной хореографией и репертуаром... Дру­зья Филатова, узнав об этом, всерьез отговаривали, говорили, что этот индустриальный театр не для него, что он нужен там, где мог бы создать роли с тонким психологическим рисунком. А на Таган­ке "собрались не психологи, а одни горлопаны". "Там все орут" - пугали Леонида друзья. Но Филатов своего решения не изменил, пришел к Любимову и тут же был зачислен им в основной состав. Как позднее признавался сам Любимов, он видел Филатова в роли Актера в студенческой постановке пьесы "На дне", и его игра Лю­бимову понравилась...

Понравился Филатов и А.Райкину: "Ленечка, я вам предлагаю в моем театре писать, играть, то есть делать все, что вы хотите. По­жалуйста".

Но Леонид преодолел этот соблазн, так как понимал, что за "Таганкой" стояло время, определенная идея, режиссура. Для него Лю­бимов и актеры "Таганки" были "живыми классиками".

Высоцкий и Филатов - оба разносторонне одаренные - не стали близкими друзьями, но их партнерские отношения были все­гда честными.

Л.Филатов (из воспоминаний через 30 лет): "...Были люди в моей жизни, которые оказали влияние на меня. Ну, конечно, Вла­димир Высоцкий, в первую очередь. Он один, пожалуй, он один. Ну, Давид Боровский... А Володя прямым учителем не был, он никогда ничего не преподавал, не внедрял. Как бы такое наблюдение со сто­роны. По тем временам он мне казался сильно старше меня..."

В 69-м году от мосфильмовского объединения "Киноактер" Г.Полоке поступило предложение снять фильм по "шпионско-детективному" сценарию А.Нагорного и Г.Рябова - "Один из нас".

Еще на "Интервенции" Полока и Высоцкий решили продол­жать сотрудничество, и режиссер поделился с Высоцким своими задумками по картине. Их объединяло ироническое отношение к шпионским фильмам. Это Высоцкий очень точно выразил в своей песне "Опасаясь контрразведки...", пародирующей сюжет обычно­го детективного фильма.

В основе предложенного сценария были подлинные события, но о главном герое известно было только то, что он, в отличие от героев подобных фильмов, не был профессиональным разведчиком. Он оказался в центре крупной операции советской контрразведки в силу сложившихся обстоятельств. Это предполагало возможность многих, порой комедийных поворотов в развитии сюжета будуще­го фильма. А главное, это не ограничивало фантазию Полоки и Вы­соцкого в создании нового для этого жанра героя.

Из воспоминаний Г.Полоки: "Прежде всего мы решили обра­титься к русскому фольклору и обнаружили, что самая привлека­тельная фигура в нем - это Иван-дурак. Эта фигура уникальна и не имеет аналогов в фольклоре других народов. По сравнению, на­пример, с Ходжой Насреддином Иван-дурак - простодушен и даже наивен. Но вместе с тем он обладает поразительной способностью ставить своих могущественных противников в смешное положение. Этот бессмертный образ стал основой в нашей работе над характе­ром главного героя.

Официальное отношение к Высоцкому летом 69-го года было крайне предвзятым, на помощь Г.Козинцева рассчитывать не при­ходится - это не "Ленфильм". Поэтому мы решили снять развер­нутую фундаментальную кинопробу в отличие от скромных, порой проходных сценок, которые используются в этих случаях. Выбра­ли ключевую, да еще технически сложную, требующую длительной подготовительной работы сцену, в которой германские резиденты вербуют подставленного нашей контрразведкой офицера запаса Би­рюкова.

Бирюков в исполнении Высоцкого превратил вербовку в беско­нечную муку для своих вербовщиков. По сюжету они должны были напоить его, сфотографировать в объятиях обольстительной агент­ки, а затем шантажировать. Время шло, а неугомонный БирюковВысоцкий страстно пел жестокие романсы, виртуозно плясал, на­стойчиво ухаживал за растерявшейся соблазнительницей и, в конце концов, напоил их самих до бесчувствия... Это был каскад актерско­го мастерства, парадоксальной выдумки, музыкальной и пластиче­ской выразительности".

Однако 2 октября руководство объединения и худсовет "Мос­фильма" отклонили кандидатуру Высоцкого. Отклонили, несмотря на аргументированные выступления в пользу Высоцкого уже тогда известных и авторитетных режиссеров С.Кулиша и В.Мотыля. Сек­ретарь Союза кинематографистов В.Санаев гневно заявил: "Мы это­го подзаборного певца будем снимать в роли Героя Советского Сою­за?! Да вы что, с ума сошли?! Только через мой труп в этом филь­ме будет играть Высоцкий! Надо будет, мы и до ЦК дойдем!" Но в ЦК идти не пришлось, так как и на "Мосфильме" сторонников Вы­соцкого не нашлось. Особенно против участия в фильме выступали представители КГБ, курирующие и консультирующие фильм: "этот "полушпана-полуартист", выступающий на каких-то подпольных вечерах, не достоин играть советского разведчика...", "...советского разведчика, чекиста будет играть алкоголик, человек, скомпромети­ровавший себя аморальным поведением, бросивший двух детей?! Позвольте! Надо ведь когда-то и отвечать за свои поступки...". За­меститель председателя КГБ СССР Филипп Бобков, курировавший идеологическое направление в своем ведомстве, пообещал страш­ную экзекуцию Романову и Баскакову: "Я головы поотрываю руко­водителям Госкино, если они утвердят кандидатуру Высоцкого".

Г.Полока решил отказаться от картины, но Высоцкий удержал его:

- У тебя и так "Интервенция" за плечами, после этого от­каза они вообще тебе не дадут работать. Бирюкова будет играть Жора Юматов и сделает это хорошо.

Так и случилось...

Для фильма Высоцкий написал несколько песен: "Бросьте скуку, как корку арбузную...", романс - "Она была чиста, как снег зимой..." и танго - "Как счастье зыбко...". Первая песня в фильм не вошла.

Еще не раз, вопреки здравому смыслу и художественному вку­су, отличной пробе, желанию режиссера снимать Высоцкого, ему будет запрещено сниматься чиновниками от искусства. Его актер­ские пробы превращались в унизительную процедуру, сопровож­давшуюся мелочным надзором, вкусовыми придирками и необъяс­нимыми запретами. Актеры, которые сыграли вместо него, - очень талантливые и в большинстве случаев справлялись с отнятой у Вы­соцкого ролью. Но горечь несправедливости оставалась надолго в его душе...

Нелюбовь официальных властей с лихвой компенсировалась любовью благодарных слушателей, понимающих песни Высоцкого. В этом году ему вновь, как в 67-м, дарят хоккейные клюшки - "Вла­димиру Высоцкому с любовью от чемпионов мира и Европы" - с автографами выдающихся хоккеистов. Сомнительно, чтобы такой сувенир мог оказаться у идеолога от КГБ Филиппа Бобкова.

26 сентября Высоцкий играет Галилея, а в начале ноября но­вый уход "в пике" с попаданием в люблинскую больницу, где глав­ным врачом - Антонина Ивановна Воздвиженская, которая уже не­сколько раз "пользовала" Высоцкого. А ведь только три месяца на­зад, едва не отдав богу душу, он зарекался держать себя в руках. На этот раз Высоцкого из больницы забрал Любимов - приехали нем­цы, желающие видеть на "Таганке" "Галилея" с Высоцким. Любимо­ву наивно грезились гастроли в Германии. Высоцкий сильно отыг­рал, немцы предложили гастроли, но... грезы Любимова реализуют­ся лишь в феврале 1978 года.

Эти годы - 68 и 69-й - были для Высоцкого сложными во всех отношениях. Может быть, самыми драматическими в жизни. На­падки в печати, дважды увольнение из театра, запрет спектаклей и перспектива закрытия театра вообще, неопределенные отношения с Мариной, ограничения со стороны Людмилы на встречи с сы­новьями; несколько больниц, которых он панически боялся... Он жил эти годы в постоянном напряжении, в состоянии загнанности и затравленности того волка, о котором пел в своей "Охоте...". Ему очень нужна была поддержка и помощь. Он рвался к другу в Мага­дан, он пытался как-то уладить отношения с Людмилой, ему нуж­на была Марина... А он был одинок. Очевидно, родные и друзья не могли или не хотели его понять.

В.Высоцкий: "Ведь я всегда был окружен друзьями, казалось... а позвонить даже некому, с кем можно было бы поговорить просто по-человечески, безо всяких".

У Людмилы Абрамовой иной взгляд на это время: "Период 68, 69, 70-го годов - это годы, когда у него было равновесие. Равнове­сие естественного, здорового, высокого честолюбия со своими воз­можностями и с миром. Была большая, необыкновенная любовь, были друзья, было взаимопонимание с Любимовым... В это время ему меньше всего нужна была какая-то поддержка. Когда мы расхо­дились, я Володе, как опора, как поддерживающее начало, была уже не нужна. Он твердейшим образом стоял уже на ногах".

Сердце обманутой женщины было полно обиды... Она не мог­ла объективно оценить состояние мужа в тот период. Разве можно назвать "взаимопониманием" с Любимовым одну из бесед в кон­це 1968 года: "Если ты не будешь нормально работать, я добьюсь у

Романова, что тебе вообще запретят сниматься, и выгоню из теат­ра по статье".

Следующий год будет не менее трудным и для Высоцкого, и для театра. В наказание за "вольнодумство" Театру на Таганке до 71-го года запретят любые гастроли.

ДАЙТЕ МНЕ СЫГРАТЬ ГАМЛЕТА! ДАЙТЕ ГАМЛЕТА!
1970-1971 гг.

В декабре 69-го года театр приступил к подготовке еще одно­го поэтического представления по стихам А.Вознесенского - "Бе­регите ваши лица". Поэзия Вознесенского и сценические интересы Любимова и на этот раз счастливо совпали.

В письме-аннотации к пьесе, отправленном в Министерство культуры, говорилось: "Тема пьесы читается соответственно как по­теря человеком лица в обществе капиталистическом, заинтересован­ном в обезличивании человека, и, наоборот, - обретении каждым своего индивидуального образа в мире социализма". Такая форму­лировка была прикрытием, позволявшим надеяться на преодоление цензурных препон, создаваемых чиновниками от культуры.