2
В конце апреля - начале мая 1967 года Галич снова побывал в Алма-Ате. На этот раз он много пел в уже знакомых домах и встречался с коллективом русского театра, несмотря на плотную слежку со стороны местного КГБ. Во время встречи в театре за чаем с пирожными одна из актрис, большая общественница, начала задавать ему вопросы такого рода: "Почему вы не поете о положительном, о простых советских тружениках и передовиках?" Людей, на дому у которых пел Галич, стали приглашать в КГБ…
Дома у Жовтисов всегда собиралась интеллигенция. К ним приезжали Юрий Домбровский, Наум Коржавин, Владимир Корнилов, Сергей Юрский, Олег Басилашвили, Ефим Эткинд, Давид Маркиш (сын Переца Маркиша). Желанным гостем был и Александр Галич, которому по его просьбе специально подбирали аудиторию: "На встречи эти приглашались только свои, надежные люди, - вспоминает Галина Плотникова. - И, конечно, дело не ограничивалось песнями. Поговорить, особенно в то время, было о чем. Жизнь снова меняла свой вектор, и не в очень нужную сторону".
Во время второго приезда Галич познакомился с писателем Юрием Домбровским. Произошло это дома у Александра Жовтиса. Домбровский только накануне приехал в Алма-Ату, и Жовтис тут же пригласил его к себе "на Галича". Вечером у Жовтиса собралось много народу - пришли друзья, соседи, коллеги по университетской кафедре, на которой он работал. Галич пел свои самые ударные вещи, а помимо песен имел место долгий разговор о человеке, которого звали Лев Романович Шейнин. Личность насколько интересная, настолько же и страшная: писатель и чекист, в 1935–1950 годах он занимал должность начальника следственного отдела Прокуратуры СССР, был "правой рукой" Вышинского в процессах 1937 года. После убийства Михоэлса ему было поручено провести расследование этого дела, и он поехал в Минск, но внезапно был отстранен и уволен с работы. После возвращения Шейнина из Минска Галич (они жили тогда в одном доме) стал спрашивать его об обстоятельствах смерти Михоэлса: "Вы были в Минске. Что знаете, Лев Романович?" Шейнин помолчал, а потом сам спросил Галича: "А вы, Саша, как думаете, что там могло произойти?"
Фигура Льва Романовича Шейнина стала прототипом Романа Львовича Штерна - следователя из романа "Факультет ненужных вещей", над которым в 1967 году Домбровский как раз начал работу.
Сын Александра Жовтиса Евгений также присутствовал на концертах Галича, которые проходили у них на квартире, и сообщил немало ценных подробностей: "С Галичем было очень интересно. Галич вообще, честно говоря, хорошо выпивал, и он начинал петь трезвый, потом потихонечку приходил в такое состояние достаточно сложное, и моя мама, которая терпеть не могла пьяных людей, - Галич был единственным, которому она позволяла. Причем, что было еще интересно, он тогда ухаживал за актрисой нашего театра Лунёвой. И он к вечеру, когда заканчивался спектакль в Театре Лермонтова, приходил в себя, выливал на голову холодной воды, покупал букет цветов и после 11, после окончания вечернего спектакля, ехал встречать ее у дверей. <…> И вот еще удивительная вещь: все эти люди были просты в общении. То есть вы не могли увидеть у человека даже никаких элементов ни снобизма, ни элитарности. Это были просто обычные люди, но что было очень важно - с ними было удивительно интересно. Знаете, они столько знали, что даже просто, когда собирался большой стол, когда пел Галич, приходил Юрий Григорьевич Басин - известный юрист казахстанский, его сын, который был чуть меня постарше, - Володя, Владимир Юрьевич. И когда они начинали рассказывать, это была такая, знаете, история в литературном изложении, с какими-то удивительно интересными, яркими воспоминаниями. <…> Люди рассказывали о каких-то вещах, они общались, и вы приобщались к огромному пласту культуры вот в этом странном советском режиме, с одной стороны, а с другой стороны - при очень высоком уровне этой культуры. Вот была парадоксальная такая ситуация, когда, с одной стороны, была улица с ее советско-коммунистической пропагандой - всем вот этим вот наносным, а рядом, параллельно - то, о чем я рассказываю. И иногда было такое ощущение, что эти линии не пересекаются".
В своем рассказе Евгений Жовтис упомянул актрису Луневу, а ведь это та самая Раиса Лунева, которой Галич посвятил четверостишие "Татарский плен": "Я увидел тебя - и не минуло мига, / Как попал я - навек! - под татарское иго. / Ты добра и нежна, ты щедра, ты горда, / Дорогая моя Золотая Орда!"
Тогда же Галич сочинил "Балладу об одной принцессе, которая раз в три месяца, сэкономив деньги от получки, приходила поужинать в ресторан "Динамо"". По словам Людмилы Варшавской, хотя формально речь там идет о "принцессе с Нижней Масловки", прототипом главной героини послужила именно Раиса Лунева.
Не миновал Галича и очередной сердечный приступ (похоже, что к моменту его исключения из Союза писателей этих приступов будет гораздо больше, чем три, как принято считать). Об этом мы узнаём из воспоминаний (2009) драматурга и многолетнего редактора казахского телерадио Юрия Егорова, который описывает свои встречи с алма-атинской поэтессой Тамарой Мадзигон: "Телефонный звонок Тамары: "Юрка! Ты знаешь, что в Алма-Ату приехал Галич? Завтра вечером приведу его к вам с Надеждой в сад. Надежда накрыла стол. Собрались самые близкие. Ждали довольно долго. Наконец открывается дверь, представительный джентльмен пропускает Тамару, но - смертельно пьян!.. "Александр Аркадьевич Галич…" - говорит Тамара. Он кланяется: "Простите великодушно, только усилиями Тамары удалось покинуть жуткую компанию… Но прежде чем разделить застолье и приступить к песням, мне бы хотелось… в этом доме найдется нашатырный спирт?" Тамара с Надеждой увели его на кухню. Там он сотворил какой-то невероятный коктейль, выпил его и через несколько минут попросил гитару. "Разобрали венки на веники, / На полчасика погрустнели… / Как гордимся мы, современники, / Что он умер - в своей постели!" <…>Он поставил гитару в уголок: "Давайте прервемся, попьем немножко и продолжим". Продолжить не удалось, после небольшой рюмочки, - видимо, она оказалась последней и превзошла тот "коктейль", - Галич заснул, привалившись могучей спиной к спинке стула. За столом наступила пауза. "Тамара, почитай что-нибудь". Тамара пожала плечами - вроде не для того собрались. "Почитай!" Галич спит, компания в растерянности. Тамара помолчала и прочла: "Скажи, кому какое дело, / Что мы с тобой всегда вдвоем, / Что нам тоска еще не спела / На рукомойнике своем. / Что человечье дарованье / Мы делим поровну на всех / И не храним для расставанья / Ни плач, ни смех?! / Пусть в жизни трудно быть героем, / Но я себя надеждой льщу, / Что не заплачу, не завою / И рук на горле не скрещу, / Что, расстегнув на платье пояс / И землю чувствуя спиной, / Скажу: "Еще не скоро поезд, / В последний раз побудь со мной, / Ведь мы у счастья на работе… / А чтоб не тосковать зазря, / Следи за птицами в полете - / У них походочка моя"". Дальше было еще четыре строки. И вдруг сонный голос Галича: "Последние четыре строчки - лишние… Тамара, прочтите еще раз, без последних строк". Оказалось, действительно лучше. И вдруг Галич исчез. Тамара обзвонила всех, где он мог быть. Нет! Лишь поздно вечером перезвонила мне: "Юрка, у него сердечный приступ! Была "скорая", лежит в номере, но уже разговаривает, можно прийти. Поехали? У меня есть горячий бульон". Примчались втроем, на том самом мотоцикле. Попивая бульон, Галич растрогался: "Как только перестал петь, рядом - никого… Но - Тамара! Юра, вы видите, что она красавица? Нам бы сейчас - по рюмке коньячку!". - "Александр Аркадьевич!.." - "Тамара! Коньяк - лучшее лекарство после сердечного приступа!"".
3
Раз уж зашла речь об инфарктах Галича, попробуем подсчитать их примерное число. Начнем с реплики писателя В. Н. Ажаева во время заседания секретариата Союза писателей, посвященного приему Галича в СП: "У него случился третий инфаркт, и мы сделаем гуманное дело, если примем его в Союз". Напомним: дело происходило 11 марта 1955 года. Получается, что к этому времени Галич перенес уже три инфаркта, нигде не учтенных!
Следующий инфаркт сразил Галича в 1957 году. Его упоминает актриса Людмила Иванова в своем рассказе о репетициях в "Современнике" спектакля "Матросская тишина": "Приходил Галич. Он уже был после инфаркта. Он шел осторожно с палкой. И он был такой красивый, такой благородный. Он приходил с женой. Жена была тоже очень красивая. И он так по-доброму к нам относился…"
Вскоре последовал очередной инфаркт - о нем рассказала Галина Аграновская: "1958 год. Снимаем на лето в Паланге комнату с верандой. Соблазнили Галичи: дешево, на самом берегу, с продуктами проблем нет. <…> Славное было бы лето, если бы не инфаркт у Саши. Вот где пригодилось знакомство с академиком Харитоном. При его содействии было налажено лечение Саши в хорошей больнице, доставались нужные лекарства. Тут я впервые увидела Нюшу в роли сиделки, умелой и неутомимой".
Далее - 1962 год. Галич просит Ростоцкого привести к нему автора повести "За проходной" И. Грекову, поскольку сам болеет и лежит в постели. Этот факт упомянут и другим соавтором Галича - Михаилом Вольпиным, с которым он писал сценарий "Невеселая история", посвященный лагерной теме. Приведем фрагмент из выступления Вольпина 10 октября 1962 года на заседании худсовета Шестого творческого объединения "Мосфильма", посвященного обсуждению этого сценария: "…Лямина писал я, Липатова писал очень больной Галич. Свести стилистически эти две фигуры мы не могли, и, торопясь сдать первый вариант, мы решили сдать его в таком виде". А Лариса Лужина рассказала о своем визите к Галичу, который только что перенес инфаркт: "Я помню, что в 1962 году благодаря картине "На семи ветрах" я оказалась в Каннах на фестивале. С Инной Гулаей и Львом Александровичем Кулиджановым мы были в гостях у Марка Шагала, и он нам подарил рисунки со своими личными автографами. И когда я приехала в Москву, я пришла к Александру Аркадьевичу. Он был болен - только что после инфаркта. И я подарила ему картину Марка Шагала с его личным автографом и эстонскую пепельницу. Он сидел в кресле и курил".
Очередной - уже седьмой по счету - инфаркт случился с Галичем в начале 1966 года. Из-за этого он не смог принять участие в вечере бардов в МГУ 19 января: "Анчаров вывихнул ногу, а у Галича - сердечный приступ, оба участия в вечере принять не смогли".
А дальше эти инфаркты зачастили буквально каждый год. В 1967-м произошла вышеупомянутая история в Алма-Ате. Затем - в марте 1968-го на фестивале в Новосибирском Академгородке: директор Новосибирского театра оперы и балета Борис Мездрич (в то время - студент НГУ) присутствовал "на дискуссии, в которой участвовал Галич, - о жизни, об идеологии, о бардовской песне. Дискуссия была острой, и Галичу стало плохо, его отвезли в больницу". Это свидетельство дополняет выступление и.о. директора ДК "Академия" (в то время - кинотеатра "Москва") Станислава Горячева во время одной из дискуссий, посвященной песням Галича: "После каждого выступления он лижет валидол и затем два дня отлеживается". А 24 мая 1969 года литературный критик Владимир Лакшин запишет в своем дневнике, что присутствовал на домашнем концерте "Галича, только что вышедшего после инфаркта".
Итак, сколько получилось? Как минимум, десять. А ведь мы еще не приняли в расчет те инфаркты, которые настигнут Галича после его исключения из союзов…
Причины этих недугов, усугубляемых к тому же постоянным курением, Галич объяснил в своих воспоминаниях "Генеральная репетиция": "После войны, когда у меня совершенно неожиданно обнаружилась тяжелая болезнь сердца, я не реже чем раз в два года - а порою и значительно чаще - попадал в какую-нибудь очередную больницу".