Несколько недель спустя после своего первого выступления на сцене она отпраздновала свой другой дебют, во дворце Сен-Клу, в покоях над оранжереей. Хотя она и утверждает, что приходила во второй и в третий раз в тайные покои первого консула, прежде чем уступила его желаниям, но мы вполне вправе отнестись скептически к рассказу престарелой женщины и актрисы. Кроме того, несмотря на юный возраст Жозефины-Маргариты, у Наполеона был не один только предшественник в лице его брата Люсьена, а еще и богатый польский князь Сапега. Ей хочется уверить нас, что она упала вполне целомудренной в объятия цезаря. И однако она пришла в Сен-Клу одетая как королевская любовница. Ее гардероб не уступал по богатству и элегантности гардеробу любой шикарной парижанки. Рубашки из тончайшего батиста с дорогими вышивками и настоящими валансьенскими кружевами, юбки из индийского тюля, легкие и благоухающие, как весенний зефир, ночные сорочки из мягкого шелка или из такой тонкой и прозрачной материи, что их можно было продеть сквозь кольцо, английские кружевные шали, стоившие тысячи франков, красные и белые индийские кашмиры, великолепные меха, драгоценнейшие туалеты, – все эти предметы роскоши были достойны действительно царственной красоты юной Жорж. И все это оплачивал "бескорыстный" князь Сапега. Он предоставил ей и ее матери, которая позднее тоже приехала в Париж, обставленную со всей роскошью квартиру на улице Сент-Оноре, держал для нее лошадей и экипажи, и за все эти благодеяния он выговорил себе лишь право… иметь второй ключ от этой квартиры. Так, по крайней мере, наивно рассказывает защитник ее добродетели Александр Дюма, а также и сама мадемуазель Жорж.
Когда в декабре 1802 года мадемуазель Жорж в сопровождении камердинера Констана приехала в Сен-Клу, она нашла там далеко не того "ужасного человека", которого ей рисовала ее фантазия. Она нашла не повелителя с непоколебимой волей, который даже в любви отдавал деспотические приказания, которого ей рисовали грубым и жестким владыкой, но "любезного и деликатного" человека. Он помог ей раздеться, снял с нее покрывало и кашмировую шаль, обнаружил в обращении с ней нежность и осторожность, не оскорбил ее грубым, чувственным натиском, а подчинился ее "ребяческим капризам". Он разыграл даже сцену ревности, разорвав покрывало, подарок князя Сапеги, на мелкие куски.
Она должна была рассказать ему историю своей жизни, и он терпеливо слушал ее рассказ. Он радовался, что она не лжет ему, потому что ее рассказ точно совпадал с теми сведениями, которые он заранее собрал о ней. "Бедное дитя, вы так нуждались!" – сказал он с состраданием и этим самым завоевал всецело симпатию юной актрисы.
Вначале их разговора он спросил ее об ее имени. Но так как имя Жозефина из весьма понятных соображений, по-видимому, показалось ему неподходящим для возлюбленной, то он попросил у нее позволения называть ее Жоржиной. Она, разумеется, с удовольствием разрешила ему это. Вообще она тотчас же соглашалась на все его требования и дала ему также обещание никогда больше не одевать, приходя к нему, вещей, полученных от других поклонников. В особенности князь Сапега должен был быть изъят из круга ее друзей. Жоржина и эту жертву принесла весьма охотно: хотя и богач, и князь, Сапега все-таки не был первый консул.
На следующий день весь Париж знал о том, что мадемуазель Жорж была в Сен-Клу и что она видела у своих ног мирового владыку. Когда несколько дней спустя первый консул был на представлении "Цинны" и мадемуазель Жорж в роли Эмилии произнесла слова:
"Si j\'ai séduit Cinna, j\'en séduïrai dieh d\'autres", вдруг раздался бурный взрыв бесконечных рукоплесканий. Все головы повернулись в сторону ложи первого консула, и этот последний, казалось, был очень польщен этой совершенно новой для него и неожиданной овацией.
Жоржина была совершенно во вкусе Наполеона. Эта пятнадцатилетняя девочка, уже совершенно сложившаяся физически, обладала живым умом и кротким характером и выказывала ему полнейшую преданность. Она прямо с поразительной готовностью шла навстречу всем его желаниям и никогда не скучала сама и не докучала первому консулу.
Камердинер Констан рассказывает, что он не раз слыхал, как Наполеон смеялся от души в то время, как Жорж бывала у него. Он смеялся над пикантными анекдотами, над маленькими закулисными скандальчиками и театральными сплетнями, которые она передавала ему в бесцеремонных и откровенных подробностях. Она умела играть на самой слабой его струне – на любопытстве – и, может быть, этим самым привязала его к себе надольше, чем при помощи одной своей красоты. В обществе Жоржины он был весел, как ребенок. С ней он играл лучше, чем со своими школьными товарищами в Бриенне. И она храбро защищает его от всех нападок и обвинений, будто он был груб с женщинами. "Однажды, – рассказывает она, – я приехала в Сен-Клу. Констан сказал мне: "Консул наверху и ожидает вас". Я вхожу. В комнате ни души. Я ищу повсюду в смежных комнатах. Я зову его. Никакого ответа. Я зову Констана. "Что, Констан, может быть, консул опять сошел вниз?" – "Нет, мадам, поищите хорошенько". И при этом он подмигнул мне на дверь маленького салона, где я еще не успела поискать. Там под грудой подушек на софе лежал консул и хохотал от души, точно школьник".
В другой раз, когда она была у него, он обмотал себе голову белым покрывалом, которое украшало темные локоны Жоржины.
"Ну, разве я не красив, Жоржина? – спросил он смеясь. – Я точь-в-точь похож на муху в молоке". И он начал напевать вместе с ней дуэт из "La fausse magie". Словом, он чувствовал себя великолепно в ее обществе и сходил со своего пьедестала, чтобы быть просто человеком. В одном письме к своей приятельнице, мадам Деборд-Вальмор, опубликованном Жюлем Кларти в "Journal" в 1903 году, актриса рассказывает о своем последнем свидании с Наполеоном перед его отъездом в булонский лагерь.
"За мной приехали около восьми часов вечера, – начинает она свой рассказ. – Я приехала в Сен-Клу, и на этот раз меня провели в комнату, смежную со спальней. Я видела эту комнату впервые. Это была библиотека. Консул не заставил себя долго ждать.
– Я позвал тебя раньше обыкновенного, милая Жоржина, – сказал он. – Я хотел еще раз видеть тебя перед отъездом.
– Боже мой, вы уезжаете?
– Да, завтра, в пять часов утра, в Булонь. До сих пор никто еще не знает об этом.
Мы сели оба на лежавший на полу ковер.
– Ну, и что же, тебе не грустно от этого? – спросил он.
– Конечно, мне очень грустно.
– Нет, неправда. Тебе нисколько не жалко, что я уезжаю. – С этими словами он положил мне свою руку на грудь и прибавил полусердито, полушутя: – Это сердечко ничего не чувствует ко мне. (Мадемуазель Жорж особенно подчеркивает это выражение, как "собственные слова" Наполеона.)
Это было для меня очень мучительно, и я дорого дала бы, если бы могла пролить хоть несколько слез. Но я не могла заплакать.
Мы сидели близко около топившегося камина. Я пристально смотрела на огонь и на раскаленную каминную решетку. Так просидела я несколько минут неподвижно, точно мумия. Стало ли больно моим глазам от огня, или я расчувствовалась, если это вам лучше нравится, но только две крупные слезы скатились мне на грудь. С неописуемой нежностью первый консул выпил поцелуями эти слезы с моей груди. Ах, я лучше не умею выражаться, но это именно было так! И я была до такой степени действительно растрогана этим доказательством любви, что пролила искренние слезы и даже всхлипнула.
Что мне сказать вам? Он прямо опьянел от счастья и радости. Если бы в эту минуту я попросила у него Тюильри, то он не отказал бы мне в моей просьбе. Он смеялся, он играл со мной и бегал по комнате, а я должна была его ловить. Чтобы я не смогла поймать его, он забрался на лестницу, которая служила для того, чтобы доставать книги с верхних полок. Так как эта лестница была на колесиках, то я стала возить его по всей комнате. И он смеялся и кричал: "Ты ушибешься! Перестань, или я рассержусь!"".
После этой сцены, которую Жоржина передает таким комичным образом, она простилась с Наполеоном, получив от него пакет с банковыми билетами на 40000 франков. Он не хотел, чтобы его "милая, добрая Жоржина" оставалась без денег во время его отсутствия!
Наполеон виделся с мадемуазель Жорж очень часто и в первый год своего знакомства с ней продлил свое пребывание в Сен-Клу дольше обыкновенного. Она утверждает, что он звал ее к себе два раза в неделю и что она часто оставалась с ним до рассвета. Но Констан отрицает это и говорит, что мадемуазель Жорж не оставалась у Наполеона больше, чем два-три часа. А Стендаль насчитывает не больше шестнадцати ее визитов к Наполеону.
Во всяком случае, посещения Жоржины в Тюильри продолжались после возвращения Наполеона в Париж. Там он принимал ее в том помещении, которое раньше занимал его секретарь Бурьен. Ее появление во дворце возбудило величайшую ревность в Жозефине, которая узнала об этом несмотря на все предосторожности. В то время Наполеон еще имел обыкновение спать с женой в одной комнате. Хитрая дипломатка сумела его убедить, что лучше для его безопасности проводить ночь вместе с ней, потому что у нее очень чуткий сон и она тотчас же может услыхать малейший подозрительный шум. Однако, когда знакомство с Жоржиной затянулось, он постепенно приучил ее к тому, что сначала очень поздно приходил в спальню, а потом под предлогом экстренной работы и вовсе не являлся в супружескую комнату. Но Жозефину трудно было провести. Она догадывалась об истинной причине этих отсутствий.
"Однажды, – рассказывает мадам Ремюза, – мы были с ней одни в ее салоне. Был уже час ночи. Полнейшая тишина царила в Тюильри. Вдруг мадам Бонапарт поднялась и сказала: "Я не могу дольше выносить этого. Я уверена, что мадемуазель Жорж здесь наверху. Но я помешаю им обоим. Пойдемте со мной. Мы обе вместе поднимемся наверх"".
Обе женщины поднимались наверх по потайной лестнице к покоям первого консула. Жозефина, вся охваченная своей страстной ревностью, торопливо шла вперед. Мадам Ремюза едва поспевала за ней, неся в руках зажженную свечу. Вдруг посреди дороги послышался шум. Мадам Ремюза так испугалась, что пустилась наутек вместе со своей свечкой, оставив любопытную Жозефину впотьмах на лестнице. Ей ничего больше не оставалось, как тоже вернуться, и на этот раз ей так и не удалось накрыть любовников.
В другой раз случай помог ей в этом. Может быть, даже он способствовал охлаждению в отношениях первого консула к мадемуазель Жорж. В этот день Наполеон весь день был занят напряженной работой, а ночь, проведенная с Жоржиной, конечно, отнюдь не могла подействовать успокоительно на его нервы. Среди ночи ему вдруг сделалось дурно. Жоржина страшно растерялась. Не зная, что ей делать, в испуге она начала кричать что есть мочи – в таком виде, по крайней мере, передает всю эту историю придворная дама Дюран, – и пустила в ход все звонки. Весь дворец сбежался на ее зов. Жозефина тоже была разбужена этим шумом. Ее ревнивая недоверчивость тотчас же заподозрила измену со стороны мужа. Как вихрь примчалась она в его покои. Там Наполеон уже успел прийти в себя и был немало удивлен, очутившись в присутствии Жозефины и в объятиях более чем неодетой, перепуганной Жорж. Очень страшно рассердился на это. Актриса была поспешно удалена из дворца, и первый консул, по-видимому, никогда не мог ей простить ее необдуманности.
Сам он никогда не посещал Жоржину на дому. По-видимому, он не хотел подвергать себя неприятности встретиться у нее с другими ее любовниками. Потому что несмотря на ее уверения, будто в течение двух лет она была верна Наполеону, факты противоречат этим словам, и известно, что помимо Костера де-Сен-Виктор [22] у нее в это время были еще и другие поклонники. Наполеон прежде всего заботился о том, чтобы его любовные похождения не возбуждали никаких толков. Поэтому он обращался с Жоржиной не так, как другие властители обыкновенно обращаются публично со своими любовницами. Его милостивое внимание к прекрасной актрисе не проявлялось в официальных доказательствах. Он покровительствовал ей не больше, чем другим ее товаркам. Она не пользовалась ни большими привилегиями в театре, ни получала большее вознаграждение, когда играла при консульском дворе в Сен-Клу. Когда однажды она осмелилась попросить у него его портрет, он протянул ей наполеондор со словами: "Вот возьми. Говорят, я тут очень похож".
И все-таки Жоржина была не в накладе. Наполеон не был скуп. Но подарки, которые он делал ей, носили совершенно частный характер. "Никогда, – говорит она сама, – император не передавал мне деньги через посторонние руки. Он всегда давал мне их лично сам". Только единственный раз ее имя было официально упомянуто при описи маленького частного имения императора. И то это было в 1807 году, когда Жоржина больше не была уже фавориткой. На этот раз она получила в подарок 10000 франков.
Когда Наполеон возложил на свою голову императорскую корону, его любовь к Жоржине утратила свой яркий колорит. Он не был уже прежним, когда встречался с ней. Его непринужденность уступила место сдержанной церемонности. Он был император и невольно давал почувствовать возлюбленной свое величие. "Я не знаю, – пишет Жорж, – зачем император прогнал моего первого консула. Все стало величественнее, внушительнее; счастье не может жить здесь. Поищем его где-нибудь в другом месте, если только вообще оно существует". И когда Александр Дюма спросил ее однажды, почему Наполеон покинул ее, она отвечала в театрально-патетическом тоне: "Он ушел от меня, чтобы стать императором!".
И действительно, Жоржина попыталась найти счастье в другом месте. В 1808 году ее возлюбленный, граф Бенкендорф, повез ее в Россию. Внезапно она вместе с танцором Дюппором уехала 11 мая из Парижа, нарушив свой контракт с "Comédie". Этим нарушением контракта она не только подвергала себя крупной неустойке, но и лишалась всех прав в качестве члена "Comédie Française". Она должна была уплатить денежный штраф в 3000 франков, у нее были отняты все членские преимущества, и сама она вычеркнута из состава членов "Комедии". Она исчезла, оставив в Париже только воспоминания о своей любви к Наполеону да свои долги.
Петербургское общество возлагало большие надежды на прибытие парижской актрисы. А именно она должна была вырвать царя из рук прекрасной, умной и в высшей степени кокетливой княгини Нарышкиной, которая уже слишком держала его в своей власти. Мимолетная связь с бывшей возлюбленной Наполеона казалась обществу менее опасной.
Однако император Александр не нашел ничего особенного в немного массивной красоте Жоржины. Правда, он принял ее очень любезно, подарил ей драгоценную бриллиантовую застежку и один раз пригласил ее в Петергоф, но другого приглашения после этого не последовало. У прочей аристократии Петербурга она имела больший успех. Вдовствующая императрица находила, что у нее "les doigts de l\'aurore". Она осыпала ее милостями и подарками и приглашала ее насколько возможно часто играть в ее частных покоях. Как артистка и как женщина она была окружена величайшим поклонением и вниманием…
Когда известия о несчастьях великой армии дошли до Петербурга и когда, чтобы отпраздновать победу, все дома были украшены флагами и лампочками, ничто не могло заставить мадемуазель Жорж украсить так же и свой дом. Об ее упорстве донесли императору Александру, но он отвечал: "Оставьте ее в покое… Она не делает ничего дурного… Она добрая француженка и патриотка". Богато одаренная, вернулась она во Францию. Полковник Комб говорит в своих мемуарах, что у нее был флакончик, выдолбленный из цельного бриллианта и один представлявший собою ценность в 300 000 франков.
Наполеон вновь увиделся со своей бывшей возлюбленной в Дрездене в 1813 году. Он простил ей ее бегство с парижской сцены и не только вернул ей ее прежнее положение придворной актрисы, но даже время ее отсутствия было ей зачтено в действительную службу. 1 июля этого же самого года она выступила в роли Федры перед Наполеоном на дрезденской придворной сцене. Но ей не удалось вновь занять прежнего места в сердце императора. Ее время прошло безвозвратно.
Однако она навсегда сохранила о нем верное воспоминание. Она любила его, когда он был консулом, и взирала на него с трепетным обожанием, когда он сделался императором. И когда несчастье разразилось над его головой, она, подобно многим другим, столько обязанным Наполеону, не перешла на сторону Бурбонов, а оставалась верна своему императору и его родне, несмотря на то, что ее положение чрезвычайно страдало от этого. Во время Ста дней она оказала прежнему возлюбленному последнюю услугу политического характера. Она сообщила ему, что должна передать ему бумаги, которые осветят многое из деятельности бывшего министра полиции Фуше. Наполеон послал к ней преданного слугу, и когда этот последний возвратился с документами, император спросил его, зная, что денежные дела Жоржины далеко не в блестящем состоянии, не просила ли она передать ему чего-либо по этому поводу. "Нет, ваше величество", – был ответ. "Однако я знаю через Коленкура, – возразил Наполеон, – что ее дела плохи. Выдайте ей 20 000 франков из моих частных сумм".
Вторично император поставил на карту свой вновь завоеванный трон. Но Ватерлоо было последним актом наполеоновской драмы. Героическая роль Наполеона была сыграна. Одного дня было достаточно для того, чтобы свергнуть империю. Франция бросилась в объятия нового властелина. Но для мадемуазель Жорж был один только монарх: Наполеон. Не ответила ли она однажды герцогу де-Берри, когда он назвал ее "прекрасной бонапартисткой": "Да, принц, этому знамени я буду вечно приносить присягу".
Ее положение в "Comédie Française" стало невозможным. Ей пришлось за границей и в провинции искать той славы, в которой ей отныне отказывали парижане. И когда она постарела и пережила свою славу, когда ее расплывшееся тело матроны не давало уже ни малейшего представления об ее былой торжествующей красоте, и тогда она часто думала о Наполеоне. Но тот, о ком она говорила, был уже не возлюбленный, который находил ее прекрасной, который называл ее Жоржиной и во время внезапной вспышки ревности разорвал покрывало, подаренное ей князем Сапегой, – нет, это был император, на которого она взирала почти с мистическим преклонением, как на божество. Ее голос дрожал, когда она рассказывала о нем своим друзьям, и эта когда-то фривольная женщина, рассказывавшая кому попало о всех подробностях своих любовных похождений, испытывала теперь нечто вроде священного трепета и боязни профанировать свою любовь к Наполеону, говоря о ней с посторонними.
Мадемуазель Жорж знала очень много мужчин, но кроме одного она искренно любила только первого консула. Этот один был прежний префект, а затем директор театра Том Гарель, точно так же, как и она, изгнанный Бурбонами из своего отечества. Они жили вместе в течение двадцати восьми лет. И только в 1846 году смерть старика, впавшего в последние годы своей жизни в безумие, могла разлучить их. Сама она последовала за ним в могилу восемнадцать лет спустя, семидесятивосьмилетней старухой.