- В Азове я не хожу в синагогу. И вообще нигде не хожу! Коли надо поговорить с Богом, так я с ним не при людях разговариваю. А местные меня за это дражнють. То и слышу: "Какой вы наш?! Молиться не молитесь, - живете с русской женщиной, ругаетесь в бога-мать, курите по субботам и плюваете на всех и на все!.."
Вдруг… я заболел. Ходила за мной моя Маруська, но что-то прихватило сердце, и встать не могу! Думая, что мне уже идеть конец, Маруська их позвала. Пришли эти умники с книгами и начали мене отпевать, читая громко молитвы. Будешь, Соломон, смеяться, но мне стало легче, а тут еще одна история… В общем, выздоровел я… Вышел и сижу на лавочке у себя в саду. Эти старые пердуны являются, и один из них мне говорит:
"- Ну, Яков, где ж твои выражения насчет Бога? Вся твоя грубость? И твоя Маруська с папиросами?
- А что такое? - спрашиваю я.
- Значит, Бог есть, если он тебя спас?!
- А почему вы думаете, что это его работа? - задаю я им вопрос.
- Ну, Яков, вы нахал! Мы сидели около вас и читали молитвы, в тот момент, когда я провозгласил: "Господи, опусти твой взгляд на грешника и спаси его!", вы, старый хулиган, открыли глаза, повернули голову - посмотрели на священные книги, что мы держали в руках. И на вашем лице появилась улыбка. Улыбка счастья, что Бог вам помог!
- Та глупости все это! - сказал я им. - Когда я посмотрел на ваши книги, то подумал о другом. С месяц назад я ехал полем на возу с сеном для моих кормильцев. На обочине стояла девка и говорит: "Дядя, подвези!" Я ей: "Садись". Она влезла на воз, и я полез на нее. Но у меня ничего не получилось!
- Почему? - заинтересовался дед Прут.
- Да потому что я пихаю, а она уходит в сено! "Так вот, - говорю этим старикам. - Кабы тогда ей под зад ваши книги!.. Потому - когда я их увидел - я и улыбнулся: вспомнил!""
Однако всему приходит конец. Пришел конец и ухарству деда Якова. Когда он вновь приехал в Ростов и пожаловался своему племяннику - моему деду, что его не пускают в синагогу, в Ростове происходили большие религиозные события: из Вильнюса прибыл Великий раввин Ашкенази.
Мой дед взял с собой Якова в синагогу, чтобы тот смог помолиться.
Великий раввин читал проповедь. Синагога сияла огнями. Она была переполнена верующими. Женщины, как полагается, сидели наверху отдельно. Мужчины - внизу. Казенный раввин Гольденберг переводил с древнееврейского на идиш то, что говорил Великий раввин.
Когда тот закончил молитву, мой дед с ужасом увидел, что перед Великим раввином вырос дядя Яков.
Мой двоюродный прадед закричал:
- Я молиться хочу! Дарм вил их! А они - в Азове - не пускают меня, еб их мать! - При этом он бил себя кулаком, и Георгиевский крест трепетал на его груди. - Не пускают, суки, из-за этого креста!
Великий раввин ничего не понял из русской речи моего прадеда, но обратился к Гольденбергу:
- Я не знаю, что говорит этот человек, но мне кажется, что он говорит правильно. Почему он показал на свой крест?
Гольденберг объяснил раввину суть дела. Тогда Великий раввин сказал:
- Этот крест - не крест черной сотни, которая мучает наш народ. Такую награду человек получил потому, что героически сражался за свою великую Родину - Россию - нашу мать, мать всех народов, населяющих ее огромные пространства. И его крест является символом величия и храбрости, а не порабощения! Пусть этот человек ходит в синагогу, как все. Передайте в Азов, чтобы ему там разрешили молиться.
Побывал в синагоге раз и я (десять золотых, обещанные дедами, стоили того!). Помню, как оба старика - Прут и Аптекман - между молитвами переговаривались: "Наш внучек с головой! Я заглянул в его задачник: ничего не понял! Из одного бассейна переливали воду в другой, а поезд ехал с такой-то скоростью… Вопрос: сколько было воды в бассейне? Наш (тут последовал жест в мою сторону) шмырк-шмырк карандашиком… И ответ, точно как в задачнике!" Оба с любовью и гордостью погладили меня по голове.
Иногда деды брали меня на ссыпку: место, где из мешков хлеб пересыпали в бункера или в трюмы кораблей, которые его увозили за море.
Для разминки старики боролись на поясах. По кубатуре они были одинаковыми. Дед Аптекман - пониже ростом, но шире в плечах. А дед Прут - повыше, но в плечах уже. Силы они тоже были одинаковой и никак не могли опрокинуть один другого.
Помню это зрелище: они, как быки, зарывались ногами в прибрежный песок, но победить один другого не могли, из-за чего всегда огорчались. Выручал старший рабочий деда Прута - Александр Максимович Поддубный - брат знаменитого впоследствии русского борца. Он спрашивал:
- Чего расстроен, хозяин?
Дед отвечал:
- Не можем опрокинуть друг друга…
- Так давайте я вас покидаю обоих!
К удовольствию дедов, Александр Максимович схватывал их за пояса и через секунду, взметнув обоих в воздух, клал на лопатки. После этого каждый из дедов вручал победителю по полтиннику.
Буйный характер отличал не только дядю Якова. Оба деда, как по отцовской, так и материнской линии, были тоже нрава крутого, ибо род наш происходит из горного аула Даргкох. И во мне временами проявляются некие странности, присущие, может быть, только моим далеким предкам.
Мои деды - купцы первой гильдии - были членами Правления Коммерческого клуба, где по вечерам шла карточная игра. Зимой клуб располагался в здании, летом часто играли в чудесном саду, в конце города, по Садовой улице.
Игры - неазартные: в основном преферанс или винт. Дед Прут играл в преферанс. Его партнерами обычно были: казенный раввин Хаитович; часто - градоначальник Ростова генерал-майор Зварыкин, он же командир стоявшего в Ростове 136-го Таганрогского полка; Станислав Иванович Свентицкий - интендант этого полка. Ну, если о генерал-майоре в ту пору нечего было сказать особенного, то Свентицкий значился всем известным вором. Так, на солдат отпускалось 5 копеек в день, из коих Свентицкий воровал минимум ¼ копейки. А четверть копейки, при том что в полку служило около 1200 человек, давала сумму 300 копеек в день, то есть 3 рубля, или 90 рублей в месяц. Это являлось той минимальной суммой, которую он зарабатывал только на питании солдат, об обмундировании и прочем говорить нечего. Все это Свентицкий "зарабатывал" помимо своего основного жалованья. Короче, он был богатым человеком.
Значит, играли летом при открытых окнах в помещении клуба и при лампионах. Это были почти шарообразные осветительные приборы, в которые вставлялись свечи.
Пульку записывали только ее движением, а висты оплачивались сразу. Когда играли по копейке, то, расплачиваясь, передавали друг другу мелочь.
Совершенно естественно, если падал какой-нибудь гривенник или пятак, либо другая мелкая монета, никто не наклонялся, чтобы ее поднять: утром приходил персонал подметать помещение, и это всегда оставалось в его пользу.
Я присутствовал дважды при игре в преферанс. Помню, как дедушка кинул Свентицкому полтинник и полтинник… упал.
Свентицкий - тучный человек с апоплексическим затылком, - кряхтя, полез искать этот полтинник. Так как дело было вечером, под столом, естественно, темно.
Дед Прут, раздраженный задержкой в игре, достал пятидесятирублевый кредитный билет, зажег его от свечки и посветил Свентицкому, чтобы тот смог найти злосчастный полтинник.
Вы себе представляете, какой эффект произвел такой поступок на ростовскую коммерческую общественность?! На следующий день город гудел о том, как Прут "умыл" Свентицкого, не пожалев 50 рублей. Все были в восторге… Один казенный раввин Хаитович оставался спокойным, что даже вывело из терпения меня - мальчишку в ту пору 12-ти лет. Я сказал ему:
- Илья Матвеевич, почему вы не удивляетесь тому, что сделал мой дедушка?!
Илья Матвеевич ответил:
- Я слишком хорошо знаю твоего деда! Когда он зажигал бумажку, то наверняка зажал в руке номер и на следующий день обожженную купюру предъявил в Государственный банк, чтобы получить обратно свои пятьдесят рублей.
Второй случай, запечатлевшийся в моей памяти, такой: я подошел к деду, когда он играл в преферанс. Посмотрел его карты и увидел, что у него минимум семь взяток. А назначил дед всего шесть. Я наклонился и спросил дедушку на ухо:
- У тебя же минимум семь взяток. Почему такое грустное выражение лица?!
Дед - также на ухо - ответил, кивнув на партнеров:
- Мне их жалко!
Тогда я понял, что партнеры остаются минимум без одной взятки и будут платить штраф. Таким был мой дед в игре. Вероятно, я унаследовал его черты.
В Ростове всякий раз, когда я проходил мимо кафе "Чашка чая", то через окно видел там своего деда Прута. И всегда он сидел с дамой. Чаще всего с мадам Адлер, владелицей конторы по продаже и прокату роялей. Ее внуки впоследствии стали оркестрантами в джазе Леонида Утесова.
Но хотя дамы были разными, на столе неизменно находилось одно и то же: по стакану чая и по пирожному на тарелочке. Ничего большего дед себе не позволял. Это меня крайне удивляло: в общем-то дед Прут был человек широкий.
Однажды я спросил:
- Дедушка, почему, когда ты сидишь с дамой в кафе, на столе только чай и пирожное?
Дед мне ответил:
- Мальчик мой! Если женщина нравится, для меня двадцать копеек - не деньги!
Каждый из моих дедов был домовладельцем. Дом деда Аптекмана находился на Старопочтовой улице. Был он двухэтажный с полуподвальным помещением квартирного типа: окна находились на уровне тротуара. Здесь жила греческая семья Кристиди, младший сын которых был моим другом. Звали его Костей.
Первый этаж снимал страховой агент с женой и младенцем. На втором располагался сам дедушка Аптекман с бабушкой Верой. Там же жили моя мама и оба дедушкиных сына: мои дяди Лазарь и Иосиф (Ланя и Ося).
Естественно, имелось два балкона: один, выходивший на улицу, - парадный, где по воскресеньям домовладелец с супругой пили чай; другой, на котором летом все обедали, выходил во двор.
Двор был небольшой: там находилась конюшня для двух лошадей и каретник. Под этим сооружением был погреб. Ворота двора выходили на соседнюю со Старопочтовой улицу.
Рядом стоял дом Кушнарева. Разделялись участки сравнительно невысоким забором. Впрочем, по тогдашним правилам жизни и это не было нужно: никто с чужого двора в твой двор не заходил.
В садике бабушка разводила цветы.
Однажды при сильном ветре часть забора повалилась, и… в доме раздался крик. Взволнованная бабушка кричала:
- Лева! Кушнаревская лошадь зашла во двор и топчет мои цветы!!!
Дедушка что-то сказал сыновьям. Я успел выйти на балкон и увидел удивительную картину: дядя Ланя и дядя Ося взяли эту небольшую лошаденку и перебросили через забор на ту сторону…
Они были сильными - мои дядья. Дед их держал в ежовых рукавицах и никаких карманных денег не давал, говоря, что зарабатывать пора самим! И у них деньжата водились… Когда я стал уже взрослым, то узнал тайну происхождения этих денег. До этого времени я наивно думал, что им подбрасывала бабушка. Но, оказывается, оба дяди - под масками - боролись в цирке, получая за то деньги: рубль!
Борец "Черная маска" и борец "Красная маска" состязались с профессиональными спортсменами. Они хорошо знали правила французской борьбы. Уходили с арены не раскрытыми. И не потому, что профессиональные борцы в конце чемпионата не могли их положить, а потому, что за раскрытие своего лица они просили два рубля, а хозяин цирка Вильямс Труцци эти два рубля не платил!..
Дед Прут владел трехэтажным домом, который был значительно больше, чем дом деда Аптекмана. Находился он на углу Малого проспекта и Никольской улицы и имел три подъезда. В каждом располагалось по одной квартире. Таким образом, это был доходный дом из девяти квартир. На первом этаже одного подъезда - хлебная комиссионная контора деда. Во втором подъезде первый этаж занимала прабабушка Анастасия Соломоновна - мама моего деда Прута, а третья квартира на первом этаже сдавалась.
Сами мы - Пруты - жили на втором этаже, занимая две объединенные квартиры.
Третий этаж и одна квартира на втором - тоже сдавались.
Та, что на втором, - доктору Собсовичу.
На третьем жили греки Маврагордати и еще кто-то, кого я не помню.
В этом доме деда Прута имели свои комнаты я и моя тетя - его дочь от второго брака - Тамара. О ней я расскажу в дальнейшем. Тамара была на четыре года старше меня, и в один из моих приездов из Швейцарии (а время пришлось на каникулы) мы решили поставить пьесу Гоголя "Ревизор".
Зрительным залом должна была стать столовая, а сценой - примыкающая к ней гостиная. Двери раздвигались в обе стороны в ширину и представляли собой зеркало будущей сцены.
Спектакль не состоялся, хотя его постановкой занимался будущий советский театральный режиссер Юрий Решимов, в ту пору - гимназист. Дело стало за будкой для суфлера. Как известно, суфлерская будка должна находиться ниже сцены. Единственным способом получить помещение ниже сцены я посчитал возможность прорубить пол. Никто другой не соглашался это осуществить. Я же в то время был вообще уже отчаянный малый лет восьми или девяти. Взял топор и приступил к делу. За этим занятием меня поймал дед, дал мне затрещину, на чем спектакль и закончился!
Бабушка Лиза умерла, когда папе исполнилось 18 лет. Через два года дед женился на киевлянке Татьяне Михайловне Лурье. Она родила ему дочь Тамару в 1896 году. Брак этот не был счастливым. Супруги прожили три года, семья не наладилась, и Татьяна Михайловна потребовала развода. Развод состоялся. Татьяна Михайловна захотела взять дочь с собой. Но дед ее не отдал. Суд постановил оставить дочь при отце. Так Тамара и росла в нашей семье, больше никогда не увидев своей матери. В дальнейшем я расскажу, как Татьяна Михайловна пыталась заполучить свою дочь…
Когда умерла бабушка Лиза, ее приданое, которое она получила от отца, нетронутым лежало в банке. Завещала она его моему отцу. Таким образом, после смерти матери, мой восемнадцатилетний отец уже стал богатым человеком. И надо сказать, что дед, который объявил свою фирму под новым названием: "Прут и сын", не тронул капитала моего отца.
Когда же умер мой отец, завещав все свое состояние мне, а маме - один рубль (потому что у мамы было свое нетронутое приданое), фирма стала называться: "Прут и внук". Рубль был оставлен символически: чтобы мама не имела претензий, что муж ей ничего не оставил. Таковы были в ту пору "коммерческие правила".
Но кроме крупного наследства в денежном выражении бабушка Лиза оставила своему сыну ту болезнь, от которой умерла сама, - у нее были слабые легкие и мой отец родился уже туберкулезным.
В возрасте тринадцати лет его отправили в Швейцарию, где прожил до смерти бабушки, возвращаясь в Россию только на каникулы. Когда бабушка умерла, он полгода прожил в России и восемнадцати с половиной лег опять уехал в Швейцарию - долечивать свою болезнь.
Обучаясь в Швейцарии, он, естественно, пользовался тамошними учебниками. Когда же заканчивался очередной класс и старые учебники уже не надобились, школьники и студенты ходили к букинисту и продавали их по сходной цене.
Интересно, что в 1916 году, покупая книги у букиниста, я приобрел географический атлас, на котором в углу стояла подпись: "Леонид Прут". Отец учился в классической гимназии города Лозанны.
После отъезда Татьяны Михайловны Лурье - бывшей жены моего деда - на родину в Киев дом долго не пустовал. В квартире деда появилась женщина - молодая и красивая - дочь попа Андрея из Казанской церкви, Анна. Церковь та находилась в Казанском переулке Ростова.
Анну Андреевну пригласили в дом экономкой. Но так как я смолоду разбирался в этих делах, то понял, что экономка была близкой деду женщиной и, надо сказать, женщиной верной.
Конечно, поскольку они были разных религий, в доме соблюдались праздники как православные, так и иудейские. Особое удовольствие я получал на Пасху, когда огромный стол делился на две части: справа лежала на блюде фаршированная рыба и маца, слева - огромный окорок, куличи, пасха и крашеные яйца.
Когда казенный раввин Хаитович Илья Матвеевич приходил на Пасху в дом, он принимал пищу с закрытыми глазами.
Анна Андреевна ездила с нами и за границу. Однажды в Женеве Тамара и я попросили ее сопровождать нас на прогулку в горы - к Гран-Салев. Гора эта находится на границе Швейцарии с Францией: излюбленное место путешественников для пикников. Оттуда - с самой вершины - видно море в тумане. Вершина возвышалась над туманом. Там сияло солнце! Здесь расположилось небольшое кафе, где можно было перекусить, выпить чашечку кофе или чая. Туда вела удобная дорога.
В тот раз Тамара с Анной Андреевной забрали меня из интерната, где я находился.
Наняв кучера, мы направились к Гран-Салев. Произошло это году в 1912-м. Тамара была шестнадцатилетней барышней, а я - уже здоровенным двенадцатилетним парнем.
В коляске имелась откидная скамеечка, на которой сидел я. На основных местах расположились Тамара и Анна Андреевна.
Очевидно, об этой поездке узнала Татьяна Михайловна и решила выкрасть дочь…
Мы поднялись в экипаже на вершину. Выпили чай с тортом и сели обратно, чтобы спуститься в Женеву. И тут из-за кустов выскочили два итальянца. Один схватил под уздцы лошадь, другой бросился к Тамаре. Но он не учел, что рядом с Тамарой сидела Анна Андреевна. В руке она держала зонтик. Зонтик был кружевной - от солнца, но имел металлический каркас.
Анна Андреевна стукнула итальянца так, что тот отлетел в сторону; затем ткнула в спину кучера и он дернул лошадей. Кони рванули, отбросили второго итальянца и понеслись!
Таким образом Тамара была спасена. Анна Андреевна отвела ее в полицию и, хоть не владела французским языком, сумела объяснить, кто и почему пытался похитить девочку.
Только тогда мы с Тамарой узнали, что итальянцы были наняты Татьяной Михайловной, вознамерившейся вернуть себе дочь.
Какое бы христианское имя они ни носили при рождении, всех кухарок, что я помню в семье деда, звали Мотями, и девушки были обязаны откликаться на это имя. А всех горничных дед величал Дуняшами.
Дед находился со мной в переписке (естественно, когда я жил в Швейцарии, а продолжалось это почти девятнадцать лет!). Каждый месяц я получал от него открытку. Он не любил писать много, но подписывался всегда восемью буквами: ДХТБТДСП, что означало: "Да хранит тебя Бог. Твой дед Соломон Прут".
Запомнилась мне одна открытка, которую дед прислал в 1918 году в Париж. Мне было семнадцать с половиной лет, и я поступил на первый курс университета.
Шла Первая мировая война. Но дед сумел выслать для наблюдения за мной няню, чтобы получить точную информацию о моей жизни.
Прибыла няня с Русским Экспедиционным корпусом, совершив почти кругосветное путешествие!
Привратница открыла дверь квартиры: я спал. Можете вообразить мое удивление, когда передо мной предстала няня, которую я звал "Бархатные щечки" - от старости кожа на ее лице была морщинистой и мягкой.
Прожила няня у меня месяц. Потом ее пароходом отправили обратно в Россию. Моя жизнь ей не понравилась: слишком много бывало гостей и мало порядка. Раздражало ее, что я запретил стирать тряпкой пыль с картин.
Няня подружилась с дьячком соседней с нашим домом православной церкви, и я однажды услышал ее жалобу: