Я жил в двухместной каюте с совсем молодым долговязым парнем-администратором со смешной фамилией Поппель, неизменным предметом подтрунивая всех, кому приходилось с ним общаться. Началось это после того, как однажды находясь на вахте в Бюро информации и получив по телефону категорический приказ не узнавшего его начальства "срочно найти Поппеля", он тут же, как полагалось, сделал по трансляции стандартное объявление по экипажу: "Товарищу Поппелю позвонить 5-08, повторяю…", чем навсегда занес свое имя в хронику судна.
Меня назначили работать в пассажирскую библиотеку. Через стеклянные двери небольшой квадратный зал без окон со стеллажами светлого дерева и мягким освещением манил про гуливающихся вдоль бутиков по закрытой палубе обленившихся в рейсе пассажиров полистать тут или взять с собою какую-нибудь книжонку на родном языке. На самом деле выбор был не особенно велик – главным образом то, что приносили перед круизом люди из стаффа – на немецком имелись в основном детективные книжки Хайнца Конзалика, на английском – Кристи и еще пара десятков "покетбуков" в ярких обложках.
Поскольку в то время мои познания в немецком языке ограничивались запавшими в память репликами из классического советского кинематографа, касающимися положения рук собеседника и дальнейших жизненных перспектив фюрера, пришлось срочно учить азы. Коронной стала заученная наизусть фраза – "шрайбен зи, битте, ире наме унд кабинен нуммер", к моему удивлению действительно заставляющая законопослушных немцев в обмен на взятые для прочтения книги записывать на карточке свою фамилию и номер каюты.
Правда, изредка находились интеллигенты с английским, желающие поболтать. Одна дама даже как-то принесла мне после нашей стоянки в каком-то англоязычном порту брошюрку моего любимого Хемингуэя The Old Man And The Sea – чудесный сувенир для библиотекаря.
Впрочем, оказавшийся в чем-то провидческим. Месяцев через восемь, попав впервые на уже совсем другом пароходе на Кубу, я рассматривал продуваемый ветром через распахнутые окна заставленный книгами дом любимого писателя к юго-востоку от Гаваны, поднимался в построенную ему женой трехэтажную башню из белого камня, где эта книга и была написана.
Жизнь экипажа на судне подчинялась многим рутинным правилам, большая часть которых не просто навязывалась всевозможными схоластическими инструкциями, а была продиктована реальной практикой выживания на море, или, как принято было формулировать, опытом "борьбы за живучесть". Конечно, важно было доказать себе это. Систематически проводимые учебные тревоги, для пассажиров выглядевшие забавной игрой с переодеванием в спасжилеты, должны были закрепить в памяти точку сбора и выполняемую роль в любых экстремальных обстоятельствах. Но когда над Средиземкой светило ласковое солнышко, и ровная изумрудная морская поверхность казалась надежной для огромного парохода, как асфальт первоклассного шоссе для автомобиля, думать об этом не очень хотелось. Однако спуска здесь не было никому, и по итогам каждых учений любой замешкавшийся член экипажа, включая многочисленный обслуживающий персонал, от повара до кастелянши, мог поплатиться должностью.
Я однажды тоже получил молчаливый урок, запомнившийся мне на все годы плавания.
Надо сказать, что положение капитана или, как говорят на флоте "мастера", на любом судне, а в особой степени на большом пассажире со многими сотнями членов экипажа, идентично положению короля в небольшом государстве с твердыми абсолютистскими традициями. Он может одарить и лишить гражданства, безжалостно наказать и дать шанс на осуществление мечты. Любое его решение – по крайней мере – до возвращения в порт приписки – оспорить практически невозможно, и потому принимается оно к выполнению безоговорочно. Конечно же, очень важно если таковое осознается не как простая демонстрация дарованной Богом и Уставом личной власти, а как разумный выбор знающего и уважаемого тобою начальника… Тактичность доведения его до провинившегося тут дорогого стоит.
Сергей Леванович Дондуа, невысокий человек с тихим голосом, считался лучшим капитаном пароходства, позднее – и всего пассажирского флота страны. Не мне – дилетанту, судить, но когда судно работало некоторое время на американской линии, он, писали местные газеты, поразил американцев способностью управлять океанским лайнером в ограниченных пространствах бассейнов местных рек. В 82-м году к 60-летию ему присвоят звания Героя Соцтруда.
Я сидел за своим роскошным столом в пассажирской библиотеке, размышляя, чем занять предстоящую паузу между вахтами. В библиотеке никого не было – туристы предпочитали открытую палубу, где можно было, закутавшись в пледы, дышать свежим средиземноморским воздухом, ловя последние в этих широтах в этом году теплые лучи солнца.
Дондуа, прогуливаясь по судну, вошел неслышно. Я встал ему навстречу, вышел из-за стола. Поздоровавшись, он перебрал лежащие при входе АПНовские рекламные брошюрки, просмотрел несколько книжек и, что-то спросив, уже собирался идти дальше, но в этот момент взгляд его скользнул вниз на ковровое покрытие.
Разумеется, на вахте одет я был по форме, что же касается обуви. Существовала строгая инструкция, категорически запрещающая экипажу передвижение по судну в любой обуви с открытым задниками, что обуславливалось техникой безопасности. Но сидеть четыре часа в помещении в закрытых ботинках тоже не очень-то хотелось. Короче говоря, в тот день на мне были удобные сандалии без пятки.
Дондуа смотрел на мою обувь ровно столько, сколько было необходимо, чтобы я понял все и даже больше. Смотрел, молча, не говоря ни слова. Я почувствовал, как краска стыда заливает физиономию.
Затем, все так же молча, повернулся, и, попрощавшись чуть заметным кивком головы, вышел в коридор на центральную палубу.
Сергею Левановичу больше не пришло в голову заглянуть как-нибудь еще раз ко мне в библиотеку. Жаль, он бы смог убедиться, что его молчаливый урок был понят и воспринят.
В следующем же порту – малазийском Пинанге – я купил себе, не слушая советов, классные и недорогие закрытые туфли на модной платформе. Как и предсказывали, они продержались, не лопнув по швам, целых две недели.
… С "Горьким" мне здорово повезло по целому ряду причин. Одной из существенных оказалось то обстоятельство, что заканчивая переход с туристами из Одессы в Гамбург, турбоход становился на три недели перед кругосветкой на ежегодный плановый ремонт в сухой док Howaldtswerke Deutsche Werft, откуда был восемь лет назад спущен на воду. Для того чтобы понять всю прелесть этого обстоятельства для советского моряка торгового флота, надо было знать весьма своеобразную структуру его заработков. Оклад большинства из нас был очень невелик, скажем, для рядовых должностей: матрос, моторист – он подчас не достигал и ста рублей, практически не отличаясь от заработков того времени на берегу. Но подавляющее большинство продолжало годами, оставляя близких, уходить в море вовсе не из-за неуемной тяги к экзотическим впечатлениям. Дело в том, что к рублевому окладу на все время пребывания за линией госграницы бухгалтерией пароходства насчитывался небольшой процент валюты со всяческими мелкими добавками, типа "полярных", "тропических" и т. п. В целом, на практике – это все равно составляло весьма мизерную прибавку к жалованию, составляющую всего до четвертой части оклада – то есть для большинства – порядка 25–35 долларов в месяц. В общем-то, тоже гроши. Но вот тут-то и вступала в действие основная хитрость, позволяющая советскому моряку худо-бедно зарабатывать в итоге довольно приличные деньги. Только такие новички-лохи, как я, да и то только поначалу, тратили всю сэкономленную валюту исключительно на покупку вещей для себя и домашних – модной одежды, фирменных магнитофонов и прочих хар актерных примет активно загнивающего капитализма. Опытные люди на каждый рейс имели свой четкий план действий, зависящий от портов, куда должно было заходить судно. В каждом из них предстояло купить товарное количество предметов, представляющих собою ценность для голого российского рынка. Например, в так называемом "колбасном переулке" Генуи или в магазине на Канарских островах в Лас-Пальмасе можно было очень дешево затариться мохером. Пакет, содержащий десять мотков, усилиями продавцов слегка недотягивающих до сорока граммов, можно было купить тогда в Италии по восемьсот лир, а при регулярном приобретении в конкретной лавчонке полной таможенной нормы, составляющей, если теперь не ошибаюсь, восемь пакетов для рейса до трех месяцев, можно было иногда даже получить небольшую дополнительную скидку. Каждый такой пакет, сданный по приходу в Союз в комиссионный магазин, приносил 100–120 полноценных рублей, а то и больше – в зависимости от сорта мохера. Таким образом, только на этой несложной операции, полностью оставаясь в рамках существовавшего закона, можно было почти удесятерить свой месячный доход. Эта голая схема имела множество вариантов в зависимости от того, на какой линии стояло судно. Выгодней всего тогда считались, пожалуй, двухнедельные регулярные рейсы на Геную, и выгнать с них народ в отпуск можно было только в качестве жестокого наказания.
Все приобретения подобного рода, изначально предназначенные для последующей продажи, назывались – "на школу". За годы, что плавал, я так и не узнал этимологию этого выражения – в смысле, "средства для будущего обучения", что ли, не знаю.
Что же касалось выгоды для экипажа предстоящего в сухом доке ремонта судна, то она заключалась в следующем. По существующим правилам судно, вывешенное в сухом доке для доступа ремонтников к корпусу, на период ремонта лишалось электро– и водоснабжения, что, помимо всего остального, делало невозможным функционирование камбуза – судовой кухни. В каком году писалось это правило, я не знаю. Но поскольку родина не могла оставить советского моряка жить впроголодь в капиталистическом аду – на этот срок ему полагалась валюта на питание в сумме, выплачиваемой обычным командированным в данную страну совгражданам. От стандартных валютных доплат к окладу суммы эти отличались порядком цифр – в сутки полагалось чуть ли не вдвое больше того, что обычно выплачивалось за месяц. Предполагалось, что довольные моряки на эти деньги трижды за день станут посещать ближайший ресторан.
На практике ситуация выглядела иначе. Едва мы вошли в док, и через пару часов громадный турбоход завис на специальных упорах так, что под обросшим водорослями днищем и винтами уже можно было гулять, немецкие рабочие в светлых комбинезонах уже заводили на судно шланги с питьевой водой, подвели систему сброса отходов и подключили электричество. Таким образом, вскоре на судне была заперта лишь часть туалетов и душевых, а повара ухитрялись каждый день готовить пусть и не такие разнообразные, но вполне приемлемые горячие обеды и ужины. Поскольку весь экипаж был в равной степени заинтересован в максимальном продлении такой ситуации (!), но следовало при этом рапортовать об экономии средств пароходства, было принято решение, что из трехнедельного ремонта "днями без камбуза" будут объявлены восемь. Вот за эти дни мы и получили сумасшедшие командировочные, превышающие заработок за трехмесячную кругосветку. Даже кто-то из руководства пароходства специально прилетал в Гамбург, чтобы "курировать" ремонтные работы, а заодно и поучаствовать в этом "празднике жизни".
Я получил больше четырехсот немецких марок, что внушало известное самоуважение. Каждый день те, кто не был впрямую задействован в ремонтных или уборочных работах по судну, имели возможность ходить – разумеется, в составе групп, в город. Проблема, правда, состояла в том, что ко мне в группу, как правило, включали пару официанток или каютных, имевших вдобавок к командировочным приличные чаевые и жаждущих часть этой денежной массы побыстрее потратить по собственному усмотрению. Приходилось искать компромисс между осмотром города и торчанием у прилавков торговых точек, включая похожий на склад польский магазинчик "для моряков" на набережной у порта, набитый "школьным" барахлом. Любая моя попытка пофотографировать уличные сценки в центре безжалостно пресекалась женской частью группы как бессмысленная потеря времени и без того недолгих часов увольнения. Германия, то редкое место на планете, где можно недорого купить хорошие вещи на себя, и упускать такую возможность из-за моего московского снобизма никто не собирался. Поскольку раздельно возвращаться на борт было категорически запрещено, приходилось уступать, и девчонки тащили меня к очередному вещевому развалу.
Один из самых больших портовых городов Европы запомнился мне в первый раз еще по двум причинам. Во – первых, я, подстегиваемый примером окружающих, тоже совершил крупную покупку для себя. Кажется, в C&A я купил себе потрясающий темно-синий велюровый костюм и точно из такого же материала бабочку к нему. Бабочка эта, единственная в моей жизни, вроде бы жива до сих пор и лежит где-то в ящике шкафа. А во-вторых, я побывал на знаменитом Reeperbahn – самой известной улице Гамбурга. Сложилась редкая мужская группа увольнения, и мы под идейным руководством бывалого моториста, заверив друг друга обещаниями на пароходе ни в коем случае не трепаться, отправились в знаменитый "красный" квартал.
На людей, живущих в стране, где, как известно, "секса не было и нет", поход сюда производил в те годы весьма эмоциональное впечатление. Поскольку у меня и у третьего нашего товарища – Поппеля подруг к тому времени на судне еще не появилось, то опытный моряк-моторист, наблюдая за нашими озабоченными физиономиями, веселился от души. Конечно, как и подобает советским людям, вначале посмотрев крутой порнофильм, потом выпив по бокалу пива в жутко дорогом стриптиз-баре, наблюдая за ранее не виданным живым танцем у шеста топлес, до конца мы идти не решились и, несмотря на настойчивые уговоры подсевших за столик девушек, ошалев, прорвались к плохо освещенному выходу. Зато буквально через десяток метров я обнаружил некое шоу, название которого, составленное из мигающих лампочек, звучало как "Сенсации из Америки 1977. Живые Модели.". Мы зашли. Закрыв за собою дверь, посетитель оказывался в тесной кабинке, наподобие отечественной телефонной будки, причем и запахи были близки… В полной темноте была видна только прорезь для приема монет, и горела красным надпись – "опусти марку". После чего впереди на уровне глаз автоматически поднималась створка, и становилась видна небольшая комнатка, где на стоящем в центре матрасе трахались голые девушка и парень. Если очень захотеть, то в принципе можно было дотянуться до них рукой. Судя по выражению глаз, он был под воздействием чего-то улетно-стимулирующего, а она, напротив, в полном порядке и улыбалась, демонстрируя приближение оргазма. Было заметно, что вокруг в форме буквы "п" располагались такие же кабинки, из которых за зрелищем наблюдали другие посетители. Едва кончив, парень, легко восстановив эрекцию в результате умелого минета партнерши, начинал все сначала. Ровно через сорок пять секунд створка захлопывалась, и вновь загоралась красная надпись "опусти марку". Большинство опускало.
Выбравшись через какое-то время на улицу, мы не сговариваясь, зашагали в порт к родному пароходу, стараясь идти побыстрее – отнюдь не по соображениям морали.
Прогресс человечества поражает. Только что по НТВ увидел сюжет о быстро развивающейся новой сети отелей в Европе. Пятизвездочный сервис на сутки с выпивкой за счет заведения может получить каждая пара, подписавшая в рецепции согласие на то, чтобы их ночные занятия сексом в режиме реального времени транслировались через веб-камеру на сайт в интернете. Если партнера нет, соответствующую вкусу кандидатуру за доплату из собственного "штата" предложит сам отель. При желании позднее можно придти снова и с другим партнером.
Он сидел рядом с раздвигающимися дверями большого универмага на фоне огромной витрины с рождественскими украшениями и игрушками и улыбался тем, кто шел мимо. На толстом коврике, брошенном на асфальт, все равно было, вероятно, не очень тепло, на руках у него были нитяные перчатки с обрезанными пальцами. Новая светлокоричневая "обливная" дубленка полурасстегнута, фирменные джинсы заправлены в недешевые кожаные полусапожки на толстой микропорке, на шее теплый шарф с начесом. Он работал нищим в Гамбурге на набережной Эльбы. Утром мы, в последний раз гуляя по городу, проходили мимо него, а сейчас он махал нашему пароходу, уходящему в кругосветку. Где-нибудь в новогоднем Ленинграде тех времен он, просто продав все это, мог бы прожить безбедно не один месяц. Но беднягу судьба занесла в Гамбург, и он выбрал это место. Только много лет спустя, пожив в этой стране, я усвою, что это был абсолютно добровольный выбор – каждый рожденный тут может и сейчас получить от государства нормальное жилье и деньги на совсем неголодную жизнь – достаточно заполнить несложную анкету. А может ночевать на скамейке у вокзала в обнимку с большой бутылкой любимого вина – свободный выбор свободного человека. Может быть, потому, сделав его, он и улыбался…
Мы уходили в кругосветку. Даже сегодня, когда давно уже не существует железного занавеса, и названия мировых столиц и экзотических курортов звучат для многих россиян повседневной реальностью, находящейся в зоне "шаговой доступности", тот наш маршрут, по-моему, все равно выглядит классно.
Мы вышли из Гамбурга на Лиссабон. Совсем недавно тогда в Португалии произошла "революция гвоздик", и красный цветок был нарисован повсюду – даже на портовых пакгаузах. Свергнув фашистскую диктатуру, люди приняли новую конституцию и находились еще в эйфории от того, что это все произошло. Старый город, расположенный на холмах, древний трамвайчик, ползущий в гору мимо обшарпанных домов, и над всем хорошо видимая еще при подходе к порту огромная белая статуя Христа – то, что осталось в памяти. Город на краю Европы был последним перед броском через океан.