близкое знакомство с жизнью и бытом донского казачества;
не из "бывших";
не чистоплюй...
А тут в Москве объявляется и сам выходит на связь Михаил Шолохов. Уроженец донского хутора. Социальным происхождением, правда, не сподобился... Но поди - сыщи на Дону пролетария!.. А этот хоть в белых армиях не служил... Даже (спасибо товарищу Мирумову!) вербовать его не надо... Да, кстати, ты ведь, Лёва, и сам литературе не чужд? Вот на Мирумова оперативную разработку объекта и возложим...
(Там же. Стр. 73-74)
Тут, как это со мной часто случается, я опять позволю себе небольшую "верояцию в сторону".
В сторону-то - в сторону, но, как вы вскоре сможете убедиться, не слишком далеко уклоняясь от основной темы повествования.
В середине 60-х я познакомился, а вскоре и подружился с известным астрофизиком Иосифом Самойловичем Шкловским. Он уже тогда был признанным в своей среде выдающимся ученым, автором одного из крупнейших научных открытий астрономии XX века. Но в пору нашего знакомства известность его вышла далеко за пределы узкого круга его ученых коллег. Дело в том, что незадолго до того он выдвинул предположение, что спутники Марса Фобос и Деймос - не естественного, а искусственного происхождения.
Если бы гипотеза эта подтвердилась, она означила бы грандиозный переворот в наших представлениях о Вселенной.
Разговоров - и даже популярных лекций - на тему "Есть ли жизнь на Марсе?" тогда было много. Но - на уровне безответственной болтовни. А тут - авторитетный ученый с весьма высокой научной репутацией выдвинул это предположение как серьезную научную гипотезу!
Гипотеза Шкловского не была высосана из пальца. Дело в том, что у Фобоса и Деймоса была аномальная орбита. Если бы эти спутники Марса были такими же, как все известные астрономам небесные тела, орбита их была бы другой. И вот Иосиф выдвинул предположение, что спутники эти - полые внутри. Проделал соответствующие математические расчеты, и - все сошлось! Оказалось, что, если бы они действительно были полые, орбита их должна была бы быть именно такой, какой она и была в действительности.
Гипотеза профессора Шкловского (тогда он еще не был членкором) обошла все популярные журналы и даже газеты. Иосиф сразу стал знаменит - не в каком-то там узком научном кругу, а знаменит по-настоящему - пожалуй, не меньше, чем самая большая знаменитость того времени - Евгений Евтушенко.
Будучи человеком не лишенным тщеславия, Иосиф поначалу с удовольствием купался в лучах этой внезапно излившейся на него славы. Но удовольствие это было слегка отравлено тем, что научной его репутации эта его легкомысленная гипотеза все-таки слегка повредила.
На одном каком-то весьма авторитетном научном собрании один из самых уважаемых его ученых коллег даже назвал его фантастом. На это собрание я был Иосифом приглашен и слышал это нелицеприятное суждение маститого ученого своими ушами. И не только слышал, но даже видел довольно-таки язвительную улыбочку, с какой оно было произнесено.
Иосиф этой репликой был задет. А я, когда мы с ним потом этот инцидент обсуждали, не удержался от вопроса:
- Между нами, честное слово, я никому не скажу: а сами-то вы, Иосиф, верите, что они искусственные?
Он на это весьма сухо ответил:
- Что значит - верю, не верю. Это не вопрос веры. Я выдвинул научную гипотезу, не противоречащую сегодняшнему состоянию науки. И до тех пор, пока она не будет опровергнута какими-либо новыми фактами, появившимися в поле зрения ученых, или новыми, более точными математическими расчетами, она будет считаться верной.
Но прошло несколько лет, и американцы послали к Марсу искусственный спутник и с весьма близкого расстояния сфотографировали Фобос и Деймос.
Эти фотографии, полученные им от его американских коллег, Иосиф мне показал. Фобос и Деймос на них были видны ясно: оба спутника были неправильной формы и до глубины изъедены какими-то дырами, воронками, провалами пещерами - как это обычно бывает с карстовыми породами. Именно этим, как видно, и объяснялся их аномально легкий вес и, соответственно, аномальность их орбит.
Показывая мне эти фотографии, Иосиф тут же прочел письмо приславшего их американского коллеги. Из письма этого мне запомнилась фраза "По-моему, они не очень похожи на искусственные?".
фраза была довольно ядовитая, но Иосиф прочел мне ее со смехом и, как мне показалось, нимало не был сконфужен крушением своей знаменитой гипотезы.
И тут я опять не удержался от бестактного вопроса:
- Ну, а теперь скажите честно, Иосиф! Вы не жалеете, что ввязались в это сомнительное дело? Ведь что ни говори, а вашей научной репутации эта ваша гипотеза все-таки нанесла некоторый урон. Или я ошибаюсь?
Я был почти уверен, что и на этот раз он ответит мне в том же, уже знакомом мне духе. Всякая научная гипотеза, мол, живет до тех пор, пока не будет опровергнута новыми фактами, попавшими в поле зрения ученых. Так движется и завоевывает все новые и новые плацдармы каждая наука.
Но Иосиф после небольшой паузы ответил иначе.
- Если честно, - сказал он, - мне надо было бы написать на эту тему научно-фантастический роман.
Это я к тому, что Зеев Бар-Селла тоже поступил бы разумнее, если бы свою гипотезу о том, как, кем и при каких обстоятельствах создавался "Тихий Дон", облек в форму романа. Но эта плодотворная дебютная идея, как выражался в таких случаях Остап Бендер, ему в голову не пришла. Или, как И.С. Шкловского, осенила его слишком поздно.
Но такой роман тем не менее, хоть и не им, все-таки был написан:
► ...В седьмом (июльском) номере журнала "Нева" за 2004 год опубликована повесть Михаила Холмогорова "Необитаемый остров". Фабула повести такова: летом 1925 года на румынской границе застрелен нарушитель - белогвардеец и войсковой старшина Алексей Пантелеймонович Горюнов. На трупе находят рукопись неоконченного романа. Рукопись попадает в штаб-квартиру ГПУ в Москве, где с ней знакомится маститый советский писатель Спиридон Шестикрылов, автор знаменитого романа "Огненная лава"... Спиридон от романа в восторге и хочет опубликовать его в журнале, где служит главным редактором. Одна закавыка - негоже советскому журналу пропагандировать автора-белогвардейца. И тогда глава ГПУ Менжинский предлагает замечательный выход: назначить автором какого-нибудь доверенного литератора, а роман дописать силами ГПУ.
"Затея в своем окончательном виде очень понравилась Сталину. <...> Такой роман еще послужит расцвету советской литературы. Хватит нам кормиться хилыми сочинениями хлипких попутчиков. Пусть свое веское слово скажет писатель из простого народа. <...> Но пусть органы ОГПУ, заметил в конце беседы осторожный генсек, обеспечат полную секретность предстоящего предприятия".
В ОГПУ создается спецгруппа, роману присваивают имя "Хладный Терек" (войсковой старшина был из терских казаков), а затем отыскивают и подходящего кандидата в авторы - юного и робкого Гаврилу Орясина (для благозвучия перекрещенного в Гавриила Оресина). Дописывать роман поручено нескольким арестантам из "бывших", причем срок дан жесткий - "Хладный Терек" должен выйти в свет к 10-летию Октября. "Бывшие" задание выполняют и получают пулю в затылок. А советская литература обретает классическое произведение и писателя-классика.
(Зеев Бар-Селла. Литературный котлован. Проект "Писатель Шолохов". М., 2005. Стр. 393-394)
Как видим, разница между романной версией Михаила Холмогорова и "научной" Зеева Бар-Селлы - невелика. Она почти целиком сводится к тому, что у Бар-Селлы действующие лица выступают под собственными своими именами и фамилиями, а в романе (повести) Холмогорова, - за вычетом Сталина и Менжинского, - под псевдонимами, порою весьма прозрачными. (Писатель Шестикрылов - "шестикрылый серафим" - Серафимович; а знаменитый его роман "Огненная лава" - не что иное, как "Железный поток".)
Строго говоря, ничто не мешает нам относиться к этой детективной версии Зеева Бар-Селлы как к роману и потому не принимать ее всерьез. Но к его идее коллективного автора надлежит отнестись серьезно. И не только потому, что она, как уже было сказано, явилась на свет в результате весьма убедительных его текстологических изысканий.
К этой его идее следует отнестись серьезно прежде всего потому, что без нее трудно - в сущности, даже невозможно - ответить на другой, сразу возникающий вопрос.
Ладно, допустим, что в основу "Тихого Дона" легла рукопись романа, написанного каким-то неведомым нам белым офицером. А как в таком случае нам быть с "Поднятой целиной"?
* * *
К версии о рукописи, якобы найденной в полевой сумке убитого белого офицера, все исследователи загадки "Тихого Дона" возвращаются постоянно. Было даже замечено, что Шолохов будто бы однажды сам чуть ли не признался в этом. Не то чтобы так-таки уж прямо и признался, но - проговорился:
► В советской истории существовал короткий период после окончания "большого террора" 30-х годов, когда уцелевшие на верху пирамиды власти, опьяненные тем, что угроза смерти обошла их стороной, решили, что можно уже ничего не стесняться.
Новые люди - "кадры, которые решали всё", очевидно, уверились в незыблемости и вечности своей власти. Тогда в 1939 году они были в упоении своей "победой".
Главное действующее лицо нашего исследования, Михаил Александрович Шолохов, занимал отнюдь не последнее место в утвердившейся иерархии. На XVIII съезде "победителей" он не только присутствовал, но даже выступил с речью. Шолохов говорил в ней о многом, но нас в контексте нашего исследования интересует та часть его речи, которая была посвящена стоявшим перед писателями задачам:
"Советские писатели, надо прямо сказать, не принадлежат к сентиментальной породе западноевропейских пацифистов... Если враг нападет на нашу страну, мы, советские писатели, по зову партии и правительства, отложим перо и возьмем в руки другое оружие <...> В частях Красной Армии, под ее овеянными славой красными знаменами, будем бить врага так, как никто никогда его не бивал, и смею вас уверить, товарищи делегаты съезда, что полевых сумок бросать не будем - нам этот японский обычай, ну... не к лицу. Чужие сумки соберем... потому что в нашем литературном хозяйстве содержимое этих сумок впоследствии пригодится. Разгромив врагов, мы еще напишем книги о том, как мы этих врагов били. Книги эти послужат нашему народу и останутся в назидание тем из захватчиков, кто случайно окажется недобитым".
А ведь точно сказал Михаил Александрович: "соберем" и "напишем"! Случайно ли проговорился в запале своего выступления Шолохов или специально включил эти слова, косвенно подтверждая "отвлекающую" версию об убитом офицере и содержимом его полевой сумки, - мы не знаем и вряд ли можем теперь это узнать. Но сами шолоховские слова знаменательны: он публично во всеуслышание признал допустимость и правомочность для себя подобных действий. Вот и мы вправе теперь задать в его адрес вопрос: СОБРАЛ и НАПИСАЛ? И, основываясь на всех полученных в нашем исследовании данных, дать на него положительный ответ. Круг нашего исследования замкнулся. Сам Шолохов дал нам недостающее звено - собственные показания по делу авторства.
Вот уж воистину - язык не даст соврать, как писал Александр Солженицын.
(А.Г. Макаров, С.Э. Макарова. К истокам "Тихого Дона". В кн.: Загадки и тайны "Тихого Дона". Самара, 1996, Стр. 327-328)
К этому своему рассуждению авторы сделали такое примечание:
► Материал, легший в основу "Тихого Дона", столь огромен, что ни в какую "полевую сумку" вместиться не смог бы - скорее в "сундучок". Поэтому упоминание "сумок" как бы оправдывало Шолохова, означая большой объем работы, проделанный самим Шолоховым над "содержимым полевых сумок".
(Там же)
Между "сумкой" и "сундучком" есть, конечно, некоторая разница. Но для ответа на главный вопрос, интересующий тех, кто не верит в авторство Шолохова, такого уж большого значения эта разница не имеет. Тут весь вопрос сводится к тому, каков был объем работы мнимого автора романа над попавшим ему в руки чужим текстом. Но рукопись "Поднятой целины" уж точно ни в какой полевой сумке убитого белого офицера и ни в каком его сундучке найдена быть не могла. И если принять версию Зеева Бар-Селлы, согласно которой в создании не только "Тихого Дона", но даже и "Донских рассказов" Шолохову могла достаться только роль писаря , - проблема автора "Поднятой целины" без обращения к таинственному "коллективному автору" оказывается совсем уже нерешаемой.
Разве только если предположить, что истинный автор "Тихого Дона", пресловутый белый офицер был не убит, и Шолохов спас ему жизнь, а тот, спрятанный Шолоховым в каком-нибудь подвале, еще долгие годы продолжал работать на своего спасителя, создавая сперва последние тома "Тихого Дона", а потом, уже в 30-е годы, и "Поднятую целину", и другие сочинения объявленного классиком самозванца.
При всей смехотворности такого предположения, оно, представьте, тоже высказывалось:
► В тридцатые-пятидесятые годы нередко можно было стать свидетелем следующего разговора. Когда заходил разговор о том, что Шолохов похитил "Тихий Дон", обязательно находился человек, логично заявлявший: "...Хорошо, предположим, что "Тихий Дон" - плагиат, но ведь и первая книга "Поднятой целины" - тоже выдающееся произведение. У кого же он его украл?" Оппонент в таких случаях не моргнув глазом, говорил: "Все очень просто: у Шолохова в подвале на цепи сидит человек, которого он кормит, а тот пишет ему книги". [...]
Человек на цепи из подвала был до известной степени черным ящиком, позволяющим постоянно держаться за нить рассуждений, до сегодняшнего дня живущих в народе.
А между тем все так и было. Конечно, без подвала, конечно, без цепи. Предполагавшимся человеком был П.Я. Громославский. Он неплохо владел пером. У него даже был псевдоним - А. Славский.
(М.Т. Мезенцев. Судьба романов. К дискуссии по проблеме авторства "Тихого Дона". Самара. Стр. 67-69)
Держать этого человека в подвале, да еще на цепи, у Шолохова не было никакой необходимости, потому что Петр Яковлевич Громославский был его тестем, отцом его жены. И если "все так и было", он работал на зятя добровольно, не за страх, а за совесть. Это был у них, так сказать, семейный подряд:
► ...встретился со старым казаком, хоть и большевиком, но бывшим зэком, - он хочет мне дать важные материалы о Филиппе Миронове, командарме 2-й Конной, у кого был комиссаром полка... С.П. Стариков собрал (в доверии у властей, из закрытых архивов) много вопиющих материалов...
Уже расставаясь, заговорили о смежном, и оказалось: Миронов одностаничник и лучший друг Крюкова в юности, и сам Стариков из той же станицы Усть-Медведицкой, и не только не сомневается, что Шолохов украл "Тихий Дон" у Крюкова (Шолохова в 15 лет он видел в Вешенской совсем тупым неразвитым мальчишкой), но даже больше знает: кто "дописывал" "Тихий Дон" и писал "Поднятую целину", - опять-таки не Шолохов, но тесть его Петр Громославский, в прошлом станичный атаман (а еще перед этим, кажется, дьякон, снявший сан), но еще и литератор; он был у белых, оттого всю жизнь потом затаясь; он был близок к Крюкову, отступал вместе с ним на Кубань, там и похоронил его, завладел рукописью, ее-то, мол, и дал Мишке в приданое вместе со своей перестаркой дочерью Марией (жениху было, говорил, 19 лет, невесте - 25). А после смерти Громославского уже никак не писал и Шолохов.
(A.И. Солженицын. Стремя "Тихого Дона". В кн.: Загадки и тайны "Тихого Дона". Самара, 1996. Стр. 104)
Это Солженицын будто не от себя говорит, а пересказывает то, что рассказал ему старый казак С.П. Стариков. Но к этому пересказу - сноска. Уже авторская, солженицынская:
► Громославский еще жив был в 50-е годы, тогда-то и появилась 2-я книга "Поднятой целины", а после смерти Громославского за 20 лет Шолохов не выдал уже ни строчки.
(Там же)
Слух о том, что "за Мишку Шолохова" книги пишет его тесть, стало быть, гулял по Дону. И если даже в 60-е он докатился до Солженицына, а потом и до Мезенцева, то вряд ли за тридцать лет до того не достиг ушей М.Ф. Шкирятова и В.Е. Цесарского, приезжавших в Вёшенскую по спецзаданию Сталина - разбираться в шолоховских делах.
И тогда совсем особый смысл обретает один весьма примечательный пассаж из их докладной записки на имя Сталина и Ежова:
► ИЗ ДОКЛАДНОЙ ЗАПИСКИ М.Ф. ШКИРЯТОВА И В.Е. ЦЕСАРСКОГО И.В. СТАЛИНУ И Н.И. ЕЖОВУ