Еще один колоритный персонаж - это Абдул Фадеич Задарин, "известный журналист", в котором без труда угадывается знаменитый реакционер Фаддей Булгарин (1789–1859):
КУТИЛИН. <….> Меня следующее интересует - "Петербургские квартиры" уже десять лет со сцены не сходят! Билетов достать нельзя! Публика валом валит!
ЗАДАРИН. А что, почтеннейший, публика? То-то и плохо, что она валом валит!
Предо мною держат все экзамены.
Все несут творения свои.
Я-ж, друзья, не каменный!
Я душою пламенной
Рвусь в литературные бои!В них своя стратегия и тактика.
Я их с малолетства изучил.
Не стерплю я фактика,
Что по сотне с актика
Водевильчик Кони получил!Валит валом с рубликами публика.
Я о сем подумав - трепещу!
Я ему не публика!
Я ему ни рублика,
Подлецу такому, не прощу!Недосчитаю каждую копеечку.
Не забуду ровно ничего.
Он в карман копеечку -
Я в журнал статеечку -
Поглядим, приятель - кто кого?!
И уже в самом конце пьесы, где все действующие лица собираются вместе, автор обращается к ним напрямую с гневным обличительным монологом, в котором представлена по сути характеристика всех отрицательных песенных персонажей Галича: "Да и где она среди вас, добродетель, господа?! Где среди вас положительные лица? Покажите! Выйдите сюда, перед публикой! Нет, все вы - ходячие пороки - двуногая злоба, шипящая зависть, пронырливая корысть, суетное тщеславие! Я видел тысячи таких, как вы! Я ходил по Петербургским квартирам и собирал черты ваши, одну за другой! Нынче над вами смеются с горечью, через сто лет посмеются с радостью, что нет больше на свете таких, как вы! Вот она, в сущности, мораль моего водевиля! /к публике/ Но будьте осторожны, господа! Порок, черт его возьми, живучая штука! Он во всякие одежды может вырядиться! Другом прикинуться! Хитростью втереться в доверие! Его нужно преследовать без пощады! Гнать без жалости! Высмеивать в высокой комедии и в легком водевиле!"
Как уже говорилось ранее, постановка этой пьесы в Московском театре сатиры была запрещена.
7
В жанровых песнях Галича справедливо отмечают сходство с рассказами Зощенко. Здесь-то и помог ему драматургический опыт, а также актерское мастерство, проявившиеся в построении сюжетных линий и диалогов. Недаром в середине 1960-х к Галичу даже обратился Московский театр сатиры с предложением написать по мотивам "Баллады о прибавочной стоимости" целую пьесу с зонгами.
Вскоре после "Леночки" была написана еще одна "женская" песня - "Тонечка". В народе ее сразу же прозвали "Аджубеечкой", поскольку сюжет очень напоминал историю женитьбы известного дипломата и журналиста Алексея Аджубея на дочери Хрущева Раде. Тогда же появилась и соответствующая пословица: "Не имей сто рублей, а женись, как Аджубей".
Как-то во время очередного домашнего концерта к Галичу обратились с просьбой: "Спойте "Аджубеечку"". Он удивился: "Помилуй Бог, я вроде такой песни не писал". - "Ну как же, это ваша песня: "Она вещи собрала…"?" "Да, но песня называется "Тонечка"". "Нет! Песня называется "Аджубеечка", и вы уж с нами не спорьте". Так рождаются легенды. А между тем, по собственному признанию Галича, когда он писал эту песню, то даже не думал об Аджубее…
Она вещи собрала, сказала тоненько:
"А что ты Тоньку полюбил, так Бог с ней, с Тонькою!
Тебя ж не Тонька завлекла губами мокрыми,
А что у папи у ее - топтун под окнами,А что у папи у ее - дача в Павшине,
А что у папи - холуи с секретаршами,
А что у папи у ее - пайки цековские
И по праздникам - кино с Целиковскою!"
Однако наряду с положительными женскими образами ("Тонечка") или нейтральными ("Леночка") Галич создавал и не менее яркие отрицательные, в которых сатирически высмеивались советские номенклатурные дамы. В качестве примера назовем песню "Красный треугольник", у которой, согласно воспоминаниям барда Ибрагима Имамалиева, был подзаголовок: "Доподлинный случай, происшедший в Министерстве культуры РСФСР". В те годы действительно ходили слухи, что эта песня вызвала большой гнев начальства из-за того, что в образе "товарища Парамоновой" угадывался тогдашний министр культуры "товарищ Фурцева". А уж достоверность этих образов сомнений не вызывала - мир советских чиновников Галич знал как никто другой: "К чиновничьей хитрости, к ничтожному их цинизму я уже давно успел притерпеться. Я высидел сотни часов на сотнях прокуренных до сизости заседаниях, где говорились высокие слова и обделывались мелкие делишки", - напишет он в "Генеральной репетиции", где встретится описание двух других номенклатурных дам - Соловьевой и Соколовой.
Сарказм заложен уже в самом названии песни: "Красный треугольник", то есть обыкновенный любовный треугольник, помноженный на советскую ("красную") действительность. Как было принято в те времена, все семейные конфликты разбирались на партсобраниях, и незадачливому герою, погулявшему с любовницей, пришлось по требованию своей жены "товарища Парамоновой", которая работала в ВЦСПС, рассказать обо всем "людям на собрании", где "из-за зала мне кричат: "Давай подробности!"". Но и это не помогло: "Взял я тут цветов букет покрасивее, / Стал к подъезду номер семь, для начальников, / А Парамонова, как вышла, стала синяя, / Села в "Волгу" без меня и отчалила! / И тогда прямым путем в раздевалку я, / Тете Паше говорю: мол, буду вечером, / А она мне говорит: "С аморалкою / Нам, товарищ дорогой, делать нечего"".
О широкой известности этой песни свидетельствует популяризатор авторской песни в Свердловске Евгений Горонков: "Помню, как-то раз на встрече нового 1966 года на квартире у Жени Рудневой (очень яркая личность. Потом она сама стала сочинять песни, сейчас живет в Израиле) я спел никому тогда не известную "Парамонову" А. Галича. В той компании интеллектуалов удивить кого-либо было трудно, но вы не представляете, какой у этой песни был успех. Меня заставили исполнять ее несколько раз".
Но не только у интеллигенции была популярна эта песня. Поэт и литературовед Александр Сопровский в своей статье "Правота поэта", написанной уже в перестроечное время, вспоминал, как в середине 1960-х годов его "отец, работавший тренером по шахматам в ЦДСА, приносил оттуда переписанный от руки текст песни о товарище Парамоновой - стало быть, популярной и в офицерской среде. Мне рассказывали, что и солдаты в частях тайком слушали Галича". Екатерина Брейтбарт, двоюродная сестра писателя и основателя журнала "Континент" Владимира Максимова, в своих воспоминаниях о Галиче приводила два таких эпизода. Первый - рассказ одного своего приятеля; "Еду в троллейбусе номер 4. Два парнишки, совсем простые, ведут какой-то свой разговор. Вдруг один у остановки ВЦСП спрашивает другого - Ты у "Парамоновой" выходишь? <…> Не один, видимо, я вспомнил, несколько человек заулыбались". И второй пример - из собственной практики: "…в сельпо, под Владимиром, забулдыга канючит у немолодой продавщицы бутылку: "Давай хоть перцовую…" - а она ему в ответ: "Конечно, сегодня будешь пить за советскую семью, за образцовую…" Потом выяснилось, что у тетки этой студенты-практиканты жили, крутили ночами "какого-то хрипатого, с короткой фамилией"…"
8
Остановимся теперь на особенностях жанровой лексики в песнях Галича. Телеведущая Галина Шергова, которая была лично с ним знакома, считает, что разговорные слова он заимствовал у своей жены: "Бытовой, домашний язык Саши был изящен, богат, но не изобиловал "чужеродностью" лексикона. Нюшина речь была всегда просолена словечками всех народных слоев. Полагаю, они в галичевских песнях шли в дело". Кроме того, Шергова утверждает, что "Галич человек светский, "в народ" не очень-то ходил. Всякая бытовуха, типа магазинов, скучных учреждений лежала на Нюше. Из ее походов по заурядности пришла в Сашины песни и кассирша, что всю жизнь трясла челкой над кассовым аппаратом, и пьяный, который имел право на законный "досуг", и многое другое".
А вот с этим утверждением можно и поспорить. Отнюдь не только от своей жены Галич получал информацию о жизни простого народа, но и благодаря собственному опыту. Из многочисленных воспоминаний на эту тему мы знаем, что Галич таки ходил "в народ", причем специально для того, чтобы получше изучить разговорную речь.
Филолог Елена Невзглядова: "Он рассказал, как изучал речь алкашей, часами простаивая в очередях у пивного ларька и тут же записывая. Со смешком признался, что это занятие ему надоело".
Драматург Василий Катанян: "…он знал все, чем жил народ, знал нравы и жаргон людей, казалось бы, далеких от него по социальному положению. Однажды зашел разговор, сколько стоит буханка черного хлеба. Никто не знал, знал только Саша".
Музыкальный обозреватель Анатолий Агамиров, познакомившийся с Галичем через Николая Каретникова, однажды спросил Галича: "Откуда Вы знаете так хорошо этот бытовой язык?" Галич ответил: "Когда я ложусь в больницу - я всегда ложусь в общую палату. Там такого наслушаешься! Особенно когда выпьешь…" А когда об этом же поинтересовался Каретников: "Сашенька, я ведь хорошо знаю почти всех, с кем ты годами общаешься. Это определенный круг московской интеллигенции. Что они говорят, что делают, хорошо известно, и никаких неожиданностей быть не может. Я много лет стараюсь понять, где ты набираешь материал для песен про "народную жизнь", да еще такой колючий?" Галич ему сказал: "Колька, ты же знаешь, что я часто валяюсь по больницам, так вот, когда ложусь туда, всегда прошу, чтобы меня поместили в общую палату, где народу побольше. А уж там, после месяца лежания, я набираю материалу на два года работы!"
Одной из ярких особенностей разговорного языка, используемого Галичем, является обилие существительных с уменьшительно-ласкательными суффиксами. Когда они встречаются в речи "маленьких" людей, то являются проявлением их униженного состояния ("А там мамонька жила с папонькой, / Называли меня "лапонькой", / Не считали меня лишнею, / Да им дали обоим высшую!"), либо стремления кому-нибудь понравиться и угодить, либо, наоборот, вызвать жалость к себе. В тех же случаях, когда уменьшительные суффиксы использует сам автор, преследуются в основном цели сатирического характера, как, например, в песне "Плясовая", где дается описание палачей: "На столе у них икра, балычок, / Не какой-нибудь - "КВ"-коньячок, / А впоследствии - чаек, пастила, / Кекс "Гвардейский" и печенье "Салют", / И сидят заплечных дел мастера / И тихонько, но душевно поют: / "О Сталине мудром, родном и любимом…""
9
При всей справедливости сравнения сатирических - жанровых - песен Галича с рассказами Зощенко между ними имеется одно существенное отличие: обличение власть имущих, которого у Зощенко не было. Вдобавок Галич не ограничился одной лишь социально-политической сатирой, а одновременно обратился к гражданской, "набатной" лирике и тюремно-лагерной тематике.
Каковы же истоки этой последней группы песен? Помимо пьес и сценариев, в которых так или иначе встречались гражданские мотивы и умеренная критика представителей власти ("Матросская тишина", "Москва слезам не верит", "Сто лет назад", "Верные друзья", "Много ли человеку надо?!"), необходимо отметить еще два важнейших фактора, способствовавших их появлению. Первый - исполнение Галичем блатных и лагерных песен: "Край наш, край ты соловецкий…", "Когда с тобой мы встретились - черемуха цвела…", "Этап на Север - срока огромные…", "Стою я раз на стреме…", "Помню я, тихою зимнею ноченькой…", "Я был батальонный разведчик", "Есть в саду ресторанчик приличный" и многих других.
Юрий Нагибин вспоминал: "После первых трех рюмок он веселел, становился разговорчив, начинал рассказывать истории, которые мы уже знали наизусть, но могли слушать без конца, после четвертой его тянуло к роялю; он пел всегда одни и те же песни: "Вдали белеет чей-то парус", "Помню, в санях под медвежьею шкурою", "Как в одном небольшом городишке"…".
Вторая песня, упомянутая Нагибиным, - это старинная воровская баллада "Медвежонок", в которой трое блатных "пошли на дело": "Помню я, тихою зимнею ноченькой / В санках неслись мы втроем. / Лишь по углам фонари одинокие / Тусклым горели огнем. / В наших санях под медвежьею шкурою / Желтый стоял чемодан, / Каждый невольно дрожащей рукою / Щупал холодный наган".
Что же касается третьей песни, упомянутой Нагибиным ("Как в одном небольшом городишке"), то это, вероятно, следующая: "В одном небольшом городишке, / Где улицы тонут в пыли, / Стоит невысокий домишко / От площади главной вдали. / Живет в нем вдова, что осталась / С тремя сыновьями одна. / Ей тяжкая доля досталась / (Как, впрочем, и всем нам) - война!"
Похожая ситуация будет разрабатываться Галичем и в его собственной песне, которая называется "Признание в любви", где у главной героини "два сына было - сокола, / Обоих нет, как нет! / Один убит под Вислою, / Другого хворь взяла! / Она лишь зубы стиснула - / И снова за дела. / А мужа в Потьме льдиною / Распутица смела. / Она лишь брови сдвинула - / И снова за дела".
Проведем еще одну интересную параллель. В 1961 году для фильма "На семи ветрах" Галич написал песню, в которой предвосхищен целый ряд мотивов из его будущих авторских песен: "Напишет ротный писарь бумагу, / Подпишет ту бумагу комбат, / Что с честью, не нарушив присягу, / Пал в смертном бою солдат". Здесь сразу же вспоминается песня 1967 года, где такую же ситуацию автор разовьет применительно к самому себе, но с еще большим сарказмом по отношению к "писарю" и его коллегам: "Когда собьет меня машина, / Сержант напишет протокол, / И представительный мужчина / Тот протокол положит в стол".
Следующие строки из песни "Напишет ротный писарь бумагу…": "Схоронен я в степи у дороги, / Лежу я то ли день, то ли год / И слышу, как трубач по тревоге / Солдата зовет в поход" - явно отзовутся в песне "Ошибка", которая, исходя из изысканий текстолога А. Костромина, была написана около 23 февраля 1964 года. В этой песне речь также ведется от лица погибших солдат, которые слышат звук трубы: "И не тревожит ни враг, ни побудка, / Померзших ребят. / Только однажды мы слышим, как будто / Вновь трубы трубят".
А заключительные строки песни про писаря: "И снова в бой идут батальоны, /И в небе самолеты гудят, / Не плачьте над моей похоронной. / Уходит в огонь солдат" - в песне "Ошибка" примут гораздо более острый вид: "Где полегла в сорок третьем пехота, / Без толку, зазря, / Там по пороше гуляет охота, / Трубят егеря".