В том же XV веке было записано еще одно предание о новгородском Перуне. Когда идол влачили к Волхову, рассказывает составитель Псковской летописи, "вошел в Перуна бес и завопил: "Ох, ох мне! Достался немилостивым рукам сим!" И бросили его в Волхов, и повелели никому не принимать его. И когда плыл тот под Великим мостом, забросил палицу свою на мост, ею же безумные убиваются, утеху творят бесам". По другой летописи, Перун будто бы произнес при этом следующее: "Люди Новгородские! Сим потешаясь, вспоминайте обо мне, когда биться будете".
Это предание связано со знаменитой новгородской потехой - кулачными боями, устраиваемыми на Великом новгородском мосту через Волхов и всячески осуждаемыми Церковью, которая видела в них "бесовскую потеху". Позднее в Новгороде появятся и фальшивые "перуновы палицы" - деревянные, с тяжелыми оловянными наконечниками. В 1652 году тогдашний новгородский митрополит Никон (будущий патриарх) сожжет их публично у церкви Святых Бориса и Глеба, "и тако преста бесовское то тризнище".
За свержением идолов следовало крещение народа. Вероятно, вначале Владимир открыто окрестил своих сыновей и других членов семьи, которые должны были подать пример остальным. Согласно позднему киевскому преданию, крещение двенадцати сыновей Владимира происходило в "единой" "кринице", или источнике, получившем с того времени название Крещатик. Крещатицкий источник (небольшой ручей) протекал в глубоком овраге вблизи впадения реки Почайны в Днепр. Позже это место киевляне стали почитать как святое. В начале XIX века над Крещатицким источником была сооружена часовня с высокой кирпичной колонной, увенчанной золотым крестом на серебряном шаре, - памятник Крещению Руси.
При крещении княжичи получили вторые, христианские имена. Так, Святополк был наречен Петром, Ярослав - Георгием, Мстислав - Константином, Борис - Романом, Глеб - Давидом. Христианские имена остальных сыновей Владимира неизвестны (на Руси они почти не употреблялись). Примечательно, что как минимум три из шести известных нам крестильных имен первых князей-христиан (включая крестильное имя самого Владимира) были в употреблении в византийском императорском семействе. Василий, Константин и Роман - так звали представителей правящей в Византии Македонской династии, царствующих братьев и отца царевны Анны.
Наверное, одновременно с Владимировыми сыновьями приняли святое таинство и многие из знатных киевлян, пока еще остававшихся язычниками.
Как быстро сумел Владимир привести к крещению остальную часть города, мы не знаем. В "Истории Российской" В.Н. Татищева рассказывается о том, как киевский митрополит и священники долго уговаривали киевлян принять новую веру, но лишь отчасти добились успеха: "По опровержении идолов и крещении множества знатных людей, митрополит и попы ходили по граду, уча людей вере Христовой. И хотя многие принимали, но множайшие, размышляя, отлогали день на день; иные же, закоснелые сердцем, и слышать о том не хотели".
И Владимиру пришлось проявить твердость, произнести свое веское княжеское слово. Согласно летописи, он посылает по всему городу глашатаев ("послов") объявить жителям так:
"Если кто не придет завтра на реку - богат ли, или убог, или нищий, или раб - да будет противник мне". "И услышав это, пошли люди с радостью, радуясь и говоря: "Если бы не хорошо это было, не приняли бы сего князь и бояре"".
Летописец преувеличивал и здесь, говоря о всеобщем ликовании в Киеве. Ликование, наверное, было - но лишь со стороны тех, кто и раньше проявлял расположенность к христианству или уже принял крещение. Таких, как мы знаем, немало имелось в Киеве еще со времен Игоря и Ольги. Крещение самого Владимира в 987/988 году должно было увеличить их число.
Язычники же принимали новую веру, прежде всего повинуясь слову своего князя. Открытый княжеский призыв, провозглашение христианства княжеской верой, а отказывающихся принять крещение - личными врагами князя - все это и определило судьбу киевлян, а в конечном счете и всего Русского государства. Очень точно выразил эту сторону Крещения Руси митрополит Иларион, писавший в середине XI века: Владимир повелел креститься всей земле своей, "чтобы… всем быть христианами: малым и великим, рабам и свободным, юным и старым, боярам и простонародью, богатым и убогим. И не было ни одного противящегося благочестивому повелению его, если даже некоторые и крестились не по доброму расположению, но из страха к повелевшему сие, ибо благочестие его сопряжено было с властью".
Иные из киевлян, "окаменелые сердцем", по выражению В.Н. Татищева, предпочли покинуть Киев и уйти в "пустыни" и леса, укрыться там от крестителей. Но едва ли таких было много. Большая часть жителей откликнулась на призыв своего князя.
В рассказе о самом крещении русские источники отчасти противоречат друг другу. Так, летопись называет местом крещения киевлян Днепр:
"На следующий день вышел Владимир с попами царицыными и с корсунскими на Днепр, и сошлось людей без числа; залезли в воду и встали там - одни по шею, другие по грудь, малые же у берега по грудь, другие же младенцев держали, а кто постарше - бродили. Священники же, стоя, совершали молитвы…"
Иную версию излагают Жития князя Владимира. Наиболее подробный и вместе с тем отличный от летописи рассказ читается в Проложном житии князя, составленном не ранее второй половины XIII века, но использовавшем более древний источник:
"…Созвал (Владимир. - А. К.) все множество людей и заповедал им креститься. Назвал день им, так сказав: "Если кто не придет на утро на реку, будет противник мне". И сошлись на Почайну реку люди всех возрастов, мужи, и жены, и младенцы. Взрослые же стояли в воде, одни до пояса, иные до шеи, а другие бродили. Пресвитеры же, на берегу стоя, молитвы совершали, как [подобает] над крестимыми. И нареклось с того времени место святое, где стоит ныне церковь Петрова".
Близость приведенных текстов между собой несомненна. Но Пролог использовал какой-то иной, не известный летописи источник, который отразился также в обычном Житии князя Владимира, других редакциях Жития и, что особенно важно, в "Слове о том, како крестися Владимир, возмя Корсунь". Все они называют местом крещения реку Почайну, приток Днепра, протекавший у самого Киева, и, по-видимому, в этом отношении оказываются точнее, чем летопись.
Почайна скорее, чем Днепр, подходила для крещения жителей города. Она протекала ближе к тогдашнему Киеву и к тому же омывала киевский Подол, где селился простой люд, приобщение которого к христианству как раз и должно было беспокоить князя Владимира. К началу прошлого столетия Почайна практически полностью иссякла и исчезла с карты города, скрывшись под городскими мостовыми. Лишь у своего истока вне Киева она представляла собой едва заметный ручей. Но совсем не то было во времена Владимира. В X веке Почайна была судоходной. Именно на ней находилась киевская гавань, куда свободно заходили даже византийские суда. И именно в водах этого русского Иордана (как стали впоследствии именовать Почайну) и совершилось событие, навсегда изменившее ход русской истории, определившее место России в семье христианских народов и место Киева - подлинной "митрополии", "матери городам русским".
Летописец с исключительной подробностью описывал крещение киевлян, отмечая даже мелкие, казалось бы, малозначимые детали. Как мне кажется, такая точность не случайна. Крещение в водах Почайны было совершено с явным нарушением предписаний Византийской церкви, и летописец, по-видимому, знал об этом и, более того, подчеркивал это обстоятельство в своем повествовании.
В самом деле, в соответствии с требованиями византийских богослужебных книг (Требников, Евхологиона), принимающий таинство крещения "входит в купель или в реку так, чтобы вода доставала ему до груди". Епископ "кладет руку ему на голову", произнося при этом соответствующие слова, а затем "крестит его рукой, погружая его и заставляя выныривать трижды". "И если возникнет необходимость крестить в глубоком потоке… оглашенный обвязывается белой веревкой через грудь и под мышками, и кто-нибудь крепко держит веревку за концы; епископ окунает его в воду трижды". После этого следует миропомазание.
Разумеется, соблюсти в точности все эти предписания в условиях массового крещения киевлян было попросту невозможно. Мы уже говорили о том, что Церковь не всегда настаивала на точном исполнении буквы закона, заботясь более о сохранении его духа, и принимала крещение, даже если оно было совершено с нарушением норм. Но настойчивое стремление составителя летописного рассказа отметить несообразность, нарушение именно буквы церковных правил заслуживает внимания. Летописец отмечает, как именно стояли киевляне в воде: "овы до шие, а друзии до Персии (груди. - А. К.)… Свершении же (взрослые. - А. К.) бродяху". Священники находились на берегу - а в этом случае вряд ли можно было проследить за троекратным погружением в воду каждого. Наконец, летописец отмечает, что крещение состоялось "заутрия" после повеления князя - а следовательно, без подобающего оглашения и поста, на которые, конечно, требовалось определенное время.
Позднейшие книжники, как правило, подправляли летописный текст, приводя его в большее или меньшее соответствие с известными им предписаниями Требников. Так, например, читаем в Никоновской летописи XVI века: "И стояли в воде до персей, и иные младенцы на руках держали…" Составитель Степенной книги царского родословия (также XVI век) рисует уже грандиозную картину всеобщего и единодушного просвещения людей:
"Сие же услышав, люди с радостью отовсюду устремились креститься, исповедуясь в грехах своих и оглашение принимая… Святители же и пресвитеры, стоя на берегу, молитвы возглашали святого крещения и елеем святым помазывали их. И так крестилось все множество народа Русского во имя Отца и Сына и Святого Духа, и священным миром помазали их, и слова утешения возглаголали к ним, и, благословив, отпустили их".
Авторы еще более поздних сочинений немногое прибавляют к летописному рассказу. Так, согласно свидетельству Киевского Синопсиса, священники и диаконы "стояли при бреге на досках" (может быть, на плотах?) - вероятно, для более удобного крещения народа. В "Истории Российской" В.Н. Татищева отмечена еще одна подробность: "Пресвитеры, стоя на брегу, читали молитвы и каждой купе (группе людей. - А. К.) давали имена особые, мужам и женам". Число крестившихся, по словам Татищева, было столь велико, "что не могли всех исчислить".
Приняв же святое крещение, люди разошлись по своим домам - вернулись к привычному, знакомому, будничному.
"И видна была радость на небе и на земле о стольких душах спасаемых, - заключает свой рассказ о крещении киевлян автор "Повести временных лет". - …Сколько радости!.. Сказал Господь: "Радость бывает на небе и об одном раскаявшемся грешнике". Здесь же не один и не два, но бесчисленное множество к Богу приблизилось, просвещенные святым крещением".
Летописец привел и слова Владимира, с которыми тот обратился к Богу, завершив великое дело:
"Христе Боже, сотворивший небо и землю! Призри на новые люди сия и дажь им, Господи, познать Тебя, истинного Бога, как познали Тебя христианские страны! Утверди веру в них правую и непорочную и мне помоги, Господи, на супротивного врага, да надеясь на Тебя и на державу Твою, одолею козни его".
Так - свершилось. Молитвою началось, молитвою кончилось. И этот день - день Крещения - поистине стал поворотным днем в жизни всей Русской земли, и с него начинаем мы отсчет своей христианской истории.
Еще на одно обстоятельство обращу я внимание читателей книги. Ни древний летописец, ни составители княжеского Жития ни единым словом не обмолвились об участии епископов или митрополита в крещении киевлян. Все совершалось "попами царицыными и корсунскими". (При том, что византийский Требник предусматривал совершение крещения лишь епископом.) Более того, "Повесть временных лет" ничего не сообщает о митрополите в Киеве в первые полстолетия после принятия христианства. Первый из митрополитов - грек Феопемпт - упоминается в ней лишь под 1039 годом, уже в княжение сына Владимира, князя Ярослава Мудрого.
А между тем Русская (Киевская) митрополия была учреждена уже вскоре после крещения Владимира. Этот факт установлен благодаря тщательному исследованию византийских перечней епископий Константинопольского патриархата (так называемых Notitia episcopatuum), сохранившихся в различных редакциях и многочисленных рукописях. Установлено, что вновь учрежденные митрополии перечислялись в этих списках в хронологическом порядке их образования. В редакции перечня конца 80-х годов XI века, изданной при императоре Алексее Комнине, митрополия "Росиа" (η 'Ρωσια) занимает устойчивое 60-е место между кафедрами Помпейуполиса (59) и Алании (61). На основании имеющихся сведений о времени учреждения предшествующих и последующих митрополий вычисляется и примерное время ее возникновения - между 985 и 997/998 годами. Этот временной промежуток точно совпадает со временем утверждения христианства на Руси и может быть сужен до 987/988–997/998 годов.
Но кем были наши первые митрополиты и какова их роль в событиях тех лет - этого мы не знаем. Ранее мы уже предположили, что первым митрополитом Киевским мог стать Феофилакт из Севастии. Но если отождествлять его с безымянным севастийским митрополитом, о котором рассказывал армянский историк Асохик и который был отправлен императором Василием в "Болгарию" (на Русь?) - а мы согласились с этим отождествлением, - то скорее всего придется признать, что Феофилакт погиб в самом начале своей пастырской деятельности. Как скоро его преемник появился в Киеве, неизвестно.
Эта информационная пустота (которую, конечно, нельзя объяснить только плохой сохранностью русских источников), по-видимому, заставила книжников более позднего времени предпринять какие-то собственные разыскания в отношении первых русских иерархов. Трудно сказать, чем они руководствовались - судя по всему, никаких документов от времени Владимира им обнаружить не удалось. Но результатом их поисков стала легенда (а сначала, наверное, две разные легенды) о митрополитах Михаиле и Леоне (Леонте), якобы возглавлявших Русскую Церковь при князе Владимире. Эти имена, кажется, впервые появляются в XIII или XIV веках при обработке так называемого Церковного устава князя Владимира. (Это своего рода апокриф, надписанный именем князя Владимира, но не принадлежащий ему. Однако в основе Устава, по-видимому, лежит подлинная грамота, данная Владимиром Десятинной церкви.) Исследование многочисленных списков и редакций Церковного устава показывает, что в его первоначальном виде (протографе) ни о каком митрополите ничего не говорилось.
Имена Михаила и Леона появились позже. Любопытно, что в различных списках Устава эти имена представлены примерно поровну.
И Михаил, и Леон в равной степени могли бы претендовать на роль первого русского митрополита. С имени Леонтия, например, начинается один из перечней русских митрополитов, читающийся в той же рукописи XV века, в которой находится Новгородская Первая летопись младшего извода. Имя Михаила стоит здесь на втором месте. Напротив, в целом ряде источников XV–XVI веков и более позднего времени Михаил поставлен на первое место, а Леон назван его преемником (например, отдельные списки Церковного устава, Никоновская, Симеоновская летописи, Хронограф 1512 года и т.д.).
Но самое поразительное заключается в том, что во всех случаях имена обоих митрополитов оказываются связанными не только с именем князя Владимира, но и с именем константинопольского патриарха Фотия, жившего, как известно, за сто лет до Владимира. Именно Фотий (по просьбе Владимира!) отправляет Михаила и Леона на Русь; он же отправляет на Русь и епископов, которых затем поставляют на соответствующие кафедры Михаил и Леон. Этот удивительный, вопиющий анахронизм присутствует и в Церковном уставе князя Владимира, и в летописях XV–XVI и последующих веков.
"Се яз, князь великий Василий, нареченный Владимир… принял святое крещение от греческих царей Константина и Василия и Фотия патриарха, взял первого митрополита Михаила (вариант: Леонта. - А. К.) на Киев и на всю Русь, который крестил всю землю Русскую". Этой фразой начинается Церковный устав князя Владимира в большинстве редакций.