Зато бывало и обратное. Надо заметить, что совершенно исключительным - каким-то особо восторженным - успехом пользовалась Русланова вне Москвы. Учитывая эту необыкновенную любовь зрителей, местные филармонии часто в летнюю пору устраивали концерты столь популярной певицы на стадионах.
Так однажды было в столице большой приволжской национальной автономной республики. Все места заняты: просто яблоку негде упасть.
Я находился в этом городе как автор пьесы, премьера которой прошла накануне в местном русском драматическом театре. Проводив Лидию Андреевну до артистических комнат стадиона, я вдруг услышал от нее:
- Плохое у меня настроение, брат! Что-то обязательно случится!
Я, как мог, постарался отвлечь ее от дурных мыслей, напомнил, что до выхода на сцену осталось менее получаса, и собирался уже было выйти, чтобы успеть добраться до ложи на трибуне и дать возможность Лидии Андреевне переодеться. Но в уборную без стука ввалился какой-то развязный молодой человек, оказавшийся репортером областной газеты. Сначала он спросил у меня: не муж ли я Руслановой? Услышав отрицательный ответ, перестал интересоваться моей персоной и сразу забросал Лидию Андреевну вопросами, имеющими весьма отдаленное отношение к ее амплуа: сколько она получает за концерт на стадионе - больше или меньше, чем в зале филармонии? За кем замужем? И правда ли, что…
Русланова вообще не переносила наглости. Поэтому она резко, но подчеркнуто вежливо остановила вопрошающего, затем - для своего успокоения, - сдерживаясь, выпила, как всегда перед концертом, почти полный стакан негазированной минеральной воды и попросила неожиданного визитера оставить ее одну, чтобы она смогла подготовиться к выступлению.
Мы с репортером вышли вместе и молча разошлись по своим местам.
Русланова появилась в своем концертном наряде и направилась к стоящему на середине поля возвышению, где ее уже ждали аккомпаниаторы. Не заметив лежащих на земле проводов, она споткнулась и чуть было не упала. Но удержалась и сдавленным от волнения голосом крикнула рано начавшим вступление баянистам:
- Повторите, ребятки, еще раз!
Затем Лидия Андреевна поднялась на эстраду и запела - как всегда, прекрасно.
Каков же был краткий газетный отчет об этом концерте?
Писалось, что выступление артистки вряд ли могло удовлетворить присутствующих, так как "Русланова перед выходом хватила стакан водки, затем - пьяная - шатаясь, чуть не грохнулась на землю и в первой же песне дала петуха".
Рецензию Лидия Андреевна получила уже в Москве и сказала, показывая ее мне:
- А ты не верил, что эта поездка плохо закончится.
У Руслановой было уникальное - присущее только ей одной - страстное отношение ко всему, с чем она соприкасалась. Назову его условно "самоотдачей". В первую очередь это относится к ее творчеству, к сбору русского народного фольклора и народного юмора. Всю себя она отдавала собирательству того, что дала музыкальной культуре русская деревня.
Будучи настоящей - во всем величии этого слова - русской женщиной, хозяйкой своей родной страны, она дружила со всеми многонациональными представителями советского искусства и литературы. Но в квартире Руслановой все было только русское: посуда, мебель, картины и лучшие образцы народного творчества.
- Европу - уважаю, а Россию - люблю до боли.
Она была русской в своем крестьянском уборе, когда выходила на советскую сцену, но представляла Россию Советскую, выступая перед иностранцами.
До войны жена одного из послов государства-сателлита Гитлера осмелилась, прощаясь после приема, "преподнести" Руслановой пакет с шестью парами шелковых чулок. Лидия Андреевна улыбнулась, поблагодарила, но закончила так:
- Советской актрисе эдаких "подарков", мадам, не делают!
И тут же отдала чулки, добавив к ним сто рублей, горничной посольства, которая помогала Руслановой надеть норковую шубу.
Из нас - своих самых близких друзей - больше всех ценила Русланова Николая Павловича Смирнова-Сокольского. Любила она его за смелость суждений, за возвышенное преклонение перед русской книгой, за его всепоглощающее увлечение собирательством редчайших экземпляров отечественной библиографии, за идеальное знание всего печатного, за писательский талант и умение поделиться своими знаниями о жизни и творчестве русских художников.
Вспоминаю такой разговор. Пришел я к ней с небольшим свертком.
- Хочу тебе, Лида, подарить маленький заварочный чайник! - сказал я.
- Железный?
- Нет. Фарфоровый.
- Русский?
- Немецкий. Старинный. Красивый.
- Все равно не надо, Анисим (так звала меня только она). Зачем иноземщиной портить мою кухню?
- М-мда!.. Плохо бы тебе, мать, жилось при царе Петре! Он за такую косность боярам бороды брил!
- Ну, я - не боярин и борода у меня не растет. А русский народ, между прочим, потому царей и прогнал, что они свое - родное - презирали. Чайник ты подари Николаю (Смирнову-Сокольскому. - И. Прут.). Он чай требует каждые двадцать минут: на него посуды не напасешься!
В области вокала Русланова никогда не имела партнеров. Но с одним человеком она обожала петь дуэтом. Конечно, не в открытых концертах, а - дома, для себя и только для своих. Это был наш общий друг - Веня Рискинд, личность далеко не заурядная, фронтовик, поэт и баянист, остроумный писатель, удивительный рассказчик, любимец И. Бабеля и Ю. Олеши.
Вместе с Рискиндом, под его музыкальным руководством и с его сопровождением, исполняла Русланова сочиненную им, такую любимую ею песню: "Письмо молодого солдата".
Здравствуй, мама, родная старушка,
Я сегодня иду в первый бой.
Набросаю фашистам игрушки
И с победой вернуся домой!
А игрушек имею немало…
Или еще одну - "Огонь на меня!" Начиналась она так:
Живым остался на том берегу
Из роты - один лишь комроты…
У Лидии Андреевны, не получившей никакого специального образования, было феноменальное художественное чутье. Развивала она столь редкое качество пытливым знакомством с обширной русской искусствоведческой литературой. Многому училась, терпеливо перенося его буйный характер, у своего друга. Н. П. Смирнова-Сокольского. А уж он, поверьте мне, в этом деле разбирался досконально. И представьте себе, выучилась!
Когда ленинградские друзья Руслановой - гостеприимные супруги Нина Васильевна Пельцер и Николай Яковлевич Янет принимали нас у себя, хозяин дома, после обеда, снял со стены свое любимое полотно - это был "Пастушок" кисти великого Репина - и показал его Лидии Андреевне. Она сказала:
- Вещь, что и говорить - преотличная! Только вот ноги у мальчонки не Илья Ефимович писал.
- А кто же? - спросил, вздрогнув, владелец картины.
- Брат его родной. Ведь произведение это из Псковской коллекции…
Эксперты вскоре подтвердили заключение певицы.
Или вот еще - в том же Ленинграде. Жили мы все обычно в гостинице "Европейская". Там летом на эстраде Сада отдыха одновременно с Руслановой выступал и другой гастролер - Владимир Яковлевич Хенкин.
Дело было утром. Ко мне раздался звонок. Сняв трубку, я услышал голос Руслановой:
- Собирайся, Анисим!
- Куда?
- На четвертый этаж. Володя купил что-то интересное и просит нас зайти, чтобы мы посмотрели и сказали свое мнение.
Я поднялся, встретил Русланову на площадке и вместе с ней вошел в номер Хенкина.
Владимир Яковлевич, после обычных приветственных поцелуев, показал нам стоящий на кровати - в отличной раме - писанный маслом портрет полного мужчины.
Я невольно залюбовался мастерством живописца - работой явно полуторастолетней давности.
- Тропинин! - торжественно объявил Хенкин. - Портрет Ивана Андреевича Крылова! Уникум? А?!
Русланова взяла картину в руки, внимательно ее разглядела и со вздохом произнесла:
- Ну, что не Тропинин, так это не обязательно: ошибиться может каждый. Но изображен-то и не Крылов!
- А кто же? - сразу расстроился Хенкин.
- Это, Володя, собственной персоной Михаил Семенович Щепкин! Был у тебя в прошлом такой коллега!
И тут не ошиблась Русланова! Вот так!..
Последние двадцать пять лет своей жизни Лидия Андреевна была женой Героя Советского Союза генерал-лейтенанта Владимира Викторовича Крюкова - великолепного военачальника, командира кавалерийского корпуса, добрейшей души человека.
Встретились будущие супруги на фронте в самое суровое время, разделяя в дальнейшем поровну дни счастья и горя.
В те короткие моменты, когда им удавалось быть вместе, Русланова, несмотря на сложность боевой обстановки, постоянное передвижение конных и механизированных частей корпуса, всегда сама готовила пищу. Больше того: к удивлению некоторых женщин, в домике, где останавливался В. В. Крюков, она сама мыла полы, занавешивала окна кусками цветной ткани, стирала мужу белье.
Отдавая все заработанные за концерты деньги в фонд обороны, Русланова подарила армии построенные на ее личные средства две батареи "Катюш".
Рейхстаг дымился. Враг был повержен. На ступеньках этой твердыни гитлеризма состоялось последнее фронтовое выступление Руслановой.
Она пела, стоя перед притихшим войском, а у ног ее сидели баянисты и гармонисты. Они играли, едва прикасаясь к клавишам, стараясь не заглушить голос своей любимой артистки.
Когда я, чуть не загнав коня, добрался до Бранденбургских ворот, концерт был уже закончен. Русланова уехала, солдаты долго не расходились, восторженно отзываясь об этой женщине, так напоминавшей кому - мать, кому - сестру, кому - жену или невесту, то родное существо, что ждет не дождется своего защитника там, далеко, дома.
Когда мы хоронили нашу подругу, провожая ее в последний путь, я вспомнил слова - определение моего деда, которые так подходили к этому грустному событию:
- Ушел от нас неповторимый, уникальный - штучный - человек!..
Вновь на родине
Следующий мой приезд из Швейцарии в Россию состоялся в 1910 году. Мама отвезла меня не в Ростов, а к знаменитой тете Ане в Одессу. Врачи посчитали, что в приморском городе климат окажется лучше.
В день нашего приезда эта старая дама собиралась отправиться хоронить Горького. Но в связи с тем, что, как выяснилось, умер не Алексей Максимович, а Лев Николаевич Толстой, - она осталась дома.
В порядке отступления скажу, что в 1908-м моя мама свозила меня к Толстому в Ясную Поляну (в ту пору такие паломничества в среде интеллигенции считались хорошим тоном). Визит был недолгим. Помню только, что Лев Николаевич удивился и похвалил мой совершенный французский.
Итак, тетя Аня в Одессе занимала обширную квартиру на втором этаже. А на третьем жили Вайсбейны. Их сын - Лёдя - стал впоследствии знаменитым советским эстрадным артистом Леонидом Осиповичем Утесовым. Продружили мы с ним всю жизнь…
Но в ту пору это был ученик гимназии Файга - мальчик на пять лет старше меня. Очень независимый, весьма способный к пению. Кроме того, Лёдя успешно занимался игрой на скрипке.
Вайсбейны держали своих детей в строгости, и у Лёди никогда не водилось лишних пяти копеек на мороженое, которое он обожал!
Деньги всегда были у меня: ими - в достаточном количестве - снабжала тетя Аня, и поэтому я с радостью угощал своего нового товарища.
Надо вам знать, дорогой читатель, что тетя Аня возмечтала сделать из меня пианиста, чем усиленно и занималась: она заставляла своего бедного внучатого племянника ежедневно посещать известную музыкальную школу Столярского.
Я же ужасно не хотел становиться пианистом, чем и поделился с Лёдей.
Он решительно заявил:
- Две порции мороженого, и я тебе помогу! Можешь быть уверен.
Действительно, в тот же вечер я услышал его разговор с моей почтенной родственницей:
- Совершенно не понимаю, Анна Яковлевна…
- Интересно знать, чего ты, Лёдя, не понимаешь?
- Почему вы водите своего внука к Столярскому? Ведь у Они нет никакого музыкального слуха!
- Дурак! - ответила тетя. - При чем тут слух? Его же там будут учить играть, а не слушать!
Тетка хорошо знала, что слух у меня отменный.
Тогда проблему моего музыкального образования Лёдя решил прикончить другим способом. У соседа с первого этажа - портного по профессии - он достал большие ножницы и составил текст моей декларации. Я выучил ее наизусть и вечером за ужином пригрозил тете Ане:
- Если ты от меня не отстанешь, я - вот этими ножницами - выстригу все струны в твоем пианино!
Зная понаслышке о моем - даже в детском возрасте проявлявшемся - крутом нраве, тетя меня больше не беспокоила. И я пианистом не стал.
Лёдя, в ту пору уже отличавшийся остроумием, рассказал мне беседу стариков, подслушанную им в Городском саду:
"- Ну и что нового ув газетах?
- В этом году Сумской гусарский полк проведет лето ув Чугуеве, а Чугуевский гусарский полк - ув Сумах.
- А зачем? Какая разница ув их?
- Неужели вы не знаете?! Сумской носит доломан синий, а чахчуры (бурки) красные! А Чугуевский - доломан красный, а чахчуры - синие.
- Непонятно. Зачем гонять столько людей, когда можно было бы просто переменить их штанов?!"
Не помню, в этот ли приезд или в другой, но мы с Лёдей, как обычно, прогуливались по Приморскому бульвару. Однажды присели на скамейку, где расположилась группа почтенных стариков. Один вслух читал газету:
- Новости с Парижу. На ирадроме ля Бурже летчик Пегу сделал ув воздухе четыре мертвые петли.
После паузы один из стариков спросил:
- А для евреев это лучше или хуже?..
Родители Лёди очень тепло относились ко мне - больному туберкулезом мальчику.
Как-то я сидел у них в воскресенье и читал купленный ими для меня детский журнал "Мурзилка". Рядом находился папа Вайсбейн, углубившийся в газету. А в соседней комнате старшая дочь этой уважаемой семьи вела революционный кружок. Ее с вниманием слушали четверо молодых рабочих.
Говорила она громко, поэтому мы оба услышали ее восторженный возглас:
- Вдумайтесь, товарищи! Какой великий лозунг: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"
Папа Вайсбейн встал. Снял пенсне и, открыв дверь, сказал дочери:
- Толко не у мене в квартире!
Тетя Аня тоже делала все возможное, чтобы отвлечь меня от мыслей о болезни. Она читала вслух Конан Дойля, его рассказы о Шерлоке Холмсе, сопровождая их своим комментарием. А одну историю даже выдумала сама. Ее она рассказала мне и Лёде. Я до сих пор помню:
"Представьте себе, дети, город Лондон, где живет этот великий человек… В то утро знаменитый сыщик сидел у камина в своем рабочем кабинете на Бейкер-стрит и читал газету. Кто-то постучал в дверь.
- Войдите! - сказал Шерлок Холмс.
И вошел его друг - доктор Ватсон. Не знаю, какой он был доктор как врач, но Холмсу - верный помощник. Вошел и сказал:
- Здравствуйте, Холмс!
- Здравствуйте, Ватсон. Но объясните, почему вы носите голубое белье?
Ватсон не удержался от восхищения:
- Холмс! Вы - гений! Откуда вам стало известно, что я сегодня надел голубые кальсоны?!
Великий сыщик ответил:
- Потому что вы пришли без брюк!"
В 1911 году, когда я прибыл в Ростов, дед решил взять меня с собой в поездку по крестьянским хозяйствам. Ведь фирма называлась: "Прут и внук"! А поставщиками были многочисленные крестьянские хозяйства Дона и Кубани.
- Привыкай к делу! - сказал дедушка. И мы поехали.
Экипаж был просторный. Лошадь по кличке Васька - могучее животное. Кучер - Семен, глухонемой. Но с дедом они отлично объяснялись жестами и прекрасно понимали друг друга.
Было жаркое лето. И мне захотелось пить. Мы как раз проезжали мимо небольшого хутора. Дед ткнул Семена в спину. Пролетка остановилась. На пороге домика появилась его хозяйка - молодая красивая казачка.
Дед сказал мне:
- Ну, коли хочешь пить, заказывай!
Я обратился к женщине:
- Будьте любезны… Можно мне чего-нибудь холодного: ужасная жажда!
Казачка поклонилась и спустилась в погреб. Она вынесла оттуда глечик - большой глиняный сосуд, наполненный свежим молоком.
Я пил жадно.
- Может, хватит? - спросил дед.
- Да, пожалуй, - ответил я, передавая глечик деду. Мой старик тоже как следует отметил качество молока и, в свою очередь, передал сосуд Семену. Тот с удовольствием отведал эту живительную жидкость. И все-таки в глечике ее осталось почти половина. Я вернул посуду хозяйке. А дед сказал:
- Коли ты заказывал, ты и плати.
- Сколько позволите? - спросил я у молодой женщины.
- Копийку, - ответила она.
Я вынул свой кошелек, достал оттуда блеснувшую на солнце новую бронзовую копейку и подал хозяйке. Она благодарно поклонилась и ушла.
Мы поехали. Дед пхнул Семена в спину и сказал ему, кивнув на меня:
- Мот, едри его мать! Видал, сколько заплатил?
Семен согласно замычал, кивая головой.
Я не удержался:
- Да вы что, старики, одурели?! Я же ей дал всего одну копейку.
- Дурак! - усмехнулся дед. - Деньгами швыряешься! За одну копейку надо было еще буханку хлеба спросить!
В мои нечастые приезды на родину деды и мама считали нужным - дабы я не чувствовал себя "иностранцем" - определить меня в ростовскую гимназию, чтобы какое-то время я общался со своими русскими сверстниками и не забывал язык.
Для поступления в казенную, государственную гимназию установленная тогда норма для евреев составляла 5 процентов. Наплыв был, конечно, большим.
Поэтому, чтобы дать возможность евреям учиться, были организованы частные гимназии - на правах государственных. Разумеется, платные и довольно дорогие. Обучение там стоило 150 рублей! Государственные тоже были платными, но значительно дешевле.
Николай Павлович Степанов являлся владельцем частной гимназии в Ростове-на-Дону.
Несмотря на то что у него процентная норма как будто не существовала, однако на практике на приемных экзаменах в подготовительный класс (а мы обязаны были уже читать и писать) русских и еврейских мальчиков сажали отдельно. В одном классе давались две диктовки.
Русским мальчикам он диктовал внятно и четко. Происходило это так:
- Здравствуйте, русские мальчики! Готовы ли вы писать диктант?
Те дружно отвечали:
- Готовы!
- Значит, диктую: Солнце всходит, - ну, конечно, на конце твердый знак, совершенно естественно, - на Востоке. Поскольку на Востоке, то, понятно, что требуется буква ять.
Затем небрежно бросал в нашу сторону:
- Здравствуйте, еврейские мальчики. Диктую…
Что он говорил, было совершенно непонятно, потому что в это время он сморкался и произносил текст в носовой платок… Потом спрашивал:
- Написали?
Мы дружно скандировали:
- Написали!
- Что вы написали?
Марик Цейтлин, который не выговаривал букву "р", сказал:
- Гейкьявик - главный гогод Шпицбеггена.
Николай Павлович, расстроенный этим ответом, вынужден был признать:
- Правильно.
Я же, обученный в швейцарской школе и отличавшийся независимостью, встал и сказал:
- Нет, неправильно!
Степанов посмотрел на меня злыми глазами:
- Что-о?!
Я повторил: