4
Летом 1967 года состоялся третий приезд Галича в Алма-Ату, также по сценарным делам. В этот раз Галич пел на дому у Людмилы Варшавской, отец которой, Лев Игнатьевич Варшавский, работал на "Казахфильме": "Случись приезд в другое время, отец точно зазвал бы его к себе в сценарную мастерскую, которая готовила казахстанских ребят для поступления во ВГИК, но сбыться этому было не суждено. Настигнутый целым букетом болезней, отец доживал последние дни, и, чтобы как-то отвлечь его от этого состояния, семья Жовтисов предложила провести у нас вечер Галича. Дом наш во все времена был открыт для людей, но тут их набежало как никогда. Галич был в ударе, песня звучала за песней, магнитофон писал…"
Несмотря на тяжелые жизненные испытания, Лев Варшавский не утратил чувства юмора. Однажды ему необходимо было для протезирования нижней челюсти вырвать несколько разрушенных зубов. Когда все было сделано, врач Любовь Усвяцова спросила его: "Ну как, Лев Игнатьевич, я не очень вас мучила?". - "Что вы, Любовь Борисовна! - ответил Варшавский. - Вы управились с моей нижней челюстью не хуже, чем когда-то следователь Андрей Яковлевич Свердлов, сынок Якова Михайловича, управился с верхней!" И когда дома у Варшавских Галич пел свои песни, очень актуально прозвучали "Облака": "Я в пивной сижу, словно лорд, / И даже зубы есть у меня!"
Упоминавшийся выше Юрий Егоров в интервью алма-атинскому поэту Адольфу Арцишевскому (2006) вспоминал: "Лет сорок назад я подсунул свою первую пьесу Галичу. Этой же ночью - звонок: "Юра, это хорошо. Вам стоит этим заниматься. Но есть замечанья…" И изложил кратко, будто притчу на всю жизнь. Этот ночной звонок я оценил только теперь". Он же рассказывал о своей компании, которая слушала Галича в Алма-Ате: "Это писатель Виталий Старков вел вместе с незабвенным Львом Игнатьевичем Варшавским сценарную студию "Казахфильма", помню, я ходил туда с удовольствием. <…> А какое в квартире Варшавского бывало сборище, когда приезжал Галич!", и упомянул о первом концерте Галича у него дома: "Потрясение: входит Тамара Мадзигон и с ней кто? - Галич! К сожалению, пятьдесят песен, записанных тогда еще на катушечный магнитофон, потерялись, то один переписывал, то другой".
А что же случилось с пьесой "Матросская тишина"? После отъезда Галича чиновник из Министерства культуры Казахстана дал команду изъять пьесу из репертуара. Так и не состоялась ее премьера в Алма-Ате. Вот что вспоминает об этом казахстанский писатель Юрий Герт, впоследствии эмигрировавший в США: "Когда он приезжал в Алма-Ату, речь шла о бедственном его положении - в редакциях он получал отказ, на киностудии не ладилось, "Матросскую тишину" запретили и у нас, несмотря на отвагу и упорство Абрама Львовича Мадиевского, отчаянно хлопотавшего о ее постановке… Как можно! Ведь герои пьесы - евреи! Что скажут в ЦК КП Казахстана, что скажет сам Кунаев! (Замечу, что запретил постановку начальник казахстанских театров - еврей, носивший фамилию Попов…)".
При всем том в 1967 году гонорары за свои сценарии и песни к кинофильмам Галич получал по высшему разряду: в справке о его зарплате за этот год значатся 5187 рублей, то есть 432 рубля в месяц. Для сравнения - средняя зарплата по стране составляла в то время 90-100 рублей (столько получал рядовой инженер). Однако главным для Галича было все-таки творческое самовыражение, а возможностей для него становилось все меньше и меньше. И его настроение в тот период хорошо отражает следующий эпизод. Руфь Тамарина во время концерта Галича у нее дома обратилась к нему с такими словами: "Когда ваши песни начнут петь, а я убеждена, что это будет, о вас скажут - он был советским Беранже". Галич невесело усмехнулся и спросил: "Вы так думаете, Руфь?.."
Петушки-67
1
Самое главное мероприятие 1967 года состоялось с 20 по 22 мая - это была Всесоюзная теоретическая конференция-семинар по проблемам самодеятельного песенного творчества. Проходила она неподалеку от станции Петушки, на берегу реки Клязьмы, в одном из домов отдыха на территории военного Костерёвского лесничества (охотничьего хозяйства) Владимирской области - туда из Москвы, Ленинграда, Новосибирска, Минска и других городов съехались барды: Владимир Бережков, Ада Якушева, Ляля Фрайтер, Виктор Луферов, Александр Генкин, Виктор Берковский, Юрий Кукин, Арик Крупп, Игорь Михалев, Владимир Туриянский… Но самыми известными авторами были, конечно, Александр Галич и Юлий Ким. Помимо бардов на семинар приехали в большом количестве литературные критики, музыковеды, социологи, фольклористы и руководители песенных клубов - всего 75 человек. На большом автобусе прибыли даже сотрудники радиостанции "Юность" и все песни, все разговоры записывали на магнитофон.
Инициатором проведения семинара был Сергей Чесноков, по образованию физик, но наряду с этим и большой поклонник авторской песни, еще в 1963–1966 годах участвовавший в создании Московского клуба самодеятельной песни (КСП). Этот клуб и организовал семинар в Петушках, разослав приглашения по всей стране. В начале 1967 года Чесноков познакомился с Галичем и персонально пригласил его принять участие в семинаре. Галич, не избалованный подобными приглашениями, разумеется, согласился.
Слет бардовской песни в Петушках, как и все каэспэшные мероприятия, проводился под эгидой ЦК ВЛКСМ, однако ни одного представителя горкома ВЛКСМ на семинаре не было, хотя и их тоже приглашали. О том, как удалось все организовать, рассказал Сергей Чесноков: "Среди моих знакомых был Саша Сейтов. В конце шестидесятых он заведовал студенческим отделом в Московском горкоме комсомола. Мы познакомились, когда клуб песни просил у него автобусы, чтобы везти Галича, других бардов в Петушки. Саша нам их дал. Позже он во ВНИИСИ заведовал международным отделом. Я не исключал, что у Саши были обязательства перед КГБ. Это ограничивало темы разговоров. Во мне действовал запрет на информацию о других людях".
Однако из рассказа Юлия Кима известно, что они с Галичем опоздали на один день (все остальные участники прибыли 19 мая) и приехали не на автобусе, а на машине "Москвич", которую раздобыл Галич и которую вел кто-то из его знакомых: "С нами было четыре бутылки "Старки" - как минимум, это я точно помню… Приехав на "Москвиче", мы сразу оказались на лесной полянке. Кругом сразу столпился народ - вокруг Александра Аркадьевича и, отчасти, меня. Александр Аркадьевич так возвысился над всеми, повел головой и сказал мне вполголоса: "Ну, двух стукачей я уже вижу". Ким удивился такой мгновенной наблюдательности и спросил Галича, как это он их различает, но тот в подробности не вдавался…"
2
Из-за того, что на семинар было отведено всего три дня, расписание его было очень плотным: каждый день читалось по нескольку докладов, затем шло их обсуждение, и после этого уже начинали выступать сами барды. Галич с Кимом, согласно опубликованным на сайте Московского центра авторской песни "Спискам фактического прибытия на базу и отбытия с нее участников Конференции", прибыли в Петушки 20-го числа около часу дня и уже 21-го вечером уехали, пробыв, таким образом, на семинаре около полутора суток. Однако участник этих событий Игорь Михалев утверждает, что Галич с Кимом прибыли "вечером, после бурного дня теоретических дискуссий".
21 мая ленинградский музыковед Владимир Фрумкин прочитал теоретический доклад "Музыка и слово", посвященный исследованию истоков бардовских песен, а также соотношению в них музыки и поэтического текста. Были в докладе и откровенные натяжки, и несбывшиеся пророчества (например, Фрумкин предрекал скорое забвение песни Городницкого "Атланты" на том основании, что, дескать, у нее однообразная мелодия), были и интересные наблюдения. Но главное - сам факт такого доклада, поскольку бардовская песня была отнюдь не в фаворе у властей и для публичной лекции на эту тему требовалась определенная смелость: "Вот пример с песнями Александра Аркадьевича. Я вчера и переживал их, а потом еще и поанализировал. Ведь хотя это, казалось бы, чистейшая поэзия, но это все-таки песня. Возьмите песни Галича, просто отпечатанные на машинке, не зная даже, что к ним сочинена мелодия, вы сразу обнаружите их музыкальность, которая присуща им при самом зачатии этого произведения. Вот один из признаков музыкальности, песенности этой поэзии, - начиная, насколько я знаю, с "Парамоновой", гуляет по вашим песням рефренчик, присказочка, со словами, а иногда и без слов, и вчера это было почти в каждой песне. Вот так вот поистине песенно льются стихи Галича, несмотря на всю интеллектуальную остроту, горечь, сарказм. Интеллектуальность в лучшем смысле слова, которая им присуща".
Среди важнейших теоретических вопросов, обсуждавшихся в Петушках, был такой: а как же, собственно, называть эту песню? Участники семинара стремились противопоставить бардовскую песню песне профессиональной, эстрадной, которая у всех уже навязла в зубах, и предлагали самые разные варианты: "гитарная песня", "любительская песня", "походная песня", "туристская песня", "массовая песня" и другие. Слово взял Галич и предложил свой вариант: "Любительская… ну да, так может быть, но очень напоминает любительскую колбасу. А вот самодеятельная песня - это "сам делаю": сам сочиняю и сам исполняю". (Много лет спустя Алена Архангельская рассказала об одном разговоре с отцом на эту тему: "Он начал заниматься с ребятами из КСП. Он проводил там семинары. А я еще училась в ГИТИСе. Я его ругала. Я ему говорила: "Зачем ты связался с самодеятельностью? Что может быть хуже самодеятельности?" А он говорил: "Ты знаешь, там есть зерно, которое может вырасти в очень интересную песню. И вот я езжу туда"".)
В итоге после продолжительного диспута все участники пришли к выводу, что "самодеятельная песня" - это самое правильное и самое емкое название, а за аббревиатурой КСП закрепилось значение "Клуб самодеятельной песни" (до этого она расшифровывалась как "Конкурс студенческой песни"). Впоследствии, однако, применительно к творчеству Высоцкого, Окуджавы, Галича и Кима станет использоваться термин "авторская песня", которая противопоставляется именно песне самодеятельной, где смысловая нагрузка довольно-таки слаба.
3
Хотя семинар в Петушках проходил в мае, но уже стояла 30-градусная жара. Да еще и повсюду летали огромные комары, которых очень выразительно описал Владимир Фрумкин: "Как потом Галич любил вспоминать: "Помните, как мы познакомились, Володя? Комары летали, как утки", - и он так вот руками… Тут были только большие и очень кусачие. И среди этого - невозмутимый Галич, который никому не отказывал, когда его просили петь, очень демократичный и в то же время очень холеный, и… с великолепными манерами".
Похожим образом описывали внешность Галича и другие участники семинара: "Галич - с неизменной сигаретой в тонких пальцах, слегка надменный, ужасно элегантный, умеющий подать себя, внимательно слушающий и бархатно выговаривающий"; "Он выглядел очень вальяжно, одевался элегантно, замечательно владел русским языком. Видеть, как он поет, - это было больше, чем просто слушать. Мимика, интонации…"
Остальные барды были приблизительно одного возраста, и все были одеты в ковбойки и кеды. "Демократическая шпана", как выразился Юлий Ким. На фоне этих молодых ребят с гитарами 48-летний Галич смотрелся как белая ворона: огромный рост (183 сантиметра), аристократическая осанка, элегантная одежда (темно-синий, тщательно выглаженный костюм), и самое главное - ореол человека, бросившего вызов Системе… Человек-легенда, одним словом.
По словам Владимира Фрумкина, все участники семинара "жили в каких-то примитивных бараках", то бишь в охотничьих домиках, однако московский бард Сергей Крылов считает иначе: "Лежали мы там на травке, в охотничьем хозяйстве. Какие там домики - я не знаю. В палатке мы там жили. А домик там только один был - строился большой такой сруб, в котором дверь уже сделали, а все остальное - нет. И вот однажды вечером был концерт Галича. Мы собрались внутри этого сруба. Он пустой был - только лавки такие стояли из одной доски по всем стенам, и в стенах горели лучины. И вот в этой темноте, в колеблющемся свете лучин, вошел Галич и стал петь. Он пел очень мощно. И когда он стал петь в этой темноте, как будто все стены исчезли, как будто мы в космосе находимся".